На одном из них сидел незнакомец, устремивший на меня пристальный взгляд. Ему не исполнилось и сорока, он был чисто выбрит и опрятно одет: на нем был синий сюртук с широким белым галстуком, белый жилет и темные панталоны. Хинксман толкнул меня к стулу, стоявшему напротив, и заставил сесть, с силой надавив на плечо. Незнакомец смотрел на меня в упор – и я наконец его узнал.
Вместо неверного отблеска безумия в глазах его отражалась глубокая меланхолия. Сейчас – без спутанной бороды и всклокоченной копны волос – он выглядел моложе; отсутствие смирительной рубашки позволяло видеть его худобу и хрупкость сложения. На шее за краем галстука темнела незажившая рана. И все же теперь, несмотря ни на что, внешность человека, с которым меня связывали столь странные отношения, казалась мне более пугающей, нежели при нашей первой принудительной встрече.
Рукьярд и Хинксман молча наблюдали за нами, пока мы смотрели в лицо друг другу. У меня мелькнула мысль – не протянуть ли руку для пожатия, но такой жест был бы, наверное, слишком формальным.
– Мне только что сказали, что у моей жены был ребенок, – медленно произнес узник. – Говорят, это вы. Но я не могу этому верить. Это правда?
Узник говорил с запинками, словно речь была ему непривычна, но его негромкий голос звучал мягко. У меня словно язык отнялся, я не в силах был даже кивнуть.
– Однако я вижу, что ты в самом деле – дитя Мэри. Ты походишь на ее от… – Голос его пресекся, и он умолк.
– Ну же, мальчик точно твой сын и наследник, Питер, – вмешался Хинксман. – Сразу видать, унаследовал папашины мозги.
– А коли не так, в школе доктора Алабастера ему делать было бы нечего, – добавил Рукьярд.
– Да. Эти джентльмены правы. Я безумен, я это знаю. Но скажи, как твоя дорогая матушка? – порывисто спросил он меня.
Вместо ответа я только помотал головой.
– Я разбил ей сердце. Тебе известно, что я сделал?
Я затряс головой, пытаясь его остановить.
– Я убил ее отца, – произнес узник почти что шепотом. – Твоего дедушку.
– Нет-нет, это неправда.
– Правда. Хотя я и не могу припомнить, как и почему это произошло, но это, знаешь ли, оттого, что я не в себе.
– Да что, взял топор, – пояснил Хинксман, – и разрубил старикашку на три ровнехоньких куска. Хорошенький способ оказать почтение папаше своей хозяйки. Особливо в первую брачную ночь.
– Не топор, мистер Хинксман. Саблю.
– Еще чище, Питер, – вставил Рукьярд, – сам увидишь, если вдумаешься. Да и вдумался бы, кабы мозги у тебя не протухли.
– Что-то я помню отчетливо. А что-то – совсем нет. После того как мы с твоей матерью покинули дом, я тайком вернулся обратно. Это я помню очень хорошо.
– Да, – заметил я. – Вернулись по договоренности с мистером Эскритом.
Питер нахмурился:
– Не так. Тебя ввели в заблуждение. Никто об этом не знал. Во всяком случае, я в это не верю. Помню, как прошел мимо двери столовой – она была распахнута, и я отвернулся, чтобы никто меня не узнал. Тебе, должно быть, ясно, что худого я не замышлял, разве нет? Я направился в библиотеку и там нашел мистера Эскрита. Помню это как нельзя лучше. Потом, похоже, я напал на него – и на мистера Хаффама. С саблей. Это было в сервизной. Иногда я как будто бы все это ясно припоминаю, но кое-что кажется сном. Видимо, я украл какие-то деньги. Но мне точно помнится, что уйти из дома я не мог: черный ход был заперт. И помню, что поранил руку, когда разбил стекло в парадной двери. Выходит, я и убийца. Но мистер Эскрит, слава богу, выжил.
Мое доверие к словам мистера Ноллота растаяло: сейчас я не сомневался, что кроткие карие глаза передо мной – глаза убийцы моего дедушки.
– Ты очень напоминаешь своего дедушку, – произнес Питер. – Те же глаза. Такой же рот, как у твоей милой матери. Как тебя звать?
– Джон, – с трудом выдавил я. Поскольку никакой реакции со стороны собеседника не последовало, я добавил: – Джон Клоудир.
– Мне знакомо это имя, – содрогнувшись, отозвался узник. – Это мое имя. Или было моим. Когда-то я им гордился. Я любил отца, восхищался им, как обычно сыновья восхищаются отцами. Хотя и видел, как несчастлива с ним моя мать – нежное создание, но в его глазах никчемное. Я долго ничего не знал о бизнесе, которым занимались мой отец с моим братом; я был робким, мечтательным школьником и мечтал об одном – остаться наедине с книгами. Мне хотелось стать книгопродавцем. Но когда пришло время кончать школу, выяснилось, что мне предназначено вступить в семейное предприятие и нести на себе деловые обязанности сполна. И только тогда я узнал, в чем заключалось это предприятие. – Питер умолк и тяжело вздохнул. – Короче говоря, они участвовали в каждом гнусном, лицемерном обмане, который затевается в Лондоне против бедных, наивных, беззащитных: незаконно содержали ломбарды, где взимали завышенную процентную ставку, а сами эти заведения служили прикрытием для сбора наворованного. Одалживали деньги подающим надежды юношам из высоких слоев общества, а потом шантажировали их или их друзей с целью вымогательства. Им принадлежала худшая недвижимость столицы: зловонные трущобы для совершенно обнищавших, из которых они выжимали последние соки; притоны, где гнездились все разновидности мыслимых и немыслимых пороков – это тоже приносило им дивиденды.
– Ну-ну, – заметил Рукьярд. – Нечего клепать на почтенного пожилого джентльмена – таких в Лондоне поискать.
– Вообрази, что означало для меня подобное открытие, – продолжал Питер, явно не услышав этой реплики. – Отец и брат, которых я боготворил, оказались всего лишь подлыми шантажистами и мошенниками! Когда я наотрез отказался принимать во всем этом какое-либо участие, они попытались всяческими способами заставить меня уступить – пустили в ход подкуп, угрозы и, наконец, насилие. Стоит ли удивляться, в кого они меня превратили? После кончины матери друзей у меня не осталось. Я проникся убеждением, что все как один вооружились против меня; что все люди на свете либо бессильны – и потому становятся жертвами, либо хищники – и ведут себя соответственно, как мой брат и мой отец. Твоя мать и ее отец были первыми достойными людьми из тех, кого я встречал. Полюбив твою мать, я нашел в себе мужество сопротивляться. – Питер замолчал и вперил в меня взгляд, словно только что очнулся от сна. – Но я совсем не о том говорю. Я хотел спросить о твоей матушке. – Его голос дрогнул. – Я не знаю, чему верить. Те, кто вокруг меня, чего только не порасскажут.
– Тысячу раз тебе втолковывать, – захохотал Хинксман. – Стала шлюхой и перед смертью сбрендила.
Глядя в его глумливую физиономию, я не мог понять, сказал он это наобум или же нет.
– Она жива и здорова, не так ли?
– Да, – промямлил я. – Она жива и здорова.
Мой голос лишь чуточку дрогнул, но слезы набухли на веках и покатились вниз по щекам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Вместо неверного отблеска безумия в глазах его отражалась глубокая меланхолия. Сейчас – без спутанной бороды и всклокоченной копны волос – он выглядел моложе; отсутствие смирительной рубашки позволяло видеть его худобу и хрупкость сложения. На шее за краем галстука темнела незажившая рана. И все же теперь, несмотря ни на что, внешность человека, с которым меня связывали столь странные отношения, казалась мне более пугающей, нежели при нашей первой принудительной встрече.
Рукьярд и Хинксман молча наблюдали за нами, пока мы смотрели в лицо друг другу. У меня мелькнула мысль – не протянуть ли руку для пожатия, но такой жест был бы, наверное, слишком формальным.
– Мне только что сказали, что у моей жены был ребенок, – медленно произнес узник. – Говорят, это вы. Но я не могу этому верить. Это правда?
Узник говорил с запинками, словно речь была ему непривычна, но его негромкий голос звучал мягко. У меня словно язык отнялся, я не в силах был даже кивнуть.
– Однако я вижу, что ты в самом деле – дитя Мэри. Ты походишь на ее от… – Голос его пресекся, и он умолк.
– Ну же, мальчик точно твой сын и наследник, Питер, – вмешался Хинксман. – Сразу видать, унаследовал папашины мозги.
– А коли не так, в школе доктора Алабастера ему делать было бы нечего, – добавил Рукьярд.
– Да. Эти джентльмены правы. Я безумен, я это знаю. Но скажи, как твоя дорогая матушка? – порывисто спросил он меня.
Вместо ответа я только помотал головой.
– Я разбил ей сердце. Тебе известно, что я сделал?
Я затряс головой, пытаясь его остановить.
– Я убил ее отца, – произнес узник почти что шепотом. – Твоего дедушку.
– Нет-нет, это неправда.
– Правда. Хотя я и не могу припомнить, как и почему это произошло, но это, знаешь ли, оттого, что я не в себе.
– Да что, взял топор, – пояснил Хинксман, – и разрубил старикашку на три ровнехоньких куска. Хорошенький способ оказать почтение папаше своей хозяйки. Особливо в первую брачную ночь.
– Не топор, мистер Хинксман. Саблю.
– Еще чище, Питер, – вставил Рукьярд, – сам увидишь, если вдумаешься. Да и вдумался бы, кабы мозги у тебя не протухли.
– Что-то я помню отчетливо. А что-то – совсем нет. После того как мы с твоей матерью покинули дом, я тайком вернулся обратно. Это я помню очень хорошо.
– Да, – заметил я. – Вернулись по договоренности с мистером Эскритом.
Питер нахмурился:
– Не так. Тебя ввели в заблуждение. Никто об этом не знал. Во всяком случае, я в это не верю. Помню, как прошел мимо двери столовой – она была распахнута, и я отвернулся, чтобы никто меня не узнал. Тебе, должно быть, ясно, что худого я не замышлял, разве нет? Я направился в библиотеку и там нашел мистера Эскрита. Помню это как нельзя лучше. Потом, похоже, я напал на него – и на мистера Хаффама. С саблей. Это было в сервизной. Иногда я как будто бы все это ясно припоминаю, но кое-что кажется сном. Видимо, я украл какие-то деньги. Но мне точно помнится, что уйти из дома я не мог: черный ход был заперт. И помню, что поранил руку, когда разбил стекло в парадной двери. Выходит, я и убийца. Но мистер Эскрит, слава богу, выжил.
Мое доверие к словам мистера Ноллота растаяло: сейчас я не сомневался, что кроткие карие глаза передо мной – глаза убийцы моего дедушки.
– Ты очень напоминаешь своего дедушку, – произнес Питер. – Те же глаза. Такой же рот, как у твоей милой матери. Как тебя звать?
– Джон, – с трудом выдавил я. Поскольку никакой реакции со стороны собеседника не последовало, я добавил: – Джон Клоудир.
– Мне знакомо это имя, – содрогнувшись, отозвался узник. – Это мое имя. Или было моим. Когда-то я им гордился. Я любил отца, восхищался им, как обычно сыновья восхищаются отцами. Хотя и видел, как несчастлива с ним моя мать – нежное создание, но в его глазах никчемное. Я долго ничего не знал о бизнесе, которым занимались мой отец с моим братом; я был робким, мечтательным школьником и мечтал об одном – остаться наедине с книгами. Мне хотелось стать книгопродавцем. Но когда пришло время кончать школу, выяснилось, что мне предназначено вступить в семейное предприятие и нести на себе деловые обязанности сполна. И только тогда я узнал, в чем заключалось это предприятие. – Питер умолк и тяжело вздохнул. – Короче говоря, они участвовали в каждом гнусном, лицемерном обмане, который затевается в Лондоне против бедных, наивных, беззащитных: незаконно содержали ломбарды, где взимали завышенную процентную ставку, а сами эти заведения служили прикрытием для сбора наворованного. Одалживали деньги подающим надежды юношам из высоких слоев общества, а потом шантажировали их или их друзей с целью вымогательства. Им принадлежала худшая недвижимость столицы: зловонные трущобы для совершенно обнищавших, из которых они выжимали последние соки; притоны, где гнездились все разновидности мыслимых и немыслимых пороков – это тоже приносило им дивиденды.
– Ну-ну, – заметил Рукьярд. – Нечего клепать на почтенного пожилого джентльмена – таких в Лондоне поискать.
– Вообрази, что означало для меня подобное открытие, – продолжал Питер, явно не услышав этой реплики. – Отец и брат, которых я боготворил, оказались всего лишь подлыми шантажистами и мошенниками! Когда я наотрез отказался принимать во всем этом какое-либо участие, они попытались всяческими способами заставить меня уступить – пустили в ход подкуп, угрозы и, наконец, насилие. Стоит ли удивляться, в кого они меня превратили? После кончины матери друзей у меня не осталось. Я проникся убеждением, что все как один вооружились против меня; что все люди на свете либо бессильны – и потому становятся жертвами, либо хищники – и ведут себя соответственно, как мой брат и мой отец. Твоя мать и ее отец были первыми достойными людьми из тех, кого я встречал. Полюбив твою мать, я нашел в себе мужество сопротивляться. – Питер замолчал и вперил в меня взгляд, словно только что очнулся от сна. – Но я совсем не о том говорю. Я хотел спросить о твоей матушке. – Его голос дрогнул. – Я не знаю, чему верить. Те, кто вокруг меня, чего только не порасскажут.
– Тысячу раз тебе втолковывать, – захохотал Хинксман. – Стала шлюхой и перед смертью сбрендила.
Глядя в его глумливую физиономию, я не мог понять, сказал он это наобум или же нет.
– Она жива и здорова, не так ли?
– Да, – промямлил я. – Она жива и здорова.
Мой голос лишь чуточку дрогнул, но слезы набухли на веках и покатились вниз по щекам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177