Слышали или нет? Так что же спрашиваете? Да-с, попали мы с вами в передрягу.
— Но в таком случае зачем же вы взяли нас с собой?
— Я-то? Да потому, что я выше всех этих мелких житейских неприятностей. И ещё потому, что глупее этого поступка и не придумаешь. И ещё потому, что я хотел сыграть сам с собою шутку для собственного развлечения. И для того, чтобы вы рассказали мне о своей кузине. Она прелестна, кузина ваша? Да?..
И ещё не сказала вам: «Прощайте»?
Правовед досадливо махнул рукой, как будто отгоняя муху.
На душе у него кошки скребли. Он не собирался вести задушевные разговоры с насмешником возницей.
— Вы думаете, — сказал он, — что кавалеристы Эксельманса…
— Не думаю, а знаю…
Сколько злобы в этом ответе! Но до чего же Бернару смешон двадцатилетний влюблённый, который, испугавшись, сразу забывает о своей любви. Хочется поиздеваться над таким трусом.
Больше никаких Вертеров, никаких Оссианов-напугать зайца как следует.
— Я знаю… — повторил Бернар.
Откуда же он это знал? Ведь не видел же он их собственными своими глазами. А я, понимаете ли, из той же породы, что и Фома Неверный. Фома Неверный? Ну что ж, у всякого свой идеал.
Пожалуйста, можешь касаться пальцем раны в моем боку, можешь даже засунуть туда весь кулак…
— Ну разумеется, — сказал «ихний Бернар», — я их видел…
— Видели? По-настоящему видели? А где?
Ишь ты! — позеленел от страха будущий нотариус. И зачем подобным трусам такой огромный рост? Никогда из этого долговязого не выйдет настоящего мужчины, зря только потратили на него материал. Бернар почувствовал, что его сосед дрожит.
— Вам холодно? — коварно спросил он.
Правовед ответил:
— Нет. благодарю вас, у меня там ещё вязаная фуфайка.
Вот дурак! Таких мальчишек, право, приятно было бы хорошенько припугнуть, чтобы у них от страха сделалась медвежья болезнь.
— Ну ничего, — сказал правовед. — Ведь его величество уже в Абвиле!
— Вот именно… И меня, молодой человек, беспокоит, крайне беспокоит участь его величества… так же как и участь города Абвиля, в который я направляюсь. Возможно, город уже предан огню и мечу, залит кровью!
— Да откуда вы едете, сударь? Как вы это знаете?
«Все в этом мире-ложь. Любовь, свобода, народ. Ах, Софи, Софи! А разве я хуже других умею лгать? И наслаждаться своею ложью… Где их король сейчас? В Абвиле? Или где-то в другом месте?.. Ты спрашиваешь, голубчик, откуда я еду?..»
— Армия генерала Эксельманса пришла в Амьен прямо из Парижа, обойдя на марше в Крейе королевскую кавалерию; полки, прошедшие через Бовэ, преследуя вас, сейчас, вероятно, уже достигли Пуа, а другие части, которые со вчерашнего вечера расположились вдоль Соммы, закрыли переправы через реку, готовятся соединиться со своими войсками в тылу у вас, на дороге из Пуа в Амьен, и замкнуть вас в кольцо, а затем они могут двинуться со своих позиций на Сомме и, пройдя через Пикиньи и Эрен, напасть на вас с фланга и около Пон-Реми перерезать дорогу.
— Что? Что? Не понимаю. Никак не соображу, у меня же нет карты… Надо предупредить товарищей… надо… Да как вы все это узнали? Каким образом?
— Вы меня сейчас спрашивали, откуда я еду. Я приехал из Пикиньи-той самой дорогой, которая ведёт в Эрен, где вы меня встретили. Пикиньи стал центром сосредоточения эксельмансовской кавалерии. Я там был-доставил туда пряжу ткачам-и случайно слышал на постоялом дворе, как наполеоновские офицеры разговаривали между собой: они были очень возбуждены и, нисколько не таясь, во все горло кричали такие вещи, такие вещи… Право, не решусь повторить, что они говорили об участи, постигшей его величество… ведь, в конце концов, возможно, что в действительности ничего этого нет, а им только хочется, чтобы так было…
Долговязый от ужаса совсем потерял голову, но ему понадобился ещё урок географии, а ведь не так-то легко дать этот урок, когда держишь в руках вожжи, правишь парой лошадей и никак уж не можешь набросать карандашом карту.
— От Амьена до Абвиля долина Соммы тянется с востока на запад, а расстояние между двумя этими городами чуть-чуть больше одиннадцати лье. От Амьена до Пикиньи около четырех лье, а до Пон-Реми-девять. Дорога из Парижа на Кале, по которой мы едем, пересекает долину Соммы в Пон-Реми, в Пуа дорога отстоит от края долины не больше чем на восемь лье, а в Эрене-на четыре лье. От Пон-Реми до Абвиля самое большее два лье. Вам понятно, молодой человек? Треугольник АмьенПуа-Пон-Реми, можно сказать, равнобедренный; в основании он имеет восемь лье, а каждая его сторона равна девяти лье. Мы движемся по западной стороне треугольника. Эксельманс занимает всю восточную сторону и основание, он уже следует за нами по пятам. Ну что? Вам все ещё не ясно? Господи боже мой, да чему же вас учат в школе?
— Сударь, — скулил долговязый, лицо у него вытянулось, он беспокойно ёрзал по козлам тощим своим задом, — мне кажется, я хорошо понимаю… представляю себе равнобедренный треугольник… Так, значит, вы их видели? В Пикиньи? Надо предупредить… предупредить…
И вот он стучит по брезентовой стенке фургона, пытаясь привлечь внимание товарищей. Но они его не слышат: они сидят, укрытые от нестихающего дождя, довольные, что отдыхают их натруженные ноги, и, по молодому легкомыслию, распевают хором песни, совсем непохожие на великопостные псалмы и весьма неуместные в среду страстной недели. Долговязый выходит из себя, хватает Бернара за плечо, умоляет остановить лошадей; а тот и слушать ничего не хочет, нагло заявляет, что ему нет дела ни до какого командования, наплевать ему и на маршала Мармона, и на принцев: он должен поспеть нынче в Абвиль-и будет там, хотя бы ему пришлось для этого сбросить своих седоков в придорожную канаву, если окажется, что везти их для него небезопасно.
Наконец поднялись на косогор, с которого шёл спуск к переправе Пон-Реми. Сквозь пелену дождя открылась широкая долина Соммы с разбросанными по ней голыми деревьямитолько вербы уже были разубраны первой золотистой зеленью.
Проехали мимо древнего лагеря Цезаря-холма, поднимавшегося слева от дороги, и вдруг весь караван застрял: впереди дорогу запрудили роты королевской гвардии-пришлось и Бернару остановить лошадей. Долговязый соскочил с козёл, побежал к задку фургона, взобрался к своим товарищам, и Бернар услышал их громкие выкрики, гул торопливых разговоров. У него повеселело на душе. Волонтёры повыскакивали из фургона и, размахивая руками, принялись обсуждать, что делать… «Ну, теперь эти ещё подбавят паники», — злорадно подумал Бернар. Он засунул руку под сиденье-проверить, на месте ли пара седельных пистолетов-добрые его спутники. И он повторил про себя слова Г„те:
«Слуга принёс Вертеру пистолеты; он принял их с восторгом, узнав, что пистолеты эти дала ему Шарлотта… „Они были в твоих руках, ты сама стёрла с них пыль;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199