Аннес свистел так долго, что в соседнем доме открылось окно и сонный женский голос спросил:
— Это ты, Оссь?
Аннес понял, что больше нет смысла тут дурака валять, и ушел. В душе осталась обида: чужой человек услышал, Тийя не услышала. Не услышала потому, что не хотела. Аннес ругал полицию, которая так его подвела. Бранил и себя — почему он, перед тем как идти на Пагари, не забежал к Тийе. Домой он пришел в самом убийственном настроении.
Когда Аннес шагал к дому, ему и пришла в голову мысль, которая его просто испугала: откуда охранная полиция знает, что происходило в Козе-Люкати? Нет ли здесь предательства? Без помощи предателя охранка не могла бы так подробно быть осведомлена обо всем, что было в лесу. Тот следователь или шпик с линялой физиономией, чтобы помочь Аннесу все припомнить, назвал фамилии двух-трех десятков товарищей, которые действительно участвовали в сходке.
Аннес ответил, что не видел их. Люди в лесу, конечно, были, но ему неизвестные и незнакомые. Кроме Натана, Эйго и Пехка он не назвал ни одной фамилии. А полиция знала не только о том, кто присутствовал на собрании, она знала и содержание речи Саармана. Са-арман действительно выступал, и говорил он именно то, что Аннеса заставляли подтвердить. Когда Аннес упрямо заявил, что не слышал ни Саармана, ни кого-либо другого, следователь, «чтобы освежить его память», сам изложил речь Саармана. Ей-богу, как раз это Саарман и говорил! Говорил, что сейчас надо положить начало такой работе, которая должна остаться скрытой не только от властей, но и от известной части рабочего движения. Тут Аннес подумал, что, наверное, оратор, говоря о части рабочего движения, имеет в виду Рея, Ойнаса, Аста и других, которые недавно на время закрыли Союз молодых социалистов. Дальше Саарман говорил: надо подумать, как продолжать работу в новых условиях, когда уже нельзя будет устраивать мно-голюдные открытые собрания. Работу надо продолжать во что бы то ни стало, какие бы приказы и декреты ни издавали Пяте и Лайдонер, опираясь на закон о военном положении и насилии. Надо учиться говорить с людьми даже тогда, когда говорить не разрешают. Такова была основная мысль Саармана, и оказалось, что она отлично известна охранной полиции! Хотя Аннес лежал и загорал подальше от других — загорание он не выдумал,— он следил за речью оратора внимательно.
Не только Аннес ценил солнечные лучи. Многие, сняв рубашку, подставляли им грудь или спину. В местах, защищенных от ветра, солнце даже жгло. Первого мая редко бывает так по-летнему тепло. Никто не возражал против того, чтобы люди загорали, это даже было кстати: если мимо пройдет кто-нибудь чужой, не увидит ничего особенного. Просто-напросто компания выехала в воскресный день за город. Саарман, начиная речь, не встал, а продолжал сидеть, тоже чтобы не привлекать внимание случайных прохожих.
И дозорные были выставлены. Они прогуливались метрах в ста или даже дальше. Следили за каждым приближающимся человеком, никто чужой не мог оказаться среди участников сходки. Были только свои. И тем не менее полиции все известно, словно какой-нибудь тип с улицы Пагари сидел среди них и вел протокол. Только двоих полиция не заметила. Ни с одним из них Аннес не был знаком. Их мог не знать и доносчик, это были люди новые. А остальные все до единого были вызваны на допрос, как будто в воскресенье зарегистрировались на собрании и пунктуально доставили список в полицию.
Кто мог их предать?
Кто?
Аннес не решился бы ни на кого указать пальцем ты — враг. Все это были твердые, решительные юноши и девушки, да и не только юноши и девушки — были и тридцатилетние, и старше. Аннес был одним из самых молодых. Они любили петь сатирические песенки, направленные против буржуа и соцев, ходили в свое вре^ ыя на вапсовские собрания с целью сорвать их; причем в большинстве случаев это не удавалось, так же как и экспедиция в Тапа: вапсы сейчас же пускали в ход ку-лаки, а численный перевес всегда был на их стороне. Молодежь пускалась в споры где только возможно, распространяла левую литературу. Перед Первым мая расклеивали также листовки. Одним из расклейщиков был, очевидно, Натан, благодаря ему Аннес и увидел листовки, в которых было написано: «Долой военное положение! Долой доморощенных Пилсудских! Да здравствует единый фронт рабочего класса! Долой диктатуру буржуазии!» Натан не хвастался листовками перед Аннесом, он даже не знал, что Аннес видел листовку: одна из них, наверное, была просто забыта в книге «Наемный труд и капитал», которую Натан дал ему почитать. Двух расклейщиков арестовали, одного из них Аннес знал. Это был парень, до безумия увлеченный литературой, ученик коммерческой гимназии, он и сам писал рассказы и стихи. Второй, фамилию которого Аннес слышал раньше, держал связь с коммунистами. Они могли бесконечно спорить на всякие политические и философские темы, причем говорили так самоуверен-ног будто изучили труды ученых всего мира.
И все-таки кто-то из них был предателем. Эта мысль угнетала. Может быть, он и сегодня сидел рядом с агентом с улицы Пагари, даже говорил с ним: он сегодня вечером в союзе говорил со многими, говорил о сходке в Люкати, о допросе в охранке и о многом другом. Почему же не могло получиться так, что одним из его собеседников и был тот негодяй, который их предал? Кто-то же должен быть.
Аннес пошел к Рихи. Ему необходимо было поговорить с кем-нибудь о, мыслях и сомнениях, которые его мучили, а Рихи он верил безгранично, несмотря ни на что. Рихи, правда, дразнит и насмехается, но это не имеет никакого значения. Однако из этого посещения ничего не вышло. Рихи был дома, но не один. Какая-то молодая женщина гладила выстиранную сорочку Рихи, Аннес знал, что Рихи беда с женщинами, они его просто осаждали, даже замужние дамы, старше его. Женщины готовы были и кормить, и поить Рихи, но он над ними посмеивался. Временами у него бывало по нес-кольку невест сразу, потом он всех посылал к черту и жил как монах. Аннес извинился и собрался уходить, подумав при этом о своем друге очень неодобрительно. На другой день вечером Рихи ждал его на углу их улицы.
Аннес не успел и рот раскрыть, как Рихи произнес вместо приветствия:
— Ну, теперь ты, значит, получил крещение.
Поведение Рихи опять удивило Аннеса. Откуда Рихи знает о их провале? И как Рихи угадал, что он, Аннес, хочет с ним поговорить? Но больше всего поразило Аннеса то, что Рихи вышел ему навстречу. Видимо, Рихи понял, что Аннес чем-то удручен, иначе он не стал бы его ждать здесь на углу.
Аннес вздохнул:
— Паршивая история.
Рихи спросил, кто был в Козе-Люкати. Аннес начал называть имена. Когда он дошел до Натана, Рихи остановил его:
— Хватит! Мне достаточно.
— Натан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52