А пока, не позволите ли вы мне одолжить вам некоторую сумму, в частном порядке... Десять фунтов вам хватит, чтобы продержаться? Ответ Веры его удивил, так как совсем не вязался с ее хищной натурой.
— Хватит и пяти—и я вечно буду благодарить вас. Надеюсь, в наших общих интересах, вскоре вы сможете сами заплатить себе эти деньги.
Сразу после ухода Веры Эйкорн велел своей машинистке позвонить домой доктору Дьюберри, чтобы узнать его адрес на континенте. Когда же экономка доктора снабдила его необходимой информацией, он написал письмо с просьбой об исчерпывающих и подробных сведениях касательно последней болезни покойного Чарльза Бэкстера. Хотя он объяснил, что это всего лишь формальность, необходимая для получения ответа на страховой иск, два из заданных им вопросов были довольно странными.
Его интересовало следующее: 1) склад ума и психическое состояние больного, а также его жизнеспособность; 2) имели ли место какие-либо симптомы, не укладывавшиеся в картину того заболевания, от которого его лечили.
Доктор Дьюберри пришел в крайнее негодование из-за того, что его побеспокоили во время отдыха. Сидя на залитом солнцем и обдуваемом восточным ветром приморском бульваре, он взирал на море через темные очки, которые окрашивали весь вид в мрачные тона, более присущие устью Темзы, и проклинал крючкотворство страховых компаний.
Однако его ответ развеял все сомнения. Сидя дома у камина и попивая какао с молоком, предписанный его женой своему кормильцу для улучшения ночного сна, Эйкорн показал ей письмо. Она не только была его верным другом и разумным советчиком, но также отличалась тем, что ей никогда не надо было объяснять очевидные вещи.
— Ты подозревал отравление? — спросила она.
— Мне необходимо было убедиться, что его любящая жена не сговорилась с Уильямсом убрать беднягу с дороги.
Но доктор Дьюберри пишет, что у него просто не было воли к выздоровлению и он сам дал себе умереть.
— Да, он сделал за нее всю черную работу,— мрачно и горько сказал Эйкорн.— Короче, деньги у нее будут, а это единственное, что ее тревожит.
— Как бы то ни было, есть она должна. Ты бы лучше ускорил все это дело, как можешь. В противном случае она тебе станет надоедать каждый день. Заплати и забудь о ней.
Эйкорн последовал совету жены, но вдову обнадеживать не спешил. Она же, томясь ожиданием, была вынуждена прибегнуть к жесткой экономии со всякими уловками, включавшими суровую голодную диету. Так как ей приходилось сохранять видимость благосостояния, львиная доля из пяти фунтов ушла на жалованье прислуге, которая уже начала намекать на «последнюю волю хозяина».
Вера поставила ее на место.
— Минни, ты же понимаешь,— сказала она,— что по закону я вовсе не обязана давать тебе эти деньги. Но я выполню все желания моего мужа, даже если он бредил,— со временем. Все части наследства будут выплачены сразу после продажи нашего имущества.
В том, как девушка ее поблагодарила, явно недоставало почтения. Но для Веры еще раньше стало ясно но всяким мелочам, показывавшим, куда дует ветер, что после смерти мужа уровень ее социального положения значительно понизился. Пока воображению местных жителей импонировали изящная внешность и манеры Чарли, они ее терпели.
Теперь же, когда он был в могиле, городок только ждал повода, чтобы привесить ей ярлык авантюристки. Во-первых, она была блондинкой, во-вторых, в своем девчачьем платьишке и с лазоревой гребенкой в копне белокурых волос она выглядела слишком легкомысленно для вдовы. С продавцами она также не очень церемонилась и обычно за словом в карман не лезла.
Она, при ее проницательности, не могла не заметить, как уважение к ней мало-помалу улетучивается. Раньше ее всегда называли «мадам», теперь же все чаще «мэм» или даже «мисс».
«Если они вдруг узнают, что я разорена,— мне конец,»—думала она.
Теперь у нее была только одна надежда. Узнав, что в банке денег нет, она была вынуждена нарушить свой собственный кодекс безопасности. Она написала письмо в Брикстон, непосредственно мистеру Честеру Биербруку, с просьбой немедленно выслать ей десять унтов.
«Если это прочитает кто-нибудь, кроме Чарли, он сразу поймет, что я на бобах»,—размышляла она.
Письмо было вскрыто почтовыми служащими, когда оно вернулось из пансиона на Эйкер-Лэйн с пометкой «по этому адресу не проживает».
Получив свое послание из Отдела обратных доставок, Вера вся съежилась. Ее сразу охватили мучительные подозрения, хотя насчет безопасности Чарли она не беспокоилась.
— Давай-давай, милый,—горько прошептала она.— Мне пришлось клянчить, не тебе. Но если попадешь в передрягу, напиши мне. То-то я обрадуюсь.
В этот вечер после ухода Минни Вера пошла на кухню и уселась, прижав колени к печной решетке. Запихивая в печку щепки, она стала мысленно составлять список вещей Чарли. Она собиралась тайно продать одежду старьевщику в Йорке, а Минни сказать, что послала ее в Армию Спасения.
Вскоре послышался звонок почтальона. Он принес ей уведомление от Эйкорна, несколько отпечатанных на машинке строчек, в которых сообщалось, что она может обратиться к нему за любой разумной суммой в качестве аванса в счет ее страховки, каковая вскоре имеет место быть выплаченной.
Вера разожгла огонь, закурила и, впервые за несколько недель, расслабилась. Наконец-то она может без содрогания подумать о будущем. Все небольшие счета будут немедленно оплачены. Минни получит свою пятерку—и черт с ней. Вещи Чарли пойдут жене священника для местных неимущих.
Она опять вспомнила о Чарли.
«Интересно, где ты, милый. Шикуешь в «Ритце»? Ничего, рано или поздно, ты дашь о себе знать».
Она и не подозревала, что тем же утром уже получила о нем косвенные сведения; это произошло, когда она прочитала в газете заметку об одном скверном происшествии.
Когда у Веры самое трудное и тревожное время уж! подходило к концу, у Чарли, наоборот, шли последние золотые деньки. Бумажник его все худел и худел, и это говорило о том, что дальнейшее пребывание в отеле скоро станет чревато неприятностями. В эту неделю ему приходилось на всем экономить: он уже не мог заказывать себе любые блюда, не глядя на цены, или за любой пустяк давать на чай.
Несмотря на эти ограничения, он оставался популярен среди персонала. Угодить ему было легко, и он всегда был готов выслушать любую историю из жизни или об учиненной над рассказчиком несправедливости. Кроме того, на фоне непрестанных приездов и отбытий, он заслужил титул постоянного жильца. Чарли всем нравился за непритязательность, сам же он неустанно старался оказывать мелкие любезности дамам — особенно, немолодым.
— Вы, наверное, не забываете свою мать,— сказала ему пожилая барменша, когда он подарил ей гвоздику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Хватит и пяти—и я вечно буду благодарить вас. Надеюсь, в наших общих интересах, вскоре вы сможете сами заплатить себе эти деньги.
Сразу после ухода Веры Эйкорн велел своей машинистке позвонить домой доктору Дьюберри, чтобы узнать его адрес на континенте. Когда же экономка доктора снабдила его необходимой информацией, он написал письмо с просьбой об исчерпывающих и подробных сведениях касательно последней болезни покойного Чарльза Бэкстера. Хотя он объяснил, что это всего лишь формальность, необходимая для получения ответа на страховой иск, два из заданных им вопросов были довольно странными.
Его интересовало следующее: 1) склад ума и психическое состояние больного, а также его жизнеспособность; 2) имели ли место какие-либо симптомы, не укладывавшиеся в картину того заболевания, от которого его лечили.
Доктор Дьюберри пришел в крайнее негодование из-за того, что его побеспокоили во время отдыха. Сидя на залитом солнцем и обдуваемом восточным ветром приморском бульваре, он взирал на море через темные очки, которые окрашивали весь вид в мрачные тона, более присущие устью Темзы, и проклинал крючкотворство страховых компаний.
Однако его ответ развеял все сомнения. Сидя дома у камина и попивая какао с молоком, предписанный его женой своему кормильцу для улучшения ночного сна, Эйкорн показал ей письмо. Она не только была его верным другом и разумным советчиком, но также отличалась тем, что ей никогда не надо было объяснять очевидные вещи.
— Ты подозревал отравление? — спросила она.
— Мне необходимо было убедиться, что его любящая жена не сговорилась с Уильямсом убрать беднягу с дороги.
Но доктор Дьюберри пишет, что у него просто не было воли к выздоровлению и он сам дал себе умереть.
— Да, он сделал за нее всю черную работу,— мрачно и горько сказал Эйкорн.— Короче, деньги у нее будут, а это единственное, что ее тревожит.
— Как бы то ни было, есть она должна. Ты бы лучше ускорил все это дело, как можешь. В противном случае она тебе станет надоедать каждый день. Заплати и забудь о ней.
Эйкорн последовал совету жены, но вдову обнадеживать не спешил. Она же, томясь ожиданием, была вынуждена прибегнуть к жесткой экономии со всякими уловками, включавшими суровую голодную диету. Так как ей приходилось сохранять видимость благосостояния, львиная доля из пяти фунтов ушла на жалованье прислуге, которая уже начала намекать на «последнюю волю хозяина».
Вера поставила ее на место.
— Минни, ты же понимаешь,— сказала она,— что по закону я вовсе не обязана давать тебе эти деньги. Но я выполню все желания моего мужа, даже если он бредил,— со временем. Все части наследства будут выплачены сразу после продажи нашего имущества.
В том, как девушка ее поблагодарила, явно недоставало почтения. Но для Веры еще раньше стало ясно но всяким мелочам, показывавшим, куда дует ветер, что после смерти мужа уровень ее социального положения значительно понизился. Пока воображению местных жителей импонировали изящная внешность и манеры Чарли, они ее терпели.
Теперь же, когда он был в могиле, городок только ждал повода, чтобы привесить ей ярлык авантюристки. Во-первых, она была блондинкой, во-вторых, в своем девчачьем платьишке и с лазоревой гребенкой в копне белокурых волос она выглядела слишком легкомысленно для вдовы. С продавцами она также не очень церемонилась и обычно за словом в карман не лезла.
Она, при ее проницательности, не могла не заметить, как уважение к ней мало-помалу улетучивается. Раньше ее всегда называли «мадам», теперь же все чаще «мэм» или даже «мисс».
«Если они вдруг узнают, что я разорена,— мне конец,»—думала она.
Теперь у нее была только одна надежда. Узнав, что в банке денег нет, она была вынуждена нарушить свой собственный кодекс безопасности. Она написала письмо в Брикстон, непосредственно мистеру Честеру Биербруку, с просьбой немедленно выслать ей десять унтов.
«Если это прочитает кто-нибудь, кроме Чарли, он сразу поймет, что я на бобах»,—размышляла она.
Письмо было вскрыто почтовыми служащими, когда оно вернулось из пансиона на Эйкер-Лэйн с пометкой «по этому адресу не проживает».
Получив свое послание из Отдела обратных доставок, Вера вся съежилась. Ее сразу охватили мучительные подозрения, хотя насчет безопасности Чарли она не беспокоилась.
— Давай-давай, милый,—горько прошептала она.— Мне пришлось клянчить, не тебе. Но если попадешь в передрягу, напиши мне. То-то я обрадуюсь.
В этот вечер после ухода Минни Вера пошла на кухню и уселась, прижав колени к печной решетке. Запихивая в печку щепки, она стала мысленно составлять список вещей Чарли. Она собиралась тайно продать одежду старьевщику в Йорке, а Минни сказать, что послала ее в Армию Спасения.
Вскоре послышался звонок почтальона. Он принес ей уведомление от Эйкорна, несколько отпечатанных на машинке строчек, в которых сообщалось, что она может обратиться к нему за любой разумной суммой в качестве аванса в счет ее страховки, каковая вскоре имеет место быть выплаченной.
Вера разожгла огонь, закурила и, впервые за несколько недель, расслабилась. Наконец-то она может без содрогания подумать о будущем. Все небольшие счета будут немедленно оплачены. Минни получит свою пятерку—и черт с ней. Вещи Чарли пойдут жене священника для местных неимущих.
Она опять вспомнила о Чарли.
«Интересно, где ты, милый. Шикуешь в «Ритце»? Ничего, рано или поздно, ты дашь о себе знать».
Она и не подозревала, что тем же утром уже получила о нем косвенные сведения; это произошло, когда она прочитала в газете заметку об одном скверном происшествии.
Когда у Веры самое трудное и тревожное время уж! подходило к концу, у Чарли, наоборот, шли последние золотые деньки. Бумажник его все худел и худел, и это говорило о том, что дальнейшее пребывание в отеле скоро станет чревато неприятностями. В эту неделю ему приходилось на всем экономить: он уже не мог заказывать себе любые блюда, не глядя на цены, или за любой пустяк давать на чай.
Несмотря на эти ограничения, он оставался популярен среди персонала. Угодить ему было легко, и он всегда был готов выслушать любую историю из жизни или об учиненной над рассказчиком несправедливости. Кроме того, на фоне непрестанных приездов и отбытий, он заслужил титул постоянного жильца. Чарли всем нравился за непритязательность, сам же он неустанно старался оказывать мелкие любезности дамам — особенно, немолодым.
— Вы, наверное, не забываете свою мать,— сказала ему пожилая барменша, когда он подарил ей гвоздику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54