Но как только мальчик возвращается, они вспархивают, испугавшись его окриков, и разлетаются во все стороны, а Жан-Батист, вздёрнув плечи, опрокидывает тачку.
В те годы, когда старика Карона ещё не скрючил ревматизм.
он тоже выбирал из болота торф. а его сын Элуа был у него подручным. Но уже давно старик живёт только милостыней.
Приходский священник, возвратившийся во времена Консульства, попытался было пристыдить Элуа: «Как же это так? Отец ходит по миру и, сколько грошей насобирает, все тебе отдаёт…» Ну и что же тут такого? Элуа-то что может сделать? Раз старик не в силах больше работать, стало быть, должен просить милостыню.
Чем сына объедать, пускай побирается. Что же ещё, по-вашему, калеке делать? Неужели лучше отнимать для него хлеб у внучат?
Впрочем, Элуа, может, и послушался бы другого попа-того, «присяжного», который принёс присягу на верность республиканской конституции; тот поп был славный человек и выпить не дурак. «А уж этот! Долго он ещё будет людям душу выматывать?
Ишь какой проповедник нашёлся! А где это ты пропадал, когда мы с голоду пухли? Коровы не было, хлеба в дёме ни крошки, двое младшеньких, совсем младенчики ещё. померли оттого, что молока-то не было. А теперь вот, когда на всех перекрёстках дорог опять крестов понаставили, послушайте, как наш кюре в один голос с господами поёт, — теперь ведь и господа отовсюду повылезали и завопили: все эти, говорят, торфяники все здешние подёнщики и батраки-лодыри, не хотят, такие-сякие, надрываться за грош на господской работе: их зовут, а они не идут и живут по-воровски: пускают свою тощую коровёнку пастись на бывшие господские луга. И все хором-и господа, и попы-требуют, чтобы отменили общинные владения: тогда, мол, не станут мужики бездельничать. Корова! Спать она им не даёт, наша мужицкая коровёнка». Действительно, при всех обсуждениях дел в муниципалитетах постоянно шли разговоры об этих коровах.
Ведь именно из-за неё земледельцам, как называли теперь тех, кто жил на своей земле чужим трудом, приходилось нанимать людей из других мест в горячую пору сева и уборки хлеба. «А главное-то вот в чем: у торфяников и крестьян-бедняков своей земли нет, им некуда гонять корову на выпас, и ходит она у них по общинному болоту, бывшему господскому владению, выбивает траву на пастбищах; да вдобавок хозяевам этих коровёнок теперь уже не надо просить у господ дозволения на добычу торфа, и они режут его, роют яму за ямой, так что здешний край стал похож на развороченные кладбища-чернеют пустые могилы, как будто покойники, не дожидаясь Страшного суда. сами убрались в ад.
Опять же на болоте зря пропадает навоз, а ведь он пригодился бы для удобрения полей крепких хозяев, у которых есть земля и есть бумаги, доказывающие их права на эту землю. А подёнщики-то какие наглецы! Все им мало, этой голытьбе! Нате получайте две трети соломы при уборке хлеба. И вот уж они тогда стараются, под корень жнут, косить ни за что не станут-только серпом.
Хозяин прикажет косой убирать-так на него штраф накладывают: солома, дескать, должна идти беднякам. А знаете, во что тогда обходится уборка хлеба хозяевам, у которых много земли?..»
Вот какими мыслями была полна голова Элуа Карона. когда он добывал торф; перебирая в уме доводы богачей, он язвительно ухмылялся, сердито бормотал что-то и, громко вскрикивая:
«У-ух!», отрывал от тинистого дна тяжёлый черпак. Жан-Батист даже встревожился; поглядывая на отца исподлобья, он задавался вопросом: что такое делается с ним? — и уже чувствовал на своей спине отцовские колотушки.
«Плачут они, богатей, из-за нашей коровы, плачут из-за соломы, плачут из-за торфа. Насчёт торфа они, пожалуй, согласились бы, чтобы мы его добывали, а они бы им торговали, но чтобы сами мы продавать его в городе не смели. А насчёт скота они ловкие: тоже гоняют свою скотину на общинные луга, на болото, а свою-то траву косят и сено продают. И ведь корова-то у них не одна, а целое стадо, да ещё отара овец. Но ты не смей про это и слово молвить-будешь говорить, работы не дадут, а ведь работа-то нам нужна, вот и приходится ладить с богатеями, хотя так и хочется дать им по шее и избавиться от них. А послушать их, так чего только они не наговорят!»
Земледелие, видите ли, может процветать лишь тогда, когда им занимаются богатые фермеры да зажиточные хлебопашцы, у которых хозяйство крупное, скота много, а значит, землю можно удобрять навозом. А мелкие фермеры, мол, погубят земледелие.
Куда было бы лучше сделать их всех батраками у богатеевпусть ходят за плугом или работают на скотном дворе. И пора покончить с нелепым предрассудком, будто бедняку нужна корова: из-за этой коровы вся голытьба бездельничает, примером чему могут служить в Пикардии Элуа Карон и ему подобные. «Ну и ну! Нашли лентяя! Поглядите-ка на мои руки. Разве у лодырей такие мозоли бывают?»
— Эй, ты! Чего стоишь? Погоди, вот дам тебе затрещину!
Окрик относился к Жан-Батисту: выпустив рукоятки тачки, мальчик застыл на месте и, вытаращив глаза, со страхом смотрел в сторону Лонпре. Он ничего не ответил отцу, только протянул руку, указывая на дорогу.
Там показались всадники в высоких меховых шапках-они ехали рысью вверх по течению реки и вдруг застыли на месте, столкнувшись с другими всадниками, в зелёных мундирах с красными отворотами, — этот второй отряд, двигавшийся со стороны Амьена, возник между деревьями над жёлтой стеной камышей.
И вдруг раздался выстрел.
Командир полка барон Симоно пожелал лично дать приказ поручику Дьёдонне. Проскакав за пять часов четырнадцать лье, полк прибыл в Амьен около десяти часов утра и был радостно встречен гарнизоном, уже нацепившим трехцветные кокарды.
Казалось, в городе открылась ярмарка; вести, дошедшие из Парижа, уже были преданы гласности, и, несмотря на дождь, на улицах толпился народ, везде были солдаты, принаряженные девицы-словом, в Амьене будто справляли какой-то праздник, и власти явно поощряли это настроение. Удивительное дело: во всех питейных заведениях, во всех гостиницах вдруг появились музыканты, и повсюду шли танцы, повсюду на столах, заменявших подмостки, восседали импровизированные оркестры, всюду звучали мелодии, популярные в дни Империи, и даже казалось, что вот-вот люди будут требовать исполнения ,,Марсельезы». Егерям барона Симоно отвели для постоя амбары у западной заставы города, около бульвара Отуа, оголившегося, неузнаваемого для тех, кто видел его двадцать пять лет назад, как, например, доктор Денуа, который провёл в этих краях своё детство, — вековые исполинские деревья были срублены, и вместо них при Империи понасажали каких-то хлыстиков… Арнавон, Шмальц и Рошетт отправились побродить по берегу Соммы-им на месте никогда не сиделось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199
В те годы, когда старика Карона ещё не скрючил ревматизм.
он тоже выбирал из болота торф. а его сын Элуа был у него подручным. Но уже давно старик живёт только милостыней.
Приходский священник, возвратившийся во времена Консульства, попытался было пристыдить Элуа: «Как же это так? Отец ходит по миру и, сколько грошей насобирает, все тебе отдаёт…» Ну и что же тут такого? Элуа-то что может сделать? Раз старик не в силах больше работать, стало быть, должен просить милостыню.
Чем сына объедать, пускай побирается. Что же ещё, по-вашему, калеке делать? Неужели лучше отнимать для него хлеб у внучат?
Впрочем, Элуа, может, и послушался бы другого попа-того, «присяжного», который принёс присягу на верность республиканской конституции; тот поп был славный человек и выпить не дурак. «А уж этот! Долго он ещё будет людям душу выматывать?
Ишь какой проповедник нашёлся! А где это ты пропадал, когда мы с голоду пухли? Коровы не было, хлеба в дёме ни крошки, двое младшеньких, совсем младенчики ещё. померли оттого, что молока-то не было. А теперь вот, когда на всех перекрёстках дорог опять крестов понаставили, послушайте, как наш кюре в один голос с господами поёт, — теперь ведь и господа отовсюду повылезали и завопили: все эти, говорят, торфяники все здешние подёнщики и батраки-лодыри, не хотят, такие-сякие, надрываться за грош на господской работе: их зовут, а они не идут и живут по-воровски: пускают свою тощую коровёнку пастись на бывшие господские луга. И все хором-и господа, и попы-требуют, чтобы отменили общинные владения: тогда, мол, не станут мужики бездельничать. Корова! Спать она им не даёт, наша мужицкая коровёнка». Действительно, при всех обсуждениях дел в муниципалитетах постоянно шли разговоры об этих коровах.
Ведь именно из-за неё земледельцам, как называли теперь тех, кто жил на своей земле чужим трудом, приходилось нанимать людей из других мест в горячую пору сева и уборки хлеба. «А главное-то вот в чем: у торфяников и крестьян-бедняков своей земли нет, им некуда гонять корову на выпас, и ходит она у них по общинному болоту, бывшему господскому владению, выбивает траву на пастбищах; да вдобавок хозяевам этих коровёнок теперь уже не надо просить у господ дозволения на добычу торфа, и они режут его, роют яму за ямой, так что здешний край стал похож на развороченные кладбища-чернеют пустые могилы, как будто покойники, не дожидаясь Страшного суда. сами убрались в ад.
Опять же на болоте зря пропадает навоз, а ведь он пригодился бы для удобрения полей крепких хозяев, у которых есть земля и есть бумаги, доказывающие их права на эту землю. А подёнщики-то какие наглецы! Все им мало, этой голытьбе! Нате получайте две трети соломы при уборке хлеба. И вот уж они тогда стараются, под корень жнут, косить ни за что не станут-только серпом.
Хозяин прикажет косой убирать-так на него штраф накладывают: солома, дескать, должна идти беднякам. А знаете, во что тогда обходится уборка хлеба хозяевам, у которых много земли?..»
Вот какими мыслями была полна голова Элуа Карона. когда он добывал торф; перебирая в уме доводы богачей, он язвительно ухмылялся, сердито бормотал что-то и, громко вскрикивая:
«У-ух!», отрывал от тинистого дна тяжёлый черпак. Жан-Батист даже встревожился; поглядывая на отца исподлобья, он задавался вопросом: что такое делается с ним? — и уже чувствовал на своей спине отцовские колотушки.
«Плачут они, богатей, из-за нашей коровы, плачут из-за соломы, плачут из-за торфа. Насчёт торфа они, пожалуй, согласились бы, чтобы мы его добывали, а они бы им торговали, но чтобы сами мы продавать его в городе не смели. А насчёт скота они ловкие: тоже гоняют свою скотину на общинные луга, на болото, а свою-то траву косят и сено продают. И ведь корова-то у них не одна, а целое стадо, да ещё отара овец. Но ты не смей про это и слово молвить-будешь говорить, работы не дадут, а ведь работа-то нам нужна, вот и приходится ладить с богатеями, хотя так и хочется дать им по шее и избавиться от них. А послушать их, так чего только они не наговорят!»
Земледелие, видите ли, может процветать лишь тогда, когда им занимаются богатые фермеры да зажиточные хлебопашцы, у которых хозяйство крупное, скота много, а значит, землю можно удобрять навозом. А мелкие фермеры, мол, погубят земледелие.
Куда было бы лучше сделать их всех батраками у богатеевпусть ходят за плугом или работают на скотном дворе. И пора покончить с нелепым предрассудком, будто бедняку нужна корова: из-за этой коровы вся голытьба бездельничает, примером чему могут служить в Пикардии Элуа Карон и ему подобные. «Ну и ну! Нашли лентяя! Поглядите-ка на мои руки. Разве у лодырей такие мозоли бывают?»
— Эй, ты! Чего стоишь? Погоди, вот дам тебе затрещину!
Окрик относился к Жан-Батисту: выпустив рукоятки тачки, мальчик застыл на месте и, вытаращив глаза, со страхом смотрел в сторону Лонпре. Он ничего не ответил отцу, только протянул руку, указывая на дорогу.
Там показались всадники в высоких меховых шапках-они ехали рысью вверх по течению реки и вдруг застыли на месте, столкнувшись с другими всадниками, в зелёных мундирах с красными отворотами, — этот второй отряд, двигавшийся со стороны Амьена, возник между деревьями над жёлтой стеной камышей.
И вдруг раздался выстрел.
Командир полка барон Симоно пожелал лично дать приказ поручику Дьёдонне. Проскакав за пять часов четырнадцать лье, полк прибыл в Амьен около десяти часов утра и был радостно встречен гарнизоном, уже нацепившим трехцветные кокарды.
Казалось, в городе открылась ярмарка; вести, дошедшие из Парижа, уже были преданы гласности, и, несмотря на дождь, на улицах толпился народ, везде были солдаты, принаряженные девицы-словом, в Амьене будто справляли какой-то праздник, и власти явно поощряли это настроение. Удивительное дело: во всех питейных заведениях, во всех гостиницах вдруг появились музыканты, и повсюду шли танцы, повсюду на столах, заменявших подмостки, восседали импровизированные оркестры, всюду звучали мелодии, популярные в дни Империи, и даже казалось, что вот-вот люди будут требовать исполнения ,,Марсельезы». Егерям барона Симоно отвели для постоя амбары у западной заставы города, около бульвара Отуа, оголившегося, неузнаваемого для тех, кто видел его двадцать пять лет назад, как, например, доктор Денуа, который провёл в этих краях своё детство, — вековые исполинские деревья были срублены, и вместо них при Империи понасажали каких-то хлыстиков… Арнавон, Шмальц и Рошетт отправились побродить по берегу Соммы-им на месте никогда не сиделось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199