Мари, словно застыв вдруг, во все глаза смотрела на дорогу, и вслед за ней туда же устремились взоры других женщин, а затем и возчиков картофеля и, конечно, самого кубьяса.
Заметив женщин, мужики остановились. Один из них взобрался на ограду — это был лайакивиский Кусти — и крикнул:
— Бросайте картошку! Пойдем на мызу требовать свои права!
В далекой Маньчжурии японцы прострелили Кусти левую ягодицу. Теперь он ходил, сильно прихрамывая, быть может сильнее, чем следовало бы, из-за боязни снова угодить на войну, и в каждом деле вспыхивал, как сухой порох. Видно, нынче он еще с утра крепко заправился, и слова Кусти пылающим факелом упали в толпу и без того разгневанных женщин. Спустя несколько месяцев, когда пришли карательные отряды, многие женщины говорили, и сами этому верили, что они пошли тогда вместе с мужчинами на мызу только для того, чтобы удержать мужиков от необдуманных поступков. Правда, женщины знали и в продолжение всего трудного дня копки картофеля поговаривали о том, что утром воинственно настроенные мужики собрались на сход в волостное правление. Но подобно тому как большинству мужиков и не приходила в голову мысль, что на сходе в волостном правлении они запишут двенадцать пунктов требований к мызе и выберут представителей для вручения их барону,— ни одна из этих женщин, жен арендаторов и батраков, из года в год гнущих спину на помещика, не знала, как просто было в один дождливый осенний день посреди рабочей страды бросить вдруг картофельные борозды и отправиться «урезонивать» мужиков. И вот кипуская Мари, которая только что так удачно посмеялась над Рити, и впрямь бросив в ее борозду и засыпав землей кучку картофеля, вдруг зашагала рядом со своим Пеэтером, смирным мужичком, в былое время мызным кучером, и «урезонивала» его тем, что грозила Рити своей картофельной мотыжкой и вовсю честила кубьяса.
Даже сам Матис из Кюласоо не мог утром точно предвидеть, как все произойдет. Сейчас Матис слышал топот ног шагающих за ним мужиков, их голоса, возгласы, полные открытых угроз барину, и его сердце наполнялось радостью. Всю свою жизнь потратил он на борьбу с бароном,
и хотя другие и сочувствовали ему, они далеко не всегда поддерживали его в этой борьбе. Сегодня же за спиной Матиса стояла целая деревня, целая волость, мужики не только были сердцем с ним, но и шагали рядом, грудь в грудь. Даже женщины побросали корзины, с шумом и криками перелезли через каменную ограду и присоединились к ним. Пеэтер и два других возчика нагрузили картофелем телеги и тоже тронулись в сторону мызы. От такого поворота дел кубьяс остолбенел посреди картофельного поля и бессмысленно смотрел то на дорогу, то на поле, где шевелилась единственная преданная ему душа — Рити. Вскоре, однако, кубьяс решил, что и ему благоразумнее отправиться на мызу, а Рити, оставшись одна, уложила даже свою мотыгу в корзину.
— Эй, ты, собачья душа, знай царапай дальше!— все еще кричала Мари и угрожающе размахивала издали своей мотыжкой. А потом ни у кого уже не было времени оглядываться. Мыза, гордая мыза, страшная мыза, во дворе которой должны были покорно снимать шапки, лежала тут же, за яблоневым садом,— камнем можно добросить.
Матис прижал рукой нагрудный карман, словно желая убедиться, там ли еще находится бумага с требованиями мужиков к барону и листовка, привезенная из Таллина Пеэтером: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Российская социал-демократическая рабочая партия». Нет, бояться здесь нечего. И, войдя в ворота мызы, ни один мужик не снял шапки. Матиса и его богатого брата капитана Тыниса Тиху вековые деревья мызного парка видели здесь и прежде в шапках, но большинство осмелилось на это впервые в жизни. Видишь, не снял картуза — хоть рука на миг и сделала какое-то непроизвольное движение кверху,— а ничего не случилось! Это придало смелости и для дальнейшего.
Капитан Тынис Тиху и волостной старшина Яан Пууман отстали шагов на тридцать — сорок от толпы. У них отношения были приятельские. Яан Пууман вложил около двух тысяч рублей в корабельную компанию «Хольман и Тиху», и, по правде говоря, поход на мызу пришелся обоим не по душе. Но ведь даже у самых состоятельных людей в приходе были свои претензии к мызе (мыза не платила никаких общинных сборов, не принимала участия в дорожных повинностях, хотя мызные телеги больше всего разбивали дороги, и т. д.). И когда хозяин-собственник Якоб Таальдер внес на собрании и их имена в список выборных на мызу, им неудобно было отказываться перед всем народом. Не то еще подумают некоторые, будто они боятся барона! Вот Тынис и шагал сейчас к мызе с солидным видом, в манишке, в прорезиненном, привезенном из- за границы плаще, в хромовых сапогах, а главное, в полном сознании своей денежной имущественной мощи. Старшина Пууман, конечно, и по росту, и по одежде, и по денежной силе стоял ступенькой пониже, но и его богатства было достаточно, чтобы на целую голову возвышаться над всей этой толпой. Они хоть и шли к мызе, все же для них, особенно для капитана, вся сегодняшняя затея имела какой-то странный, диковинный привкус.
Что и говорить, барон слишком занесся, держит себя так, будто, кроме него, во всей волости нет ни одного человека, со словом которого следовало бы считаться,— в конце концов, его не вредно как следует осадить. Но разве уж непременно таким манером? Сход в волостном правлении можно было бы провести и умереннее, и спокойнее, скромнее надо бы и сформулировать некоторые требования, особенно касательно мызных батраков,— а теперь все дошло до крайности. Ну, и у Матиса есть, конечно, свои счеты с мызой — из-за Ренненкампфа брат остался без имущества и без крова,— но стоит ли из-за этого так уж рядиться в красный цвет, превращаться в настоящего социалиста?! Требования, предложенные Матисом и принятые в порыве телячьего восторга (правда, он и сам опрометчиво голосовал за них), теперь, по здравом размышлении, казались капитану будто списанными с какой-нибудь социал-демократической агитационной листовки.
— Что за птица этот Саар у тебя в волостном правлении?— спросил Тынис.— Насквозь красный, что ли?
— Черт его знает, вроде гнет в ту сторону,— ответил старшина.
В это время племянник Тыниса, Пеэтер, которого он позавчера привез домой на «Каугатоме», переезжал дорогу и, понукая лошадь, правил с возом картошки к мызному амбару. А что этому парню здесь надо? По его словам, он приехал домой отдыхать. У капитана вдруг появилась догадка относительно всего недавнего схода. Еще на корабле Пеэтер что-то слишком много расспрашивал,— в его возрасте молодые люди разговорчивы и любят прихвастнуть собственной мудростью. Определенно бунтовщик, по-видимому не совсем простого сорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Заметив женщин, мужики остановились. Один из них взобрался на ограду — это был лайакивиский Кусти — и крикнул:
— Бросайте картошку! Пойдем на мызу требовать свои права!
В далекой Маньчжурии японцы прострелили Кусти левую ягодицу. Теперь он ходил, сильно прихрамывая, быть может сильнее, чем следовало бы, из-за боязни снова угодить на войну, и в каждом деле вспыхивал, как сухой порох. Видно, нынче он еще с утра крепко заправился, и слова Кусти пылающим факелом упали в толпу и без того разгневанных женщин. Спустя несколько месяцев, когда пришли карательные отряды, многие женщины говорили, и сами этому верили, что они пошли тогда вместе с мужчинами на мызу только для того, чтобы удержать мужиков от необдуманных поступков. Правда, женщины знали и в продолжение всего трудного дня копки картофеля поговаривали о том, что утром воинственно настроенные мужики собрались на сход в волостное правление. Но подобно тому как большинству мужиков и не приходила в голову мысль, что на сходе в волостном правлении они запишут двенадцать пунктов требований к мызе и выберут представителей для вручения их барону,— ни одна из этих женщин, жен арендаторов и батраков, из года в год гнущих спину на помещика, не знала, как просто было в один дождливый осенний день посреди рабочей страды бросить вдруг картофельные борозды и отправиться «урезонивать» мужиков. И вот кипуская Мари, которая только что так удачно посмеялась над Рити, и впрямь бросив в ее борозду и засыпав землей кучку картофеля, вдруг зашагала рядом со своим Пеэтером, смирным мужичком, в былое время мызным кучером, и «урезонивала» его тем, что грозила Рити своей картофельной мотыжкой и вовсю честила кубьяса.
Даже сам Матис из Кюласоо не мог утром точно предвидеть, как все произойдет. Сейчас Матис слышал топот ног шагающих за ним мужиков, их голоса, возгласы, полные открытых угроз барину, и его сердце наполнялось радостью. Всю свою жизнь потратил он на борьбу с бароном,
и хотя другие и сочувствовали ему, они далеко не всегда поддерживали его в этой борьбе. Сегодня же за спиной Матиса стояла целая деревня, целая волость, мужики не только были сердцем с ним, но и шагали рядом, грудь в грудь. Даже женщины побросали корзины, с шумом и криками перелезли через каменную ограду и присоединились к ним. Пеэтер и два других возчика нагрузили картофелем телеги и тоже тронулись в сторону мызы. От такого поворота дел кубьяс остолбенел посреди картофельного поля и бессмысленно смотрел то на дорогу, то на поле, где шевелилась единственная преданная ему душа — Рити. Вскоре, однако, кубьяс решил, что и ему благоразумнее отправиться на мызу, а Рити, оставшись одна, уложила даже свою мотыгу в корзину.
— Эй, ты, собачья душа, знай царапай дальше!— все еще кричала Мари и угрожающе размахивала издали своей мотыжкой. А потом ни у кого уже не было времени оглядываться. Мыза, гордая мыза, страшная мыза, во дворе которой должны были покорно снимать шапки, лежала тут же, за яблоневым садом,— камнем можно добросить.
Матис прижал рукой нагрудный карман, словно желая убедиться, там ли еще находится бумага с требованиями мужиков к барону и листовка, привезенная из Таллина Пеэтером: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Российская социал-демократическая рабочая партия». Нет, бояться здесь нечего. И, войдя в ворота мызы, ни один мужик не снял шапки. Матиса и его богатого брата капитана Тыниса Тиху вековые деревья мызного парка видели здесь и прежде в шапках, но большинство осмелилось на это впервые в жизни. Видишь, не снял картуза — хоть рука на миг и сделала какое-то непроизвольное движение кверху,— а ничего не случилось! Это придало смелости и для дальнейшего.
Капитан Тынис Тиху и волостной старшина Яан Пууман отстали шагов на тридцать — сорок от толпы. У них отношения были приятельские. Яан Пууман вложил около двух тысяч рублей в корабельную компанию «Хольман и Тиху», и, по правде говоря, поход на мызу пришелся обоим не по душе. Но ведь даже у самых состоятельных людей в приходе были свои претензии к мызе (мыза не платила никаких общинных сборов, не принимала участия в дорожных повинностях, хотя мызные телеги больше всего разбивали дороги, и т. д.). И когда хозяин-собственник Якоб Таальдер внес на собрании и их имена в список выборных на мызу, им неудобно было отказываться перед всем народом. Не то еще подумают некоторые, будто они боятся барона! Вот Тынис и шагал сейчас к мызе с солидным видом, в манишке, в прорезиненном, привезенном из- за границы плаще, в хромовых сапогах, а главное, в полном сознании своей денежной имущественной мощи. Старшина Пууман, конечно, и по росту, и по одежде, и по денежной силе стоял ступенькой пониже, но и его богатства было достаточно, чтобы на целую голову возвышаться над всей этой толпой. Они хоть и шли к мызе, все же для них, особенно для капитана, вся сегодняшняя затея имела какой-то странный, диковинный привкус.
Что и говорить, барон слишком занесся, держит себя так, будто, кроме него, во всей волости нет ни одного человека, со словом которого следовало бы считаться,— в конце концов, его не вредно как следует осадить. Но разве уж непременно таким манером? Сход в волостном правлении можно было бы провести и умереннее, и спокойнее, скромнее надо бы и сформулировать некоторые требования, особенно касательно мызных батраков,— а теперь все дошло до крайности. Ну, и у Матиса есть, конечно, свои счеты с мызой — из-за Ренненкампфа брат остался без имущества и без крова,— но стоит ли из-за этого так уж рядиться в красный цвет, превращаться в настоящего социалиста?! Требования, предложенные Матисом и принятые в порыве телячьего восторга (правда, он и сам опрометчиво голосовал за них), теперь, по здравом размышлении, казались капитану будто списанными с какой-нибудь социал-демократической агитационной листовки.
— Что за птица этот Саар у тебя в волостном правлении?— спросил Тынис.— Насквозь красный, что ли?
— Черт его знает, вроде гнет в ту сторону,— ответил старшина.
В это время племянник Тыниса, Пеэтер, которого он позавчера привез домой на «Каугатоме», переезжал дорогу и, понукая лошадь, правил с возом картошки к мызному амбару. А что этому парню здесь надо? По его словам, он приехал домой отдыхать. У капитана вдруг появилась догадка относительно всего недавнего схода. Еще на корабле Пеэтер что-то слишком много расспрашивал,— в его возрасте молодые люди разговорчивы и любят прихвастнуть собственной мудростью. Определенно бунтовщик, по-видимому не совсем простого сорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113