не будучи отпрыском французского королевского дома, он не имел права на камень. Господин д'Экар положил голову на мешок с мукой и удовлетворился голым полом. У дверей несли караул два солдата лёгкой кавалерии. Бочонки подкатили под огромный стол, за которым кормили жнецов. Дети с бабкой и невестками отправились спать наверх. Свечи задули, кроме одной, которую поставили за столбом, чтобы она не светила в лицо его высочеству.
Господин де Дама остался сидеть, облокотившись на стол, точно школьник, который делает уроки, когда все в доме спят, и задремал, а ржавые блики света падали из скрытого источника на его парик с косичкой по старинной моде. Многие придворные бодрствовали ещё долгое время и слышали, как вздыхает граф Артуа, облокотясь на свой бочонок. С его уст сорвалось даже имя Христово… Мало-помалу, несмотря на неудобства-а как требовать лучшего, когда королевский брат довольствуется камнем? — глаза у всех сомкнулись, кто-то всхрапнул раз-другой…
А граф во сне отталкивал брата, который пытался отнять у него бочонок, поминая господина де Шаретт. Карл отбивался, стоя на покрытой грязью, ведущей на Голгофу дороге, и твердил:
«Нет-нет, ни за что не поеду с вами в Англию! И не перейду через Кедрон, потому что на той стороне-Иуда». А Иуда был как две капли воды похож на отца Элизе и говорил: «Карл (возмутительная фамильярность)… Карл, отдай мне бочонок, если не отдашь бочонка…» Карл хорошо помнил, что после Киберона задолжал огромную сумму этому мерзавцу Торлашону, но отдавать ему все своё золото не хотел, а Элизе Торлашон грозил ему пальцем и повторял: «Запомни, Карл, когда ты приедешь в Англию, господа Ллойд и Друммонд, которым ты ещё со времён юношеских проказ должен тридцать тысяч фунтов стерлингов, подадут ко взысканию и засадят тебя в долговую тюрьму! Ты отлично знаешь, что, кроме меня, никто не может все это уладить… а если ты не отдашь мне своё золото… я все расскажу, и не только про денежные дела!.. Ибо у тебя. Карл, есть такие грехи, в которых ты не покаялся сегодня днём священнику в храме св. Вааста и никакому другому духовнику до него… и ты будешь проклят во веки веков за то, что утаил свои прегрешения перед судом божьим».
А Карл прижимает к груди бочонок, набитый золотом, и лепечет: «Ни за что, ни за что не поеду в Англию… лучше смерть, ни за что не перейду через Кедрон… Прочь, Иуда Искариот, с меня ты не получишь тридцати сребреников! Это ты, ты, окаянный мошенник, подделал письмо Шаретта и подсунул его англичанам! Ни за что, ни за что не поеду в эту проклятую страну! Прочь ступай, прочь, Торлашон».
В эту ночь в селении Ла-Фосс близ Лестрема, над каменной лестницей, к подножию которой скатилась треуголка с белым плюмажем, маячит навеянный чарами луны, никому не видимый и не понятный мираж города на трех холмах, что соединены висячими мостами, — города, где свирепствуют ветры, где горизонт загорожен холмами, где ощущаешь море, не видя его; вот цитадель высится посредине… а что это за дворец на старинной улице, перед которым стоят на страже солдаты в чёрных меховых шапках с множеством лент и тремя перьями, ниспадающими на плечо, в пунцовых суконных куртках, в зелёных с красными полосками килтах, из-под которых видны голые колени и чулки в красную и белую клетку, с кожаными сумками у пояса и серебряными пряжками на башмаках? Здесь витает тень Марии Стюарт, здесь у неё на глазах убили её любовника Риччо… Здесь ты будешь доживать свой век. Карл, граф Артуа, здесь, в замке Холируд, в Шотландии. Сейчас ты спишь, опершись на бочонок с золотом, но впредь во Франции для тебя не найдётся, чтобы прикорнуть, даже каменных ступеней на ферме «Под тисами» близ Лестрема, где и камень что пух для беглеца.
В Бетюне дождя не было и во всех окнах горел свет, когда маршал Макдональд добрался туда в полной темноте, около восьми часов вечера. Ехал он в той самой карете, которую починили в Бомоне, но лошади в эти дни были нарасхват, и при выезде из Лилля ему впрягли первых попавшихся кляч, так что, проделав всего шесть миль до Ла-Бассэ, он пожелал их переменить. Однако в Ла-Бассэ лошадей не оказалось. Поневоле приходилось сделать передышку. Маршал выбрал этот путь. а не другой-на Аррас, так как рассчитывал попасть в Париж через Амьен, минуя запруженные войсками дороги, где, пожалуй, не всякий проявил бы снисходительность к маршалу, ещё не успевшему скинуть мундир королевской гвардии.
В трактире Жак-Этьен заказал лёгкий обед-суп и овощи, к рыбе он относился с опаской… А ведь он даже не позавтракал сегодня, и, возможно, потому у него так отчаянно болела голова, хотя спал он вполне достаточно. Как бы то ни было, лучше воздержаться от вина и пива. Он не мог забыть, как его подвёл Мортье. Тот самый Мортье, с которым он думал провести весь день… которого считал надёжным другом… и что же? Когда Макдональд послал записочку с просьбой извинить его за опоздание к завтраку-он-де нынче заспался, а ему ещё надо одеться. — Мортье не долго думая ответил, что ждать не может. Уже была провозглашена Империя, войска сменили знамёна на трехцветные и, по телеграфному распоряжению из Парижа, командование было возложено на Друэ д'Эрлона, который неожиданно вынырнул из своего убежища, где скрывался с начала марта, после участия в восстании Лефевр-Денуэтта. Мортье с минуты на минуту должен был выехать в Париж по вызову военного министра, маршала Даву… да, там не мешкали. «А я-то так мечтал провести денёк с другом Эдуардом…» Говоря по правде, Макдональд впервые называл Мортье Эдуардом, даже про себя. В салат налили слишком много уксуса. Он кликнул служанку и попросил приготовить другой, без приправы, он сам добавит что нужно из судка. «А ведь как подумаешь, что ещё в конце января, когда Эксельманс самовольно покинул назначенное ему место жительства и его судил военный трибунал 6-й дивизии, стоящей в Лилле, Мортье самым наглым образом вынес ему оправдательный приговор… Друэ д'Эрлона он тогда и не подумал разыскивать, зато нынче утром мигом столковался с ним».
Погруженный в такие размышления, Макдональд вдруг слышит, как в соседней комнате-в здешнем трактире было несколько смежных залов-молодой голос называет его имя. Он заглядывает туда, видит незнакомого юношу, вполне прилично одетого, который перебирает какие-то письма и показывает их сидящему напротив. Любопытство разбирает Жак-Этьена, он подходит поближе и узнает письма, которые отправил накануне перед сном графу Артуа с уведомлением об отъезде короля. А собутыльник молодого человека так и заливается и напевает:
Добрый путь вам, мсье Дюмолле!
В Сен-Мало вам пристать без помехи.
Добрый путь вам, мсье Дюмолле!
Ждём вас снова на нашей земле.
Надо назвать себя хотя бы для того, чтобы одёрнуть разошедшихся весельчаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199
Господин де Дама остался сидеть, облокотившись на стол, точно школьник, который делает уроки, когда все в доме спят, и задремал, а ржавые блики света падали из скрытого источника на его парик с косичкой по старинной моде. Многие придворные бодрствовали ещё долгое время и слышали, как вздыхает граф Артуа, облокотясь на свой бочонок. С его уст сорвалось даже имя Христово… Мало-помалу, несмотря на неудобства-а как требовать лучшего, когда королевский брат довольствуется камнем? — глаза у всех сомкнулись, кто-то всхрапнул раз-другой…
А граф во сне отталкивал брата, который пытался отнять у него бочонок, поминая господина де Шаретт. Карл отбивался, стоя на покрытой грязью, ведущей на Голгофу дороге, и твердил:
«Нет-нет, ни за что не поеду с вами в Англию! И не перейду через Кедрон, потому что на той стороне-Иуда». А Иуда был как две капли воды похож на отца Элизе и говорил: «Карл (возмутительная фамильярность)… Карл, отдай мне бочонок, если не отдашь бочонка…» Карл хорошо помнил, что после Киберона задолжал огромную сумму этому мерзавцу Торлашону, но отдавать ему все своё золото не хотел, а Элизе Торлашон грозил ему пальцем и повторял: «Запомни, Карл, когда ты приедешь в Англию, господа Ллойд и Друммонд, которым ты ещё со времён юношеских проказ должен тридцать тысяч фунтов стерлингов, подадут ко взысканию и засадят тебя в долговую тюрьму! Ты отлично знаешь, что, кроме меня, никто не может все это уладить… а если ты не отдашь мне своё золото… я все расскажу, и не только про денежные дела!.. Ибо у тебя. Карл, есть такие грехи, в которых ты не покаялся сегодня днём священнику в храме св. Вааста и никакому другому духовнику до него… и ты будешь проклят во веки веков за то, что утаил свои прегрешения перед судом божьим».
А Карл прижимает к груди бочонок, набитый золотом, и лепечет: «Ни за что, ни за что не поеду в Англию… лучше смерть, ни за что не перейду через Кедрон… Прочь, Иуда Искариот, с меня ты не получишь тридцати сребреников! Это ты, ты, окаянный мошенник, подделал письмо Шаретта и подсунул его англичанам! Ни за что, ни за что не поеду в эту проклятую страну! Прочь ступай, прочь, Торлашон».
В эту ночь в селении Ла-Фосс близ Лестрема, над каменной лестницей, к подножию которой скатилась треуголка с белым плюмажем, маячит навеянный чарами луны, никому не видимый и не понятный мираж города на трех холмах, что соединены висячими мостами, — города, где свирепствуют ветры, где горизонт загорожен холмами, где ощущаешь море, не видя его; вот цитадель высится посредине… а что это за дворец на старинной улице, перед которым стоят на страже солдаты в чёрных меховых шапках с множеством лент и тремя перьями, ниспадающими на плечо, в пунцовых суконных куртках, в зелёных с красными полосками килтах, из-под которых видны голые колени и чулки в красную и белую клетку, с кожаными сумками у пояса и серебряными пряжками на башмаках? Здесь витает тень Марии Стюарт, здесь у неё на глазах убили её любовника Риччо… Здесь ты будешь доживать свой век. Карл, граф Артуа, здесь, в замке Холируд, в Шотландии. Сейчас ты спишь, опершись на бочонок с золотом, но впредь во Франции для тебя не найдётся, чтобы прикорнуть, даже каменных ступеней на ферме «Под тисами» близ Лестрема, где и камень что пух для беглеца.
В Бетюне дождя не было и во всех окнах горел свет, когда маршал Макдональд добрался туда в полной темноте, около восьми часов вечера. Ехал он в той самой карете, которую починили в Бомоне, но лошади в эти дни были нарасхват, и при выезде из Лилля ему впрягли первых попавшихся кляч, так что, проделав всего шесть миль до Ла-Бассэ, он пожелал их переменить. Однако в Ла-Бассэ лошадей не оказалось. Поневоле приходилось сделать передышку. Маршал выбрал этот путь. а не другой-на Аррас, так как рассчитывал попасть в Париж через Амьен, минуя запруженные войсками дороги, где, пожалуй, не всякий проявил бы снисходительность к маршалу, ещё не успевшему скинуть мундир королевской гвардии.
В трактире Жак-Этьен заказал лёгкий обед-суп и овощи, к рыбе он относился с опаской… А ведь он даже не позавтракал сегодня, и, возможно, потому у него так отчаянно болела голова, хотя спал он вполне достаточно. Как бы то ни было, лучше воздержаться от вина и пива. Он не мог забыть, как его подвёл Мортье. Тот самый Мортье, с которым он думал провести весь день… которого считал надёжным другом… и что же? Когда Макдональд послал записочку с просьбой извинить его за опоздание к завтраку-он-де нынче заспался, а ему ещё надо одеться. — Мортье не долго думая ответил, что ждать не может. Уже была провозглашена Империя, войска сменили знамёна на трехцветные и, по телеграфному распоряжению из Парижа, командование было возложено на Друэ д'Эрлона, который неожиданно вынырнул из своего убежища, где скрывался с начала марта, после участия в восстании Лефевр-Денуэтта. Мортье с минуты на минуту должен был выехать в Париж по вызову военного министра, маршала Даву… да, там не мешкали. «А я-то так мечтал провести денёк с другом Эдуардом…» Говоря по правде, Макдональд впервые называл Мортье Эдуардом, даже про себя. В салат налили слишком много уксуса. Он кликнул служанку и попросил приготовить другой, без приправы, он сам добавит что нужно из судка. «А ведь как подумаешь, что ещё в конце января, когда Эксельманс самовольно покинул назначенное ему место жительства и его судил военный трибунал 6-й дивизии, стоящей в Лилле, Мортье самым наглым образом вынес ему оправдательный приговор… Друэ д'Эрлона он тогда и не подумал разыскивать, зато нынче утром мигом столковался с ним».
Погруженный в такие размышления, Макдональд вдруг слышит, как в соседней комнате-в здешнем трактире было несколько смежных залов-молодой голос называет его имя. Он заглядывает туда, видит незнакомого юношу, вполне прилично одетого, который перебирает какие-то письма и показывает их сидящему напротив. Любопытство разбирает Жак-Этьена, он подходит поближе и узнает письма, которые отправил накануне перед сном графу Артуа с уведомлением об отъезде короля. А собутыльник молодого человека так и заливается и напевает:
Добрый путь вам, мсье Дюмолле!
В Сен-Мало вам пристать без помехи.
Добрый путь вам, мсье Дюмолле!
Ждём вас снова на нашей земле.
Надо назвать себя хотя бы для того, чтобы одёрнуть разошедшихся весельчаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199