Перед ее мысленным взором возник совершенно другой Тео, очень молодой и с мягким характером. Она никогда не бывала в Вене, но видела достаточно много фотографий этого города, чтобы нарисовать сейчас в мозгу собственную картину: он стоит на грязной улочке посреди старых домов с узкими окнами; серый промозглый мартовский день, и Тео стоит на ветру и смотрит на одно из окон. Отвергнутый, униженный, он спрашивает себя: «Неужели все это происходит со мной?» Чувствовал ли он себя в ту минуту, подумала она, как я себя часто чувствую? Он предстал перед ней совершенно в ином свете: не упал в ее глазах, нет, просто теперь она видела, как он раним и похож на нее… На ту униженную и пылавшую жаждой мести Айрис, для которой дешевая лесть незнакомца стала мерилом собственной ценности.
– Мне жаль, Тео, – проговорила она наконец. – Мне искренне жаль.
И подумала: в первый раз мы сорвали все покровы и обнажили друг перед другом душу. Он произнес с надрывом:
– Я оплакиваю моего погибшего малыша, моего первенца. Я не знаю, как он умер. Иногда мне кажется, что именно по этой причине Стив и вызывает во мне такой сильный гнев. Он жив, и ему следовало бы лучше распорядиться своей жизнью. Тебе не кажется это странным?
– Да нет, не очень, – ответила она, до какой-то степени понимая его. И в то же время подумала: в тебе говорит также гордыня, Тео, и это не имеет никакого отношения к твоему погибшему сыну. Просто ты стыдишься, что один из сыновей всеми уважаемого доктора Штерна стал бородатым бунтарем.
– Сейчас я не столько сержусь, сколько тревожусь о нем, – произнесла она вслух.
– Я знаю, – ответил Тео. – Думаешь, я сам не переживаю? Хотя, вероятно, мне следовало бы меньше волноваться, а тебе больше сердиться.
– Ты, наверное, читал во вчерашних газетах, что опять пишут о том профессоре, с которым он связался, Тимоти Пауэрсе. Нам надо оторвать Стива от этих людей, Тео. Разве ты сам не видишь, что это необходимо?
– Но мы не можем этого сделать. Никто не сможет здесь ничего сделать, пока он сам не захочет измениться.
Айрис была с ним не согласна, но, не желая вновь начинать по этому поводу спор, лишь заметила с иронией:
– Он, конечно, нас дискредитирует, не так ли? Такая всеми уважаемая, респектабельная семья. Ужас пробирает, когда я подумаю, что мы в последние несколько дней совершили, чтобы разрушить это наше представление о себе самих!
Какое внезапное падение: измена Тео в клинике той ночью; нелепое завершение этой ее интрижки с Джорданом; ее попытка или то, что явно походило на попытку, самоубийства…
Тео, однако, думал в эту минуту совершенно о другом.
– В таком маленьком городке, как наш, внешняя сторона играет огромную, если не сказать решающую роль. Боюсь, тебе с детьми придется нелегко.
– Ничего, мы справимся. – Голос Айрис звучал твердо.
В просвете между туч показалась луна, залив все вокруг ярким светом. В дальнем конце сада застыли в безветренной ночи похожие на черные копья кипарисы. Земля сверкала, как опалы, и пруд казался озером расплавленного серебра. Тео, решив остаться здесь навсегда, превратил это место в настоящий райский уголок. Взглянув на мужа, Айрис увидела, что он тоже чувствует очарование лунного света и вместе с тем – горечь утраты. Как часто раздражала ее в прошлом роскошь их дома, в которой она видела лишь ненужное бремя! И вот теперь, когда приходилось с ним расставаться, вдруг, неожиданно для себя самой, почувствовала, что с трудом может с этим примириться.
Жизнь их должна измениться коренным образом. И это немного страшило. Но она не собиралась поддаваться никаким страхам. Впервые в жизни она видела впереди одну только неопределенность и борьбу; при мысли об этом она уже ощущала усталость, и, однако, ее не покидала уверенность, что она со всем этим справится.
По крайней мере, они с Тео были вместе. Внезапно Айрис почувствовала себя слишком измученной, чтобы думать о своем нынешнем отношении к Тео, сознавая лишь, что испытывает огромное облегчение. После нескольких дней, проведенных у себя в кабинете в полном одиночестве, он вернулся домой каким-то другим, словно бы обновленным, когда она уже думала, что между ними все кончено. С ним произошло что-то удивительное, и это ее интриговало.
От легкого порыва ветра зашелестели листья.
– Должно быть, скоро рассветет, – произнес Тео. – Пойдем в дом.
У двери он наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.
– Все будет хорошо, Айрис. Верь мне.
– Да, – ответила она. – Да, я верю и себе тоже. Начало было положено.
12
Дом был продан, а вскоре настал и черный день, когда прибыл автофургон для перевозки мебели. Реальность приняла окончательную форму. Есть в переезде, подумала Айрис, что-то бесконечно печальное, особенно когда ты этого совсем не желаешь и едешь далеко не в лучшее место; ты словно умираешь каждый раз, глядя, как выносят одну за другой из дома твои вещи. Вот вынесли огромный рояль Филиппа, который займет, вероятно, почти половину гостиной в их новом доме. Вот вынесли портрет молодой темноволосой женщины, подаренный ей Тео на девятую годовщину их свадьбы; он утверждал, что женщина на портрете похожа на нее, хотя сама она никогда этого не находила. Были унесены коробки с дорогим английским фарфором, большей частью подаренным им на свадьбу, но также и купленным для них мамой, которая никогда не могла устоять перед прекрасной фарфоровой посудой. Скорее всего, этот фарфор никогда больше не появится в доме Штернов, и не столько из-за отсутствия места, сколько потому, что такие вещи предполагали совершенно иной образ жизни, нежели тот, который они вынуждены будут теперь вести. Всю эту посуду придется, вероятно, сложить у Анны, так как в их новом доме чердак был настолько мал, что там нельзя было даже встать в полный рост. Вещи продолжали выносить, и Айрис вдруг на мгновение показалось, что они внутренне протестуют против такого насилия над собой, хотя откуда возникло у нее такое чувство, было непонятно, так как за исключением, пожалуй, рояля, ни одна из них никогда ей особенно не нравилась.
Тео от всей этой суеты и шума ушел в сад за домом. Он стоял там в полном одиночестве, стараясь, как она понимала, запечатлеть в памяти каждую деталь: белые рододендроны – он предпочитал белые, казавшиеся особенно свежими на фоне темной травы; зеркальную гладь небольшого бассейна с раскинувшей над ним свои пышные ветви плакучей ивой; она была тонким прутиком, едва достигавшим ему до плеча в тот день, когда он принес ее в дом и, сам выкопав для нее яму, посадил именно там, где она наверняка должна была привиться; стоило Айрис закрыть глаза, и перед мысленным взором возникала картина того, как он сидел тогда, делая в уме подсчеты, а потом предсказал высоту, какой и достигла сейчас ива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Мне жаль, Тео, – проговорила она наконец. – Мне искренне жаль.
И подумала: в первый раз мы сорвали все покровы и обнажили друг перед другом душу. Он произнес с надрывом:
– Я оплакиваю моего погибшего малыша, моего первенца. Я не знаю, как он умер. Иногда мне кажется, что именно по этой причине Стив и вызывает во мне такой сильный гнев. Он жив, и ему следовало бы лучше распорядиться своей жизнью. Тебе не кажется это странным?
– Да нет, не очень, – ответила она, до какой-то степени понимая его. И в то же время подумала: в тебе говорит также гордыня, Тео, и это не имеет никакого отношения к твоему погибшему сыну. Просто ты стыдишься, что один из сыновей всеми уважаемого доктора Штерна стал бородатым бунтарем.
– Сейчас я не столько сержусь, сколько тревожусь о нем, – произнесла она вслух.
– Я знаю, – ответил Тео. – Думаешь, я сам не переживаю? Хотя, вероятно, мне следовало бы меньше волноваться, а тебе больше сердиться.
– Ты, наверное, читал во вчерашних газетах, что опять пишут о том профессоре, с которым он связался, Тимоти Пауэрсе. Нам надо оторвать Стива от этих людей, Тео. Разве ты сам не видишь, что это необходимо?
– Но мы не можем этого сделать. Никто не сможет здесь ничего сделать, пока он сам не захочет измениться.
Айрис была с ним не согласна, но, не желая вновь начинать по этому поводу спор, лишь заметила с иронией:
– Он, конечно, нас дискредитирует, не так ли? Такая всеми уважаемая, респектабельная семья. Ужас пробирает, когда я подумаю, что мы в последние несколько дней совершили, чтобы разрушить это наше представление о себе самих!
Какое внезапное падение: измена Тео в клинике той ночью; нелепое завершение этой ее интрижки с Джорданом; ее попытка или то, что явно походило на попытку, самоубийства…
Тео, однако, думал в эту минуту совершенно о другом.
– В таком маленьком городке, как наш, внешняя сторона играет огромную, если не сказать решающую роль. Боюсь, тебе с детьми придется нелегко.
– Ничего, мы справимся. – Голос Айрис звучал твердо.
В просвете между туч показалась луна, залив все вокруг ярким светом. В дальнем конце сада застыли в безветренной ночи похожие на черные копья кипарисы. Земля сверкала, как опалы, и пруд казался озером расплавленного серебра. Тео, решив остаться здесь навсегда, превратил это место в настоящий райский уголок. Взглянув на мужа, Айрис увидела, что он тоже чувствует очарование лунного света и вместе с тем – горечь утраты. Как часто раздражала ее в прошлом роскошь их дома, в которой она видела лишь ненужное бремя! И вот теперь, когда приходилось с ним расставаться, вдруг, неожиданно для себя самой, почувствовала, что с трудом может с этим примириться.
Жизнь их должна измениться коренным образом. И это немного страшило. Но она не собиралась поддаваться никаким страхам. Впервые в жизни она видела впереди одну только неопределенность и борьбу; при мысли об этом она уже ощущала усталость, и, однако, ее не покидала уверенность, что она со всем этим справится.
По крайней мере, они с Тео были вместе. Внезапно Айрис почувствовала себя слишком измученной, чтобы думать о своем нынешнем отношении к Тео, сознавая лишь, что испытывает огромное облегчение. После нескольких дней, проведенных у себя в кабинете в полном одиночестве, он вернулся домой каким-то другим, словно бы обновленным, когда она уже думала, что между ними все кончено. С ним произошло что-то удивительное, и это ее интриговало.
От легкого порыва ветра зашелестели листья.
– Должно быть, скоро рассветет, – произнес Тео. – Пойдем в дом.
У двери он наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.
– Все будет хорошо, Айрис. Верь мне.
– Да, – ответила она. – Да, я верю и себе тоже. Начало было положено.
12
Дом был продан, а вскоре настал и черный день, когда прибыл автофургон для перевозки мебели. Реальность приняла окончательную форму. Есть в переезде, подумала Айрис, что-то бесконечно печальное, особенно когда ты этого совсем не желаешь и едешь далеко не в лучшее место; ты словно умираешь каждый раз, глядя, как выносят одну за другой из дома твои вещи. Вот вынесли огромный рояль Филиппа, который займет, вероятно, почти половину гостиной в их новом доме. Вот вынесли портрет молодой темноволосой женщины, подаренный ей Тео на девятую годовщину их свадьбы; он утверждал, что женщина на портрете похожа на нее, хотя сама она никогда этого не находила. Были унесены коробки с дорогим английским фарфором, большей частью подаренным им на свадьбу, но также и купленным для них мамой, которая никогда не могла устоять перед прекрасной фарфоровой посудой. Скорее всего, этот фарфор никогда больше не появится в доме Штернов, и не столько из-за отсутствия места, сколько потому, что такие вещи предполагали совершенно иной образ жизни, нежели тот, который они вынуждены будут теперь вести. Всю эту посуду придется, вероятно, сложить у Анны, так как в их новом доме чердак был настолько мал, что там нельзя было даже встать в полный рост. Вещи продолжали выносить, и Айрис вдруг на мгновение показалось, что они внутренне протестуют против такого насилия над собой, хотя откуда возникло у нее такое чувство, было непонятно, так как за исключением, пожалуй, рояля, ни одна из них никогда ей особенно не нравилась.
Тео от всей этой суеты и шума ушел в сад за домом. Он стоял там в полном одиночестве, стараясь, как она понимала, запечатлеть в памяти каждую деталь: белые рододендроны – он предпочитал белые, казавшиеся особенно свежими на фоне темной травы; зеркальную гладь небольшого бассейна с раскинувшей над ним свои пышные ветви плакучей ивой; она была тонким прутиком, едва достигавшим ему до плеча в тот день, когда он принес ее в дом и, сам выкопав для нее яму, посадил именно там, где она наверняка должна была привиться; стоило Айрис закрыть глаза, и перед мысленным взором возникала картина того, как он сидел тогда, делая в уме подсчеты, а потом предсказал высоту, какой и достигла сейчас ива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113