Взгляни-ка лучше в меню.
Ей не хотелось про это вспоминать, подумала Айрис. Она все еще тревожится за меня – за всех нас – с того самого дня, как произошел этот несчастный случай. Мне знакомы эти ее быстрые взгляды и беззвучно шевелящиеся губы, на которых, кажется, дрожит готовый сорваться вопрос. Однако она никогда его не задает.
– А как обстоят дела у Тео? – спросила Анна. – К сожалению я его почти не вижу в последнее время.
– Он работает дни и ночи напролет. Нелегко быть ординатором, фактически студентом в таком возрасте, и выполнять приказы других, когда ты столько лет сам их отдавал. Но он не жалуется. – Да, подумала Айрис, он мужественный, очень мужественный человек. И бросив взгляд на сидевших за соседним столиком мужчин, чьи лица, одежда, поза, жесты говорили об уверенности в себе и привычке повелевать, она почувствовала откровенную печаль. – Положение было всегда так важно для Тео, – продолжала она. – Хотя, вероятно… – Она мгновение помолчала. – В Европе врач всегда личность или, во всяком случае, был таким, когда Тео там жил. Так что во многих отношениях перемена для него чрезвычайно болезненна. Некоторые из наших знакомых, которые постоянно приглашали нас к себе в гости и прямо-таки стлались перед Тео, сейчас даже не звонят.
– Ну и Бог с ними!
– Да, конечно. Но даже друзья, которые относятся к нам по-прежнему, а таких, должна сказать, много, и те, наверное, испытывают жалость, приходя к нам с визитом туда, где мы сейчас живем.
– Ну, я бы не сказала, что твой дом – трущоба.
– Нет, но, вероятно, это для них большая неожиданность, и они, уверена, с сожалением говорят об этом между собой.
Если даже я, подумала Айрис, которую никогда особенно не волновали подобные вещи – или мне только так казалось – чувствую это, то насколько же сильнее это должен чувствовать Тео?
Но, понимая, что Анна хотела, чтобы этот день, день рождения дочери, стал для нее настоящим праздником, она жизнерадостно произнесла:
– По крайней мере, мы избавились от многих забот. Раньше, при всем том, что зарабатывал Тео, мы всегда волновались, хватит ли нам денег, тогда как сейчас мы каждый месяц можем рассчитывать» на определенную сумму. Конечно, когда-нибудь придется возвращать этот долг банку. Я так до сих пор и не понимаю, как они могли предоставить Тео ссуду без всякого обеспечения… – И вновь она мысленно себя одернула, напомнив себе, что сегодня у нее праздник, и не время сейчас поднимать такую серьезную тему.
– Полагаю, – заметила Анна, – они просто поверили, что Тео способен со временем вернуть этот долг.
– Не вижу в этом никакого смысла.
Анна в ответ лишь пожала плечами. У Айрис вдруг мелькнула мысль, которая довольно часто ее посещала, что Анна вполне могла подписать Тео вексель. И сделала это в тайне от нее, боясь ее встревожить, что, несомненно бы и произошло, узнай она об этом. И все-таки… Мама, конечно, была богата, но не настолько же!
Она бросила взгляд через стол на руку матери, где сверкало бриллиантовое кольцо – подарок отца. Он любил дарить, ее отец, как и мама; покупки и подарки были для них одним из способов показать свою любовь.
Словно прочтя ее мысли, Анна вдруг сказала:
– Стив так и не получил деньги по тому чеку, что я ему послала.
– Думаю, это противоречит его принципам. – Айрис явственно услышала в своем голосе печаль. – Мы уже целых два месяца не получаем от него никаких известий. У меня сердце заходится, когда я читаю в газетах о столкновениях студентов с полицией или смотрю это по телевизору. Все боюсь увидеть лицо Стива, или прочесть, что его избили или арестовали. Я не могу говорить об этом с Тео. Он приходит в настоящую ярость. Может, таким образом» он пытается скрыть свое горе.
– Думай о хорошем, – постаралась успокоить ее Анна, – например, о свадьбе Джимми.
Лицо Айрис мгновенно просветлело.
– Удивляюсь я смелости Джэнет. Впереди еще два года учебы, а она уже беременна!
– Ты знаешь, – проговорила Анна, – я догадалась, что она беременна, на свадьбе. Была в ней какая-то округлость, сияние на лице, что и навело меня на эту мысль. Конечно, все это бабские сплетни… На что это ты смотришь?
– Смотрю? Я? Ни на что. Так ты говорила, что все это бабские сплетни…
Этот человек!.. О Господи! Он не сводил с нее глаз. За три столика от них сидел Джордан, который сейчас повернулся и, не отрываясь, смотрел на нее. Этот человек…
По какой-то необъяснимой причине ей вдруг совершенно отчетливо вспомнилось, как он стоял тогда, совершенно обнаженный, в дверях спальни, сначала весь горящий от нетерпения, затем охваченный яростью… Ее бросило в жар, потом в холод.
– Было что-то необычайно трогательное в их свадьбе в той маленькой квартирке. Тарелки, расставленные на журнальном столике, и тетушки, хлопочущие на кухне.
Сделав над собой невероятное усилие, Айрис уняла дрожь в сжимающей вилку руке. Она не представляла себе, что можно так дрожать.
– Они могли бы все устроить в моем доме, который, Бог свидетель, достаточно велик. Я им это предлагала, – продолжала Анна.
Что она могла на это ответить?
– Джэнет очень независима. Она бы чувствовала себя не в своей тарелке…
Джордан был с молоденькой девушкой. Вероятно, подумала она, не старше моей Лауры. Вульгарного вида девица, с пронзительным голосом, слышным издалека. На ее свитере сверкали искусственные бриллианты. Разговаривая с ней, он продолжал бросать взгляды на Айрис. Невозможно было избежать этих взглядов, не уткнувшись носом в тарелку.
– Я думаю о твоем отце и о том, как он был бы доволен тем, что церемония была традиционной.
– Мне кажется, папа так никогда и не принял реформы и ходил в синагогу только ради нас, – механически ответила Айрис.
Я, должно быть, единственная женщина, которая когда-либо ему отказала, мелькнула у нее мысль. Он могущественный человек, во всяком случае, это видно по его манерам и богатствам, собранным в этом его изумрудно-белом орлином гнезде. И мое бегство от всего этого, от него самого, обнаженного, нетерпеливого, было оскорблением, которого он никогда не забудет. Надеюсь, мне не придется остаться с ним наедине, если мы когда-нибудь встретимся! Он, конечно, мне ничего не сделает, но страшно подумать, что он может сказать. Анна печально улыбнулась.
– Однако он вне всякого сомнения был бы шокирован, узнав, что невеста беременна… Твои мысли где-то витают, Айрис. Мне кажется, ты ни слова не слышала из того, что я здесь говорила.
– Ты сказала, что папа был бы шокирован, – думай, приказала она себе, сосредоточься. Смотри прямо на маму. – Да, он чрезвычайно снисходителен, но этого он бы, несомненно, не простил, – как и меня, подумала она, за то, что пошла в «Уолдорф» к Джордану.
– Это правда, – сказала Анна. – Нарушение приличий не вызывало у него никакого сочувствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Ей не хотелось про это вспоминать, подумала Айрис. Она все еще тревожится за меня – за всех нас – с того самого дня, как произошел этот несчастный случай. Мне знакомы эти ее быстрые взгляды и беззвучно шевелящиеся губы, на которых, кажется, дрожит готовый сорваться вопрос. Однако она никогда его не задает.
– А как обстоят дела у Тео? – спросила Анна. – К сожалению я его почти не вижу в последнее время.
– Он работает дни и ночи напролет. Нелегко быть ординатором, фактически студентом в таком возрасте, и выполнять приказы других, когда ты столько лет сам их отдавал. Но он не жалуется. – Да, подумала Айрис, он мужественный, очень мужественный человек. И бросив взгляд на сидевших за соседним столиком мужчин, чьи лица, одежда, поза, жесты говорили об уверенности в себе и привычке повелевать, она почувствовала откровенную печаль. – Положение было всегда так важно для Тео, – продолжала она. – Хотя, вероятно… – Она мгновение помолчала. – В Европе врач всегда личность или, во всяком случае, был таким, когда Тео там жил. Так что во многих отношениях перемена для него чрезвычайно болезненна. Некоторые из наших знакомых, которые постоянно приглашали нас к себе в гости и прямо-таки стлались перед Тео, сейчас даже не звонят.
– Ну и Бог с ними!
– Да, конечно. Но даже друзья, которые относятся к нам по-прежнему, а таких, должна сказать, много, и те, наверное, испытывают жалость, приходя к нам с визитом туда, где мы сейчас живем.
– Ну, я бы не сказала, что твой дом – трущоба.
– Нет, но, вероятно, это для них большая неожиданность, и они, уверена, с сожалением говорят об этом между собой.
Если даже я, подумала Айрис, которую никогда особенно не волновали подобные вещи – или мне только так казалось – чувствую это, то насколько же сильнее это должен чувствовать Тео?
Но, понимая, что Анна хотела, чтобы этот день, день рождения дочери, стал для нее настоящим праздником, она жизнерадостно произнесла:
– По крайней мере, мы избавились от многих забот. Раньше, при всем том, что зарабатывал Тео, мы всегда волновались, хватит ли нам денег, тогда как сейчас мы каждый месяц можем рассчитывать» на определенную сумму. Конечно, когда-нибудь придется возвращать этот долг банку. Я так до сих пор и не понимаю, как они могли предоставить Тео ссуду без всякого обеспечения… – И вновь она мысленно себя одернула, напомнив себе, что сегодня у нее праздник, и не время сейчас поднимать такую серьезную тему.
– Полагаю, – заметила Анна, – они просто поверили, что Тео способен со временем вернуть этот долг.
– Не вижу в этом никакого смысла.
Анна в ответ лишь пожала плечами. У Айрис вдруг мелькнула мысль, которая довольно часто ее посещала, что Анна вполне могла подписать Тео вексель. И сделала это в тайне от нее, боясь ее встревожить, что, несомненно бы и произошло, узнай она об этом. И все-таки… Мама, конечно, была богата, но не настолько же!
Она бросила взгляд через стол на руку матери, где сверкало бриллиантовое кольцо – подарок отца. Он любил дарить, ее отец, как и мама; покупки и подарки были для них одним из способов показать свою любовь.
Словно прочтя ее мысли, Анна вдруг сказала:
– Стив так и не получил деньги по тому чеку, что я ему послала.
– Думаю, это противоречит его принципам. – Айрис явственно услышала в своем голосе печаль. – Мы уже целых два месяца не получаем от него никаких известий. У меня сердце заходится, когда я читаю в газетах о столкновениях студентов с полицией или смотрю это по телевизору. Все боюсь увидеть лицо Стива, или прочесть, что его избили или арестовали. Я не могу говорить об этом с Тео. Он приходит в настоящую ярость. Может, таким образом» он пытается скрыть свое горе.
– Думай о хорошем, – постаралась успокоить ее Анна, – например, о свадьбе Джимми.
Лицо Айрис мгновенно просветлело.
– Удивляюсь я смелости Джэнет. Впереди еще два года учебы, а она уже беременна!
– Ты знаешь, – проговорила Анна, – я догадалась, что она беременна, на свадьбе. Была в ней какая-то округлость, сияние на лице, что и навело меня на эту мысль. Конечно, все это бабские сплетни… На что это ты смотришь?
– Смотрю? Я? Ни на что. Так ты говорила, что все это бабские сплетни…
Этот человек!.. О Господи! Он не сводил с нее глаз. За три столика от них сидел Джордан, который сейчас повернулся и, не отрываясь, смотрел на нее. Этот человек…
По какой-то необъяснимой причине ей вдруг совершенно отчетливо вспомнилось, как он стоял тогда, совершенно обнаженный, в дверях спальни, сначала весь горящий от нетерпения, затем охваченный яростью… Ее бросило в жар, потом в холод.
– Было что-то необычайно трогательное в их свадьбе в той маленькой квартирке. Тарелки, расставленные на журнальном столике, и тетушки, хлопочущие на кухне.
Сделав над собой невероятное усилие, Айрис уняла дрожь в сжимающей вилку руке. Она не представляла себе, что можно так дрожать.
– Они могли бы все устроить в моем доме, который, Бог свидетель, достаточно велик. Я им это предлагала, – продолжала Анна.
Что она могла на это ответить?
– Джэнет очень независима. Она бы чувствовала себя не в своей тарелке…
Джордан был с молоденькой девушкой. Вероятно, подумала она, не старше моей Лауры. Вульгарного вида девица, с пронзительным голосом, слышным издалека. На ее свитере сверкали искусственные бриллианты. Разговаривая с ней, он продолжал бросать взгляды на Айрис. Невозможно было избежать этих взглядов, не уткнувшись носом в тарелку.
– Я думаю о твоем отце и о том, как он был бы доволен тем, что церемония была традиционной.
– Мне кажется, папа так никогда и не принял реформы и ходил в синагогу только ради нас, – механически ответила Айрис.
Я, должно быть, единственная женщина, которая когда-либо ему отказала, мелькнула у нее мысль. Он могущественный человек, во всяком случае, это видно по его манерам и богатствам, собранным в этом его изумрудно-белом орлином гнезде. И мое бегство от всего этого, от него самого, обнаженного, нетерпеливого, было оскорблением, которого он никогда не забудет. Надеюсь, мне не придется остаться с ним наедине, если мы когда-нибудь встретимся! Он, конечно, мне ничего не сделает, но страшно подумать, что он может сказать. Анна печально улыбнулась.
– Однако он вне всякого сомнения был бы шокирован, узнав, что невеста беременна… Твои мысли где-то витают, Айрис. Мне кажется, ты ни слова не слышала из того, что я здесь говорила.
– Ты сказала, что папа был бы шокирован, – думай, приказала она себе, сосредоточься. Смотри прямо на маму. – Да, он чрезвычайно снисходителен, но этого он бы, несомненно, не простил, – как и меня, подумала она, за то, что пошла в «Уолдорф» к Джордану.
– Это правда, – сказала Анна. – Нарушение приличий не вызывало у него никакого сочувствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113