Единственным, кто не одобрил уход из Папираху в Сийгсяаре, оказался Тынис. Возвратившись по льду из Хийумаа в Сааремаа за рабочими для разборки остова старого датского парусника, он было не поверил своим глазам, найдя прежнюю строительную площадку покинутой. Но потом заметил черневшие вдали в вечернем сумраке козлы и кучи бревен на конце Сийгсяаре. Да, вот и широкая, наезженная дорога по льду вела туда. Ого, что за шутки тут выкидывают за его спиной?!
Надвигалась ночь, но Тынис поспешил широким шагом напрямик через лед к косе Сийгсяаре, откуда вскоре замигало меж кустами слабое пламя костра ночного сторожа. Матис, стороживший в эту ночь площадку, рубил можжевеловые ветви, чтобы поддержать огонь в костре, и, услыхав между двумя ударами топора чьи-то шаги, оглянулся.
— А-а, ты, Тынис! — узнал Матис брата.— Я было думал...
— Что это у вас тут за чертовы проделки!— выпалил Тынис, даже не поздоровавшись с братом.
— Это не наши проделки. «Душа возлюбленная» забавляется со своей великой родней чертей и богов. Не устояли наши силенки против такой мощи!..— И Матис коротко рассказал брату, почему пришлось уйти из Папи- раху сюда, на Сийгсяаре.
От быстрой ходьбы Тынис запарился. Он распахнул теплый полушубок, сдвинул шапку на затылок, предложил Матису папиросу, закурил сам и присел на конец бревна. По лицу Тыниса было, однако, видно, что рассказ брата его не удовлетворил.
— А почему вы не дали знать мне?— спросил он после непродолжительного молчания.
— Чем бы ты тут помог?
— Как — чем помог бы? У меня почти десять тысяч вложено в корабль, должен же я знать, что с ним делают. Я эти деньги не на земле нашел.
— Мы их тоже по ветру не пустили. Видишь, тут они все!— И Матис махнул рукой в сторону огромных штабелей бревен и плах, темневших в сумерках.— А часть твоих денег на берегу Хийумаа, на твоих же глазах,— добавил он.
— С тем, что под моим наблюдением, дело в порядке. А то, что вы тут делаете, просто несуразица!
— Несуразица? А ты-то сам что сделал бы?— удивленно уставился на брата Матис.
— Теперь дела не так ведутся. Если Гиргенсон хотел со мной переговорить, надо было непременно кого-нибудь послать за мной.
Матис смотрел на брата. Если бы это говорил кто-нибудь чужой, кого он видит впервые в жизни, дело другое. Но это ведь Тынис, сын старого Реэдика и Ану из Кюласоо и его кровный брат. Какой-то холодок кольнул сердце Матиса, и, может быть, чтобы отогнать это неприятное ощущение, он нехотя засмеялся.
— Ого! И ты, внук старого Рейна Тиху из Рейнуыуэ, побежал бы в церковную мызу и бросился в ноги «возлюбленной душе»? О-го-го! Даже я, хоть у меня скоро не будет крова над головой, никогда не сделал бы этого! Какая нужда тебе, капитану, просить Гиргенсона? Тем более что и здесь можно с таким же успехом выстроить корабль!
Тынис швырнул папиросу в костер, глубоко вздохнул и встал. Пламя костра бросало красноватые неспокойные отблески на его высокие сапоги, на дубленый, крашенный в желтый цвет полушубок с распахнутыми полами, на тяжелый подбородок, полу прищуренные глаза и пышную прядь волос, упавшую на лоб из-под сдвинутой на затылок капитанской шапки.
— Тебя, кажется, это дело очень веселит. Ну что ж, количество рабочих дней растет, в пайщиках скоро будет вся волость, денежки мои ухлопаны — а корабля нет! Когда вы вздумаете поссориться и с папашей Пууманом, чтобы уйти из Сийгсяаре?— насмехался Тынис.
Теперь встал и Матис. Он был на голову ниже брата, худой, с иссохшим телом, которому и старая широченная шуба не могла придать внушительности. Но глаза его светились уверенностью и силой. Он бросил в огонь ветку можжевельника, отчего пламя с треском взметнулось вверх, и проговорил:
— Ты же сам первый посылал подводы с бревнами из Сутруметса в Папираху.
— Тогда нужно было у меня первого и совета спросить, прежде чем уходить оттуда.
— Не ты один решаешь дела; ты знаешь хорошо, что сказано в уставе нашего судового товарищества. Тем более что и ты тут ничем не мог помочь. Кийратсиский Михкель пробовал взять и хитростью, и деньгами — не вышло! Судебную тяжбу с «возлюбленной душой» затеять? Разве мало до нас обивали пороги судов и мало денег зря ухлопано на адвокатов?!
Тынис не ответил. Он стоял неподвижно, широко расставив ноги, покусывая то верхнюю, то нижнюю губу, и, казалось напряженно раздумывал о чем-то.
— Ну да,— сказал он после долгого молчания, снова присаживаясь на бревно и переводя разговор на работы в Хийумаа,— по крайней мере этот остов разбитого судна куплен у датчан удачно. Лесопромышленник Викштрем, говорят, скреб затылок, узнав, что мы из-под самого носа вырвали жирный кусок, да и старый Хольман, наверно, бесился...— И Тынис, всячески расхваливая, перечислял доставшееся товариществу оборудование датского парусника, которое может быть использовано при постройке нового корабля.
Вначале Матису показалось, что брат переменил разговор, чтобы скрыть свои настоящие мысли и намерения, так явно обнаруженные поначалу. Но когда Тынис стал расписывать купленные у датчан почти новые наборы парусов, все эти стаксели, марсели и брамсели, его слова показались брату искренними — может быть, еще и оттого, что Матис сам легко загорался, говоря о парусах. Он с мальчишеских лет любил налаживать паруса, и уж что-что, а по парусам его лодка была лучшей на всем побережье.
Так разговором о парусах и закончилась их беседа. Уставший от долгого пути Тынис вскоре зашагал в Каугатома. И так как на другой день Тынис больше слушал разговоры и ругань мужиков, чем говорил сам, его вчерашняя вспышка показалась теперь Матису только проявлением оскорбленного самолюбия, за которым не крылось, вероятно, ничего серьезного.
Но разве было у Матиса время размышлять о Тынисе, о брате, «помазанном» капитанскими документами и деньгами, и защитить его от «лукавого всегда», как просил слепой Каарли господа бога в своей песне о царе?
За неделю до Юрьева дня Матис со своей семьей переселился из Кюласоо в бобыльскую хибарку хутора Рыуна- Ревала. Тяжелая ежедневная работа на постройке корабля была для них отчасти и спасением; без нее еще горше давил бы вынужденный уход со своего насиженного места. Да и теперь не легко было это перенести, особенно женщинам — Вийе и старой Ану; они похоронили в Кюласоо свои лучшие годы, обходя летом, сначала с косой, а потом с граблями, покосы Кюласоо, собирая меж камнями и кустами былинки на зиму для лошади и коровы, топча болотистые пастбища хутора Кюласоо и бредя согнувшись за сохой на его скудных полях, а еще приходилось работать и на мызу в оплату за это Кюласоо — возить гравий на назначенный волостью участок дороги, осенью обрывать руки на молотьбе, а зимой сновать через высокие пороги
гуменной избы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113