Мать, кажется, упоминала о какой-то обиде, но я толком так ничего и не уяснил. Были также Момпессоны со своим доверенным лицом – Ассиндером: теперь мне стало ясно, о чем она толковала в свой смертный час. Она знала, несмотря на мои утешения, что никакой помощи от них ожидать нельзя. Сэру Персевалу ничего не стоило бы помочь той, кому его семейство причинило великое зло и кто вправе был притязать не только на кровное родство, но и на справедливость. В то же время я не в силах был понять, почему он пренебрег помощью, исходя хотя бы из соображений благоразумия, ради собственной же пользы: насколько он, как владелец имения Хафем, был заинтересован в том, чтобы не пресеклась линия наследников неотчуждаемого имущества.
Все сводилось к оспариваемому праву собственности. Многие несообразности в рассказе матушки проистекали отсюда. Почему мой дедушка внезапно решил не предъявлять кодицилл в суд, хотя положил столько долгих трудов на его розыски и погряз по уши в долгах перед человеком, которому не доверял, лишь бы его приобрести? Загадок оставалось множество. Если мой отец душевно здоров и на нем лежит вина, то почему же он признался матери, что возвращался в дом, оставив ее на постоялом дворе? Что там произошло, когда он появился вновь? Действительно ли он был удивлен при виде окровавленных банкнот, распечатав пакет в гостинице в Хартфорде? Тут я вдруг вспомнил письмо дедушки и содрогнулся, поскольку знал теперь, что за пятно имелось на нем, которое так занимало меня ребенком, и когда я по-детски воображал, будто это кровь. Теперь, по размышлении, я пришел к выводу, что, вероятно, слишком поторопился отложить это письмо, когда попытался прочесть его спустя несколько дней после смерти матушки.
Мне вспомнилось, что в письме говорилось о некоем «завещании», упоминание о котором я посчитал плодом фантазии Джона Хаффама, помешанного на имении Хафем. И все же такой документ, не исключено, существовал. Только этим можно было объяснить кое-какие странности его поведения. И, наверное, именно потому он так внезапно и непонятным образом потерял интерес к кодициллу. Документ, которым он завладел или надеялся завладеть, делал кодицилл излишним! При таком раскладе документ не мог быть не чем иным, как только позднейшим завещанием самого Джеффри! Если так, то оно, по-видимому, отменяло первоначальное волеизъявление! Я вспомнил, что говорили мне мистер Пентекост и мистер Силверлайт: закона об исковой давности применительно к завещаниям не существует. И потому условия такого завещания будут иметь абсолютную силу закона! (Или, скорее, силу Справедливости.) Что это были за условия? Я поспешно ринулся в полутьме к тайнику, где спрятал письмо, и вытащил его оттуда. Из письма что-то выпало. Это была карта – вернее, ее части, – захваченная мной из Мелторпа и доверенная позднее матушке. Меня вдруг осенила мысль: а не найду ли я на ней дом моего деда?
Я придвинул свечу поближе и разгладил помятые листы. Дом, как мне было известно, находился на Чаринг-Кросс, фасадом был обращен на Нортумберленд-Гарденз и стоял в глубине двора, куда вел узкий проход. По карте делалось ясно, что дом мог располагаться либо на Нортумберленд-Корт к востоку от особняка, либо в одном из дворов к западу: Тринити-Плейс, безымянном или же в Крейгз-Корт. Безымянный казался более вероятным.
Затем я обратился к письму дедушки. Развернул его и взялся было читать, но заслышал с недостроенной улицы шорох гравия под колесами повозки. Я торопливо сунул письмо и карту обратно в тетрадку и, выскочив из-под одеяла на резкий холод, запихал ее в карман своей куртки, лежавшей на полу. Потом потушил свечу и отодвинул кусок доски, прикрывавшей окно, чтобы выглянуть наружу. Барни с компанией высаживался из пары наемных экипажей, возчиков которых они каким-то образом уговорили двинуться в эти края ночью.
Заслышав, как открывается входная дверь, я шмыгнул на верхнюю лестничную площадку: шумная толпа со смехом и возгласами громче, чем обычно, ввалилась в дом и направилась в гостиную.
Я прокрался вниз по лестнице в комнатку над гостиной, откуда, из-за отсутствия потолочного покрытия, мог слышать все так, словно находился там сам, хотя видеть удавалось немногое.
– А ты, Барни, молодцом, – донесся голос Салли. – В непонятках, как это ты изловчился. Выдал, будто в театре.
Раздались одобрительные смешки.
– А ведь повезло нам, верно? – заметил Барни, усаживаясь на диван так, что мне стала видна его макушка. – Утерли мы им нос на славу!
– Скоро они назад? – спросила Мег.
– Джек сказал, часа через два, – отозвался Барни.
– А Сэм мне сказал, он думает, подольше, – возразила Салли.
– Ну, так разве мы им не обрадуемся? Вот и все, – воскликнула Мег.
Все дружно ее поддержали.
– Давай, бога ради, – заговорил Билл, – расскажи Бобу и мне, как что было.
– Мальчишка тихо себя вел? – задал вопрос Барни.
– Даже не шелохнулся, – подтвердил Боб.
– Он нам и не нужен был вовсе, – пояснил Барни. – Джоуи взялся и сделал, что требовалось.
Я подался вперед – разглядеть, кого он имел в виду, но мне это не удалось.
– Но сперва, – продолжил Барни, – надо мне кое-что сделать, пока не забыл.
Я перегнулся еще дальше в надежде увидеть, что именно он собирается делать, однако риск свалиться между балками вниз был слишком велик. Когда разговор возобновился, я с ужасом сообразил, что Барни вышел из комнаты. Я со всей осторожностью поспешил обратно на лестничную площадку: Барни тяжело поднимался по ступеням с нижнего этажа – на мое счастье, медленно и с трудом, спотыкаясь в полутьме, так как был слегка навеселе. Я опрометью взбежал на следующий пролет и сумел раньше его ворваться к себе в комнату незамеченным. Поспешно забрался в постель, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Минуты не прошло, как грузные шаги со скрипевшей лестницы переместились в комнату, приблизились и затихли рядом со мной.
В закрытые веки ударил луч фонаря. Барни шагнул вплотную к постели и, похоже, наклонился надо мной: я ощутил запах джина и табака и слышал его тяжелое дыхание. Притворяясь спящим, я гадал, не зажмурился ли слишком сильно и не покажется ли ему подозрительным, если меня не разбудит свет фонаря, – или же он в таком подпитии, что не понимает, какой производит шум.
Я уже собирался открыть глаза, когда Барни отодвинулся от меня и с грохотом начал шарить по комнате. Поначалу я опасался на него глянуть – а вдруг он за мной следит, но потом осторожно разлепил веки, однако самую чуточку, лишь бы он не заметил, что в глазах у меня отражается свет фонаря. Барни стоял прямо передо мной – правда, наклонив голову и пристально изучая мою одежду, подобранную им с пола.
Теперь я смотрел на него в упор: низкий лоб, глаза навыкате, крупный нос и выступавшая вперед челюсть – словно с лица его сорвали покров, чтобы я впервые смог как следует его разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Все сводилось к оспариваемому праву собственности. Многие несообразности в рассказе матушки проистекали отсюда. Почему мой дедушка внезапно решил не предъявлять кодицилл в суд, хотя положил столько долгих трудов на его розыски и погряз по уши в долгах перед человеком, которому не доверял, лишь бы его приобрести? Загадок оставалось множество. Если мой отец душевно здоров и на нем лежит вина, то почему же он признался матери, что возвращался в дом, оставив ее на постоялом дворе? Что там произошло, когда он появился вновь? Действительно ли он был удивлен при виде окровавленных банкнот, распечатав пакет в гостинице в Хартфорде? Тут я вдруг вспомнил письмо дедушки и содрогнулся, поскольку знал теперь, что за пятно имелось на нем, которое так занимало меня ребенком, и когда я по-детски воображал, будто это кровь. Теперь, по размышлении, я пришел к выводу, что, вероятно, слишком поторопился отложить это письмо, когда попытался прочесть его спустя несколько дней после смерти матушки.
Мне вспомнилось, что в письме говорилось о некоем «завещании», упоминание о котором я посчитал плодом фантазии Джона Хаффама, помешанного на имении Хафем. И все же такой документ, не исключено, существовал. Только этим можно было объяснить кое-какие странности его поведения. И, наверное, именно потому он так внезапно и непонятным образом потерял интерес к кодициллу. Документ, которым он завладел или надеялся завладеть, делал кодицилл излишним! При таком раскладе документ не мог быть не чем иным, как только позднейшим завещанием самого Джеффри! Если так, то оно, по-видимому, отменяло первоначальное волеизъявление! Я вспомнил, что говорили мне мистер Пентекост и мистер Силверлайт: закона об исковой давности применительно к завещаниям не существует. И потому условия такого завещания будут иметь абсолютную силу закона! (Или, скорее, силу Справедливости.) Что это были за условия? Я поспешно ринулся в полутьме к тайнику, где спрятал письмо, и вытащил его оттуда. Из письма что-то выпало. Это была карта – вернее, ее части, – захваченная мной из Мелторпа и доверенная позднее матушке. Меня вдруг осенила мысль: а не найду ли я на ней дом моего деда?
Я придвинул свечу поближе и разгладил помятые листы. Дом, как мне было известно, находился на Чаринг-Кросс, фасадом был обращен на Нортумберленд-Гарденз и стоял в глубине двора, куда вел узкий проход. По карте делалось ясно, что дом мог располагаться либо на Нортумберленд-Корт к востоку от особняка, либо в одном из дворов к западу: Тринити-Плейс, безымянном или же в Крейгз-Корт. Безымянный казался более вероятным.
Затем я обратился к письму дедушки. Развернул его и взялся было читать, но заслышал с недостроенной улицы шорох гравия под колесами повозки. Я торопливо сунул письмо и карту обратно в тетрадку и, выскочив из-под одеяла на резкий холод, запихал ее в карман своей куртки, лежавшей на полу. Потом потушил свечу и отодвинул кусок доски, прикрывавшей окно, чтобы выглянуть наружу. Барни с компанией высаживался из пары наемных экипажей, возчиков которых они каким-то образом уговорили двинуться в эти края ночью.
Заслышав, как открывается входная дверь, я шмыгнул на верхнюю лестничную площадку: шумная толпа со смехом и возгласами громче, чем обычно, ввалилась в дом и направилась в гостиную.
Я прокрался вниз по лестнице в комнатку над гостиной, откуда, из-за отсутствия потолочного покрытия, мог слышать все так, словно находился там сам, хотя видеть удавалось немногое.
– А ты, Барни, молодцом, – донесся голос Салли. – В непонятках, как это ты изловчился. Выдал, будто в театре.
Раздались одобрительные смешки.
– А ведь повезло нам, верно? – заметил Барни, усаживаясь на диван так, что мне стала видна его макушка. – Утерли мы им нос на славу!
– Скоро они назад? – спросила Мег.
– Джек сказал, часа через два, – отозвался Барни.
– А Сэм мне сказал, он думает, подольше, – возразила Салли.
– Ну, так разве мы им не обрадуемся? Вот и все, – воскликнула Мег.
Все дружно ее поддержали.
– Давай, бога ради, – заговорил Билл, – расскажи Бобу и мне, как что было.
– Мальчишка тихо себя вел? – задал вопрос Барни.
– Даже не шелохнулся, – подтвердил Боб.
– Он нам и не нужен был вовсе, – пояснил Барни. – Джоуи взялся и сделал, что требовалось.
Я подался вперед – разглядеть, кого он имел в виду, но мне это не удалось.
– Но сперва, – продолжил Барни, – надо мне кое-что сделать, пока не забыл.
Я перегнулся еще дальше в надежде увидеть, что именно он собирается делать, однако риск свалиться между балками вниз был слишком велик. Когда разговор возобновился, я с ужасом сообразил, что Барни вышел из комнаты. Я со всей осторожностью поспешил обратно на лестничную площадку: Барни тяжело поднимался по ступеням с нижнего этажа – на мое счастье, медленно и с трудом, спотыкаясь в полутьме, так как был слегка навеселе. Я опрометью взбежал на следующий пролет и сумел раньше его ворваться к себе в комнату незамеченным. Поспешно забрался в постель, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Минуты не прошло, как грузные шаги со скрипевшей лестницы переместились в комнату, приблизились и затихли рядом со мной.
В закрытые веки ударил луч фонаря. Барни шагнул вплотную к постели и, похоже, наклонился надо мной: я ощутил запах джина и табака и слышал его тяжелое дыхание. Притворяясь спящим, я гадал, не зажмурился ли слишком сильно и не покажется ли ему подозрительным, если меня не разбудит свет фонаря, – или же он в таком подпитии, что не понимает, какой производит шум.
Я уже собирался открыть глаза, когда Барни отодвинулся от меня и с грохотом начал шарить по комнате. Поначалу я опасался на него глянуть – а вдруг он за мной следит, но потом осторожно разлепил веки, однако самую чуточку, лишь бы он не заметил, что в глазах у меня отражается свет фонаря. Барни стоял прямо передо мной – правда, наклонив голову и пристально изучая мою одежду, подобранную им с пола.
Теперь я смотрел на него в упор: низкий лоб, глаза навыкате, крупный нос и выступавшая вперед челюсть – словно с лица его сорвали покров, чтобы я впервые смог как следует его разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177