Андрей Андреевич (после выпитой водки лесничий и капитан стали называть друг друга по имени и отчеству) разрешил Тынису Реэдиковичу выбрать по карте любую делянку. Когда же, придя на место, они увидели, что соседняя делянка удобнее для вывозки древесины, лесничий тотчас же согласился на замену делянок.
Полуштоф одному, малую толику денег другому — и дело с лесом было улажено. После крещения, в полнолуние, когда нет опасения, что червь источит дерево, на делянке нового товарищества зазвенели пилы и забухали топоры, да так, что многоверстный лес отзывался далекими раскатами. Михкель, держа в одной руке старенькую, потрепанную, объявшую все премудрости корабельного мастерства записную книжку, а в другой огрызок карандаша и кусок мела, с топором за поясом ходил от дерева к дереву и назначал уже здесь, на корню, каждому из них положенное место на корабле: вот дерево для бруса бархоута, это для сандека, а вот то для подбалочного бруса. Разглядывая дерево, он, в силу привычки, обходил его по ходу солнца. Старые мастера боялись, что корабль, построенный из деревьев, вокруг которых хаживали, отбирая, против солнца, плохо будет идти против ветра. А ежели и так и этак надо пройти по кругу, отчего же и не пойти по солнцу? Еще говорили, что если дерево упадет кроной на юг, то в корабле может завестись плесень. И это, конечно, одно баловство, но ведь не оставишь нужное дерево на корню, как-то уж оно должно упасть,— почему же немножко не помочь ему рухнуть вершиной на север?! При южном ветре или в тихую погоду это не составляло особого труда, но если случался северный ветер, раннаский Каарли со своим напарником Таави прибегали порой даже к помощи талей. Ну да фокусы фокусами, если они не требуют у тебя лишних сил и времени, но этакую возню с деревом на манер Каарли и Таави, силившихся свалить его против северного ветра, мастер считал просто чудачеством, и он и другие, в особенности Кусти из Лайакиви, подшучивали над излишней суеверностью Каарли.
Но когда Михкель сам нашел на краю делянки могучую, в два обхвата, сосну, по всем признакам подходившую для корабельного киля, он обошел ее не один, а несколько раз по солнцу и, прежде чем сделать мету топором, долго с благоговением любовался исполином и шептал:
— Добрый дух, покровитель корабля, войди в киль- матушку!
И только после этого он отколол топором щепу от сосны, предназначенной для киля — корабельной матки. Существовало поверье, что именно с этой первой щепой, срезанной мастером у дерева, отобранного для киля, добрый дух, покровитель корабля, войдет в судно и не покинет его до тех пор, пока оно не состарится после долгих
плаваний, придет в ветхость и сгниет где-нибудь в тихой гавани. Разве что злому духу корабля, котерману, удастся каким-нибудь способом прогнать доброго духа, самому вселиться в корабль и вскоре загубить его в бурю или в шторм.
Когда мастер, отколов первую щепу, кликнул других мужиков и объявил им, что дерево для киля найдено, случилось так, что Лаэс из Лоона, Кусти из Химмуде и Андрус из Лийгаласкма, разглядывая дерево, тоже обошли вокруг него несколько раз по ходу солнца. При падении сосны-великана зорко следили, чтобы ствол отскочил подальше от пня. Это сулило быстроходность будущему кораблю и скорую перевозку грузов из гавани в гавань.
Пока на казенной делянке с гулом и треском рушились кроной на север деревья для киля, для обшивки и мачт корабля, каждый мужик по пути в лес и из лесу или на воскресной прогулке по родным местам зорко высматривал подходящие для шпангоутов деревья. Особенно могло посчастливиться в тех местах, где недавно рубили строевой лес и были выбракованы и оставлены на корню все кривоствольные, непригодные для вязки стен деревья. Эти приземистые дубы, росшие на скудных деревенских пастбищах и покосах, или прибрежные изогнутые и закаленные ветрами смолистые сосны были словно рождены для шпангоутов.
На покосе прежнего хутора Рейнуыуэ, часть которого теперь арендовал припадавший на левую ногу Михкель из Кийратси, стоял низкорослый, на редкость толстый и суковатый дуб, которому, наверно, было уже несколько сот лет. Матис, часто бродивший по землям Рейнуыуэ, высмотрел этот дуб для штевня. Мастер Михкель одобрил этот выбор, не возражал и арендатор земли Михкель из Кийратси, он внес чистоганом пятьдесят рублей пая и вместе с сыновьями работал на постройке корабля. Но, опасаясь, что слух о порубке дуба на арендованной земле мог так или иначе дойти и до бар, старый кийратсиский Михкель выждал такое время, когда сам барон отлучился в город, и заковылял, прихрамывая, на мызу. При посредничестве кухарки Тийны он предстал перед барыней с покорной просьбой — дозволить вырубить на покосе Рейнуыуэ (так все еще называли этот покос) два-три старых суковатых дуба и кое-какой кустарник для улучшения почвы. Михкель хромал на левую ногу, барыня — на правую (она страдала какой-то «костной сухоткой»—ведь у бар и болезни благороднее, чем у крестьян); барыня была баронессой Ренненкампф, а Михкель только Михкелем. Но когда Михкель хотел, он умел и льстить, и пораболепствовать. Хотя барыня и не занималась делами мызы и не предпринимала сколько-нибудь серьезных шагов без барона, она все же смогла разрешить такой пустяк, тем более что дело явно шло на пользу земле и мызе. Встретившись после этого разговора с юугуским Сиймо в воротах мызы, арендатор Кийратси едва коснулся рукой козырька своей шапки и почти не обратил внимания на кубьяса. Штевне- вой дуб спилили, и две пары самых крепких лошадей отвезли его на массивных дровнях на мысок Папираху, где было уже припасено немало корабельного материала с лесной делянки.
Но это еще далеко не значило, что форштевень находился уже на носу корабля.
Папираху, маленький полуостров в тихой, укрытой от ветров бухточке в заливе Каугатома, покрытый тощим леском и оползавшими к воде валунами, с незапамятных времен служил здешнему народу местом постройки кораблей. Его вдававшаяся в открытое море оконечность понижалась с подходящим для спуска кораблей на воду уклоном. Залив Руусна был, правда, ближе к деревне, но слишком мелководен; готовый корабль не смог бы выйти отсюда в открытое море. По-видимому, и в ту пору, когда Папираху был еще только «раху», то есть, по-здешнему, островом, он входил во владения церковной мызы и им распоряжались попы. Примерно десять поколений назад церковная власть в здешних краях перешла от католических попов к лютеранским пасторам. Новые хозяева церкви позаботились о закреплении за собой, вместе с другими мирскими благами, и земельных владений своих предшественников, в том числе и этого пустынного острова, или полуострова, каковым он мог быть уже в то время, так как морское дно постепенно поднималось, а название в народе сохранилось прежнее, хотя Папираху уже не был «раху» и не принадлежал больше католической церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113