Пора потребовать к ответу всех, кто превратил государство в огромную тюрьму. Да, пора, товарищи, и пусть раскатами грома гремят слова нашей боевой песни:
Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног. Нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог.
Мы пойдем к нашим страждущим братьям, мы к голодному люду пойдем, с ним пошлем мы злодеям проклятья, на борьбу мы его позовем!
И на Лаусмановском покосе снова загремела «Марсельеза». Мощнее, чем когда-либо раньше, ее раскаты ударяли в тюремные стены и башни Вышгорода, они устремлялись поверх людских голов к низкому, свинцово-се- рому небу, где (как объясняли попы) благоволивший к царю бог вел счет человеческим грехам, они раздавались далеко в море, где стояли на рейде немногие уцелевшие еще корабли батюшки царя.
Качали на руках только что выпущенного из тюрьмы молодого рабочего, какая-то женщина пыталась передать ему через головы людей невесть как уцелевший и, быть может, предназначавшийся другому букет цветов. Лонни
Раутсик, пробираясь вперед, потеряла из виду Анн Теэару, но долго не могла пробиться к Карлу Ратасу. Когда она наконец достигла своей цели, Карлу Ратасу было не до Лонни. После коротких выступлений товарищей Карла выбрали в состав депутации рабочих представителей. Надо было снова идти в городскую управу, чтобы через нее потребовать у губернатора выполнения всех предъявленных в пятницу требований, и прежде всего — снятия военных патрулей и освобождения всех до единого политических заключенных.
— Ты что-нибудь знаешь о Пеэтере?— спросила Лонни, схватив Карла за руку.— Он жив?
— А почему бы ему не жить? Он ведь ускользнул из жандармской ловушки! Уже после того он прислал мне в тюрьму письмо.
— Послал письмо? Неужели правда?! Я о нем ничего не знаю. Где он?
— Да уж где-нибудь воюет, у кого же теперь есть время спать! Может статься, скоро здесь будет! Вы, кажется, не знакомы? Познакомьтесь: Клавдия Косарева — Лонни Раутсик!
— Карл, если увидишь Пеэтера, скажи ему, что...— и Лонни больше ничего не могла добавить — она боролась с подступившими к горлу слезами. Карл торопился, депутация уже двинулась вперед, и девушка, с которой только что познакомилась Лонни, поспешила за ними.
Выслушав речи еще двух товарищей, народ стал разбиваться на группы, но не покидал Лаусмановского покоса, поджидая возвращения рабочих представителей из городской управы. Депутация задержалась, и рабочие решили пройти демонстрацией по городу и продолжить собрание на Новом рынке.
Лонни Раутсик отыскала Анн Теэару и шагала вместе со всеми. Она надеялась обстоятельнее поговорить о Пеэтере с Карлом Ратасом, когда тот вернется из городской управы. Ей было больно, что Пеэтер сумел написать Карлу даже в тюрьму, а ей не прислал ни строчки, но, может, так и следовало поступать, потому что... отец ведь был против Пеэтера и в последнее время вообще вел себя так странно!..
Но Пеэтер жив, здоров и может скоро прийти сюда. Теперь, когда власть в руках рабочих, Пеэтеру не нужно больше бояться никого, даже ее отца. Она снова встретится с Пеэтером, пойдет за ним всюду и никогда не оставит его, пройдет с ним сквозь огонь и воду — все равно, что бы ни
случилось, что бы ни ожидало ее. Вот, взобравшись на ящик у фонарного столба, с жаром говорит совсем молоденькая девушка. Может быть, Лонни и не умеет так хорошо говорить, но она может действовать, она сделает все, чего только Пеэтер или Карл пожелают. Пеэтер переслал Карлу письмо. Члены партии даже за тюремными стенами, видно, не забывают друг друга, у них налажена связь с Петербургом и Москвой и даже с Сибирью. Все эти собрания, требования к властям возникают не сами собой, они заранее продуманы. «Может быть, и Пеэтер принадлежит к числу тех, кто стоит близко к здешнему руководству»,— подумала Лонни с гордостью.
Уже стали спускаться осенние сумерки... А вот показались и делегаты. Один из них, худой, пожилой мужчина в очках, обратился к народу. Городская управа обещала ежедневно выплачивать рабочим патрулям семьсот пятьдесят рублей за охрану порядка в городе. Депутация потребовала тысячу рублей, городской управе пришлось согласиться и с этим. Городская управа обещала...
Лонни напряженно осматривалась: куда же девался Карл? И, вглядываясь в толпу, она увидела шагах в двадцати от себя сааремааских земляков Пеэтера — Длинный Биллем резко возвышался над толпой. Может, они знают что-нибудь о Пеэтере? Она стала торопливо пробиваться к нему и вдруг заметила, что толпа пришла в движение, все стали оборачиваться, вглядываясь во что-то. Лонни тоже обернулась. От здания окружного суда надвигалась серая, однородная громада, ощетинившись штыками, словно поднятой кверху стальной щеткой; щетка угрожающе колыхалась, приближаясь с каждым шагом.
...Солдаты!
Генерал Воронов возвратился из Петербурга.
«Патронов не жалеть!»
Капитан Миронов отобрал семьдесят самых правоверных, преданных царю солдат Онежского и Двинского полков и приказал им остановиться в ста пятидесяти шагах от толпы — подходящая дистанция для прицела. Раздалась команда:
— Наизготовку!
Взоры людей замерли на солдатских ружьях, и леденящее молчание охватило толпу. Лонни Раутсик слышала, как полицейский офицер прокричал что-то издалека, но слов Лонни не расслышала, как, очевидно, не расслышали их люди, стоявшие поблизости, потому что никто не двинулся с места. Лонни видела, как солдаты вскинули
ружья, инстинкт подсказал ей, что нужно лечь, припасть к земле. Но прежде, чем она успела это сделать, что-то резко ударило ее в грудь. Лонни скользнула сначала на колени, потом упала навзничь. Больше она ничего не Слышала и не ощущала.
Солдатские ружья затрещали еще раз и еще один — третий раз.
Эти люди (хотя они только выполняли приказ и на них падала меньшая доля вины) обагрили таллинский Новый рынок кровью сотен невинных людей, а свое имя покрыли вечным, несмываемым позором.
Почти полвека назад, в понедельник 2 июня 1858 года, затрещали солдатские ружья во дворе мызы Махтра. Эдуард Вильде в романе «Война в Махтра» пишет:
«...Дула нескольких ружей поднялись, грянули выстрелы, и богатырское тело Юри Торка, с двумя смертельными пулями в груди, рухнуло ничком на песок.
На мгновение воцарилась глубокая тишина. Смятение испуга сковало уста и умы. Но затем окаменевшая толпа ожила. Вспыхнула яростная жажда борьбы. Громовое «ура» двух с лишним тысяч глоток сотрясло воздух. Поднялся целый лес кольев, и бушующая волна захлестнула кучку солдат».
В воскресенье, 16 октября 1905 года, на таллинском Новом рынке бушующая волна трехтысячной толпы не захлестнула отряда капитана Миронова. Разве жажда борьбы таллинских рабочих в 1905 году была меньшей, чем полвека назад у их отцов и дедов о дворе Махтраской мызы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног. Нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог.
Мы пойдем к нашим страждущим братьям, мы к голодному люду пойдем, с ним пошлем мы злодеям проклятья, на борьбу мы его позовем!
И на Лаусмановском покосе снова загремела «Марсельеза». Мощнее, чем когда-либо раньше, ее раскаты ударяли в тюремные стены и башни Вышгорода, они устремлялись поверх людских голов к низкому, свинцово-се- рому небу, где (как объясняли попы) благоволивший к царю бог вел счет человеческим грехам, они раздавались далеко в море, где стояли на рейде немногие уцелевшие еще корабли батюшки царя.
Качали на руках только что выпущенного из тюрьмы молодого рабочего, какая-то женщина пыталась передать ему через головы людей невесть как уцелевший и, быть может, предназначавшийся другому букет цветов. Лонни
Раутсик, пробираясь вперед, потеряла из виду Анн Теэару, но долго не могла пробиться к Карлу Ратасу. Когда она наконец достигла своей цели, Карлу Ратасу было не до Лонни. После коротких выступлений товарищей Карла выбрали в состав депутации рабочих представителей. Надо было снова идти в городскую управу, чтобы через нее потребовать у губернатора выполнения всех предъявленных в пятницу требований, и прежде всего — снятия военных патрулей и освобождения всех до единого политических заключенных.
— Ты что-нибудь знаешь о Пеэтере?— спросила Лонни, схватив Карла за руку.— Он жив?
— А почему бы ему не жить? Он ведь ускользнул из жандармской ловушки! Уже после того он прислал мне в тюрьму письмо.
— Послал письмо? Неужели правда?! Я о нем ничего не знаю. Где он?
— Да уж где-нибудь воюет, у кого же теперь есть время спать! Может статься, скоро здесь будет! Вы, кажется, не знакомы? Познакомьтесь: Клавдия Косарева — Лонни Раутсик!
— Карл, если увидишь Пеэтера, скажи ему, что...— и Лонни больше ничего не могла добавить — она боролась с подступившими к горлу слезами. Карл торопился, депутация уже двинулась вперед, и девушка, с которой только что познакомилась Лонни, поспешила за ними.
Выслушав речи еще двух товарищей, народ стал разбиваться на группы, но не покидал Лаусмановского покоса, поджидая возвращения рабочих представителей из городской управы. Депутация задержалась, и рабочие решили пройти демонстрацией по городу и продолжить собрание на Новом рынке.
Лонни Раутсик отыскала Анн Теэару и шагала вместе со всеми. Она надеялась обстоятельнее поговорить о Пеэтере с Карлом Ратасом, когда тот вернется из городской управы. Ей было больно, что Пеэтер сумел написать Карлу даже в тюрьму, а ей не прислал ни строчки, но, может, так и следовало поступать, потому что... отец ведь был против Пеэтера и в последнее время вообще вел себя так странно!..
Но Пеэтер жив, здоров и может скоро прийти сюда. Теперь, когда власть в руках рабочих, Пеэтеру не нужно больше бояться никого, даже ее отца. Она снова встретится с Пеэтером, пойдет за ним всюду и никогда не оставит его, пройдет с ним сквозь огонь и воду — все равно, что бы ни
случилось, что бы ни ожидало ее. Вот, взобравшись на ящик у фонарного столба, с жаром говорит совсем молоденькая девушка. Может быть, Лонни и не умеет так хорошо говорить, но она может действовать, она сделает все, чего только Пеэтер или Карл пожелают. Пеэтер переслал Карлу письмо. Члены партии даже за тюремными стенами, видно, не забывают друг друга, у них налажена связь с Петербургом и Москвой и даже с Сибирью. Все эти собрания, требования к властям возникают не сами собой, они заранее продуманы. «Может быть, и Пеэтер принадлежит к числу тех, кто стоит близко к здешнему руководству»,— подумала Лонни с гордостью.
Уже стали спускаться осенние сумерки... А вот показались и делегаты. Один из них, худой, пожилой мужчина в очках, обратился к народу. Городская управа обещала ежедневно выплачивать рабочим патрулям семьсот пятьдесят рублей за охрану порядка в городе. Депутация потребовала тысячу рублей, городской управе пришлось согласиться и с этим. Городская управа обещала...
Лонни напряженно осматривалась: куда же девался Карл? И, вглядываясь в толпу, она увидела шагах в двадцати от себя сааремааских земляков Пеэтера — Длинный Биллем резко возвышался над толпой. Может, они знают что-нибудь о Пеэтере? Она стала торопливо пробиваться к нему и вдруг заметила, что толпа пришла в движение, все стали оборачиваться, вглядываясь во что-то. Лонни тоже обернулась. От здания окружного суда надвигалась серая, однородная громада, ощетинившись штыками, словно поднятой кверху стальной щеткой; щетка угрожающе колыхалась, приближаясь с каждым шагом.
...Солдаты!
Генерал Воронов возвратился из Петербурга.
«Патронов не жалеть!»
Капитан Миронов отобрал семьдесят самых правоверных, преданных царю солдат Онежского и Двинского полков и приказал им остановиться в ста пятидесяти шагах от толпы — подходящая дистанция для прицела. Раздалась команда:
— Наизготовку!
Взоры людей замерли на солдатских ружьях, и леденящее молчание охватило толпу. Лонни Раутсик слышала, как полицейский офицер прокричал что-то издалека, но слов Лонни не расслышала, как, очевидно, не расслышали их люди, стоявшие поблизости, потому что никто не двинулся с места. Лонни видела, как солдаты вскинули
ружья, инстинкт подсказал ей, что нужно лечь, припасть к земле. Но прежде, чем она успела это сделать, что-то резко ударило ее в грудь. Лонни скользнула сначала на колени, потом упала навзничь. Больше она ничего не Слышала и не ощущала.
Солдатские ружья затрещали еще раз и еще один — третий раз.
Эти люди (хотя они только выполняли приказ и на них падала меньшая доля вины) обагрили таллинский Новый рынок кровью сотен невинных людей, а свое имя покрыли вечным, несмываемым позором.
Почти полвека назад, в понедельник 2 июня 1858 года, затрещали солдатские ружья во дворе мызы Махтра. Эдуард Вильде в романе «Война в Махтра» пишет:
«...Дула нескольких ружей поднялись, грянули выстрелы, и богатырское тело Юри Торка, с двумя смертельными пулями в груди, рухнуло ничком на песок.
На мгновение воцарилась глубокая тишина. Смятение испуга сковало уста и умы. Но затем окаменевшая толпа ожила. Вспыхнула яростная жажда борьбы. Громовое «ура» двух с лишним тысяч глоток сотрясло воздух. Поднялся целый лес кольев, и бушующая волна захлестнула кучку солдат».
В воскресенье, 16 октября 1905 года, на таллинском Новом рынке бушующая волна трехтысячной толпы не захлестнула отряда капитана Миронова. Разве жажда борьбы таллинских рабочих в 1905 году была меньшей, чем полвека назад у их отцов и дедов о дворе Махтраской мызы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113