Такие картинки имеют громадный успех. И мужикам надо знать, что творится на свете,— поучал гость.
— Эти картины вы сами сделали?— спросил Матис, садясь на кровати и натягивая на плечи овчинный полушубок.
— Это нарисовано художником, а я фотограф,— сказал гость.
— А вы ведь давеча сказали, что собираете песни и сказки?— допытывался Матис.
— Ну, конечно, и это тоже! Песни записываю, а поющего снимаю на пластинку, которую в городе прилагают к песням. Было бы хорошо, если бы и вас можно было сфотографировать — ну, если не всех, то по крайней мере главного певца — Каарли Тиху. Не правда ли?
При этих словах у Каарли мурашки забегали по спине. Он не видел картин, о которых тут говорили, но понимал, что происходит что-то очень диковинное. И чтобы теперь его, Каарли, заснять на карточку — нет, ни за какие деньги! Десятки мыслей пронеслись в голове Каарли. Одно было ясно: нужно скрывать от этого чужака не только свои мысли, но и настроение товарищей. И тут слепой вовремя вспомнил свои верноподданнические, на мотив церковных хоралов, песни, сочиненные по требованию Гиргенсона, а паче по настоянию Рити.
— Карточку пусть господин не делает, этого я не позволю, но если разговор пошел о царе, то я тоже сочинил о нем одну песню. Может быть, господин запишет?
— Очень хорошо, очень хорошо,— сказал собиратель песен, считая слепого старика простаком.— Давайте послушаю.
— Песня поется на мотив «Божья благодать души»:
Николай у нас царем, Каждый молится о нем. Велика его держава, Велика царева слава! Честным радость он приносит, Головы злодей не сносит. Шапку пред царем долой! Государю славу пой!
Собиратель песен почесал затылок и не выдавил из себя ничего, кроме: «Так-так!»
А Кусти выпалил наобум:
О, дай мне тысячу рублей, Язык завертится живей.
Атмосфера в горнице хибарки Ревала была настолько накалена, что никто не заметил, как в калитку вошли люди. Лишь тогда, когда топот ног послышался на пороге, все повернули головы к дверям. В дверях показалась хозяйка Вийя, волостной писарь Антон Саар, волостной старшина Яан Пууман и кокиский Длинный Биллем. Старшина и Биллем вошли в комнату. Саар, заглянув в комнату, почему-то вернулся на кухню, а вскоре Вийя позвала туда же и Матиса. Тот, как был в овчинном полушубке без рукавов и в кальсонах из домотканой мешковины, спустил ноги с кровати и, осторожно ступая, перебрался через порог. Волостной писарь закрыл за ним дверь.
Не обращая особого внимания на собирателя песен, которого он уже видел в волостном правлении, старшина сообщил самую свежую местную новость. Из города пришло известие, что послезавтра сюда, в Каугатома, прибудет сам уездный начальник. Он намерен произнести речь с целью умиротворения народа, и к двенадцати часам все должны собраться у волостного правления.
В кухне, устланной плитняком, разговор велся на шепоте.
— Кем он назвался?— спросил волостной писарь.— Все еще собирает старинные песни или перекинулся на другую специальность?
Некоторое время Матис глядел прямо в честные, открытые глаза собеседника.
— Душегуб, провокатор этот хлюст, больше никто,— сказал волостной писарь, с которым Матис был на короткой ноге уже месяца полтора.— Дня три или четыре назад пришел он ко мне, объявился социал-демократом, посланным из города для связи с нашим комитетом. Он сразу показался мне подозрительным. А теперь посмотри,— писарь вынул письмо, на конверте которого было выведено по-русски: «Его высокоблагородию, господину начальнику жандармского управления, полковнику Тихоновичу». Затем Саар вкратце перевел на эстонский язык письмо, написанное старательно выведенными буквами:
«Довожу до сведения Вашего высокоблагородия, что прибыл в Каугатома и приступил к работе. Уже в ближайшее время надеюсь узнать здесь все нужное, к чему имеет интерес Ваше высокоблагородие, и представить список соответствующих лиц Вашему высокоблагородию. Ваш покорнейший слуга Артур Тикк, агент № 37».
Другое письмо, на эстонском языке, было адресовано некой таллинской барышне Эльфриде Блибернихт, на улицу Вееренни. В письме среди всяческой пустой болтовни было между прочим написано, что крестьянское население Каугатома довольно-таки глупое и простоватое и его можно легко одурачить. Поэтому он надеется вскоре привести свои дела в полный порядок, и награда за это будет приличная, местный господин барон тоже заинтересован в его работе — деньги можно ожидать с двух сторон.
«Встретимся в старом милом Ревеле и устроим в «Золотом льве» хорошую пирушку.
О, потерпи еще и я приду к тебе, твой Артур Тикк».
— Шпик,— пробормотал Матис.— Мне, а еще больше Михкелю он сразу показался подозрительным, но у него была с собой водка, и он выманил песню у Кусти, ту, что сочинил Каарли. Другой добычи у него здесь не было. А как ты достал эти письма?
— Ведь понемногу и у нас повсюду появляются друзья.
— Ну да,— согласился Матис.
Он вспомнил дочь каугатомаского почтальона, с которой волостной писарь был более чем дружен. «Сам должен был догадаться об этом»,— подумал он, но ни у него, ни
1 Мгновение (нем.).
у Саара не было времени для обсуждения таких пустяковых личных дел.
— А теперь что?— спросил Матис.
— Он здесь тоже показывал царя на горшке?
— Были какие-то картинки.
— Тем лучше. Тогда имеется достаточно оснований, чтобы запереть этого лодыря на ночь в кутузку при волостном правлении и завтра вытолкать его пред светлые очи уездного начальника. Как оно обстоит на самом деле, нам и знать не надо, не написано же у него на лбу, что он шпик. Есть ли у тебя поблизости чересседельник, на случай, если он будет сопротивляться?
— Я сейчас найду,— шепнула Вийя.— Лошади давно нет, но упряжь осталась.
Вскоре она вернулась из сеней с длинным кожаным ремнем.
— Держи при себе, пока понадобится,— сказал, вставая, Саар и шагнул к двери, ведущей в комнату.
— Куда ж вы так сразу, не поевши. У меня тут молочный суп остался от завтрака, разогрею, добавлю еще сига,— сказала озабоченно хозяйка.
— Еда потерпит, подумаешь, важное дело! Не хватает еще шпика откармливать!— сказал волостной писарь и ушел в комнату. Следом за ним засеменил и Матис.
Саар подмигнул волостному старшине. Папаша Яан Пууман, после памятного похода на мызу, закончившегося жертвами, дал себе слово никогда больше не ввязываться ни в одно темное предприятие. Но сегодня он не смог отказать Саару. Шпик — мерзкое животное, шпика нужно спровадить из волости. Старшина встал со стула и остановился перед чужаком:
— Я старшина Каугатомаской волости и пришел, чтобы арестовать вас.
Шляпа собирателя старинных песен скатилась с колен, веки удивленно захлопали за стеклами очков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Эти картины вы сами сделали?— спросил Матис, садясь на кровати и натягивая на плечи овчинный полушубок.
— Это нарисовано художником, а я фотограф,— сказал гость.
— А вы ведь давеча сказали, что собираете песни и сказки?— допытывался Матис.
— Ну, конечно, и это тоже! Песни записываю, а поющего снимаю на пластинку, которую в городе прилагают к песням. Было бы хорошо, если бы и вас можно было сфотографировать — ну, если не всех, то по крайней мере главного певца — Каарли Тиху. Не правда ли?
При этих словах у Каарли мурашки забегали по спине. Он не видел картин, о которых тут говорили, но понимал, что происходит что-то очень диковинное. И чтобы теперь его, Каарли, заснять на карточку — нет, ни за какие деньги! Десятки мыслей пронеслись в голове Каарли. Одно было ясно: нужно скрывать от этого чужака не только свои мысли, но и настроение товарищей. И тут слепой вовремя вспомнил свои верноподданнические, на мотив церковных хоралов, песни, сочиненные по требованию Гиргенсона, а паче по настоянию Рити.
— Карточку пусть господин не делает, этого я не позволю, но если разговор пошел о царе, то я тоже сочинил о нем одну песню. Может быть, господин запишет?
— Очень хорошо, очень хорошо,— сказал собиратель песен, считая слепого старика простаком.— Давайте послушаю.
— Песня поется на мотив «Божья благодать души»:
Николай у нас царем, Каждый молится о нем. Велика его держава, Велика царева слава! Честным радость он приносит, Головы злодей не сносит. Шапку пред царем долой! Государю славу пой!
Собиратель песен почесал затылок и не выдавил из себя ничего, кроме: «Так-так!»
А Кусти выпалил наобум:
О, дай мне тысячу рублей, Язык завертится живей.
Атмосфера в горнице хибарки Ревала была настолько накалена, что никто не заметил, как в калитку вошли люди. Лишь тогда, когда топот ног послышался на пороге, все повернули головы к дверям. В дверях показалась хозяйка Вийя, волостной писарь Антон Саар, волостной старшина Яан Пууман и кокиский Длинный Биллем. Старшина и Биллем вошли в комнату. Саар, заглянув в комнату, почему-то вернулся на кухню, а вскоре Вийя позвала туда же и Матиса. Тот, как был в овчинном полушубке без рукавов и в кальсонах из домотканой мешковины, спустил ноги с кровати и, осторожно ступая, перебрался через порог. Волостной писарь закрыл за ним дверь.
Не обращая особого внимания на собирателя песен, которого он уже видел в волостном правлении, старшина сообщил самую свежую местную новость. Из города пришло известие, что послезавтра сюда, в Каугатома, прибудет сам уездный начальник. Он намерен произнести речь с целью умиротворения народа, и к двенадцати часам все должны собраться у волостного правления.
В кухне, устланной плитняком, разговор велся на шепоте.
— Кем он назвался?— спросил волостной писарь.— Все еще собирает старинные песни или перекинулся на другую специальность?
Некоторое время Матис глядел прямо в честные, открытые глаза собеседника.
— Душегуб, провокатор этот хлюст, больше никто,— сказал волостной писарь, с которым Матис был на короткой ноге уже месяца полтора.— Дня три или четыре назад пришел он ко мне, объявился социал-демократом, посланным из города для связи с нашим комитетом. Он сразу показался мне подозрительным. А теперь посмотри,— писарь вынул письмо, на конверте которого было выведено по-русски: «Его высокоблагородию, господину начальнику жандармского управления, полковнику Тихоновичу». Затем Саар вкратце перевел на эстонский язык письмо, написанное старательно выведенными буквами:
«Довожу до сведения Вашего высокоблагородия, что прибыл в Каугатома и приступил к работе. Уже в ближайшее время надеюсь узнать здесь все нужное, к чему имеет интерес Ваше высокоблагородие, и представить список соответствующих лиц Вашему высокоблагородию. Ваш покорнейший слуга Артур Тикк, агент № 37».
Другое письмо, на эстонском языке, было адресовано некой таллинской барышне Эльфриде Блибернихт, на улицу Вееренни. В письме среди всяческой пустой болтовни было между прочим написано, что крестьянское население Каугатома довольно-таки глупое и простоватое и его можно легко одурачить. Поэтому он надеется вскоре привести свои дела в полный порядок, и награда за это будет приличная, местный господин барон тоже заинтересован в его работе — деньги можно ожидать с двух сторон.
«Встретимся в старом милом Ревеле и устроим в «Золотом льве» хорошую пирушку.
О, потерпи еще и я приду к тебе, твой Артур Тикк».
— Шпик,— пробормотал Матис.— Мне, а еще больше Михкелю он сразу показался подозрительным, но у него была с собой водка, и он выманил песню у Кусти, ту, что сочинил Каарли. Другой добычи у него здесь не было. А как ты достал эти письма?
— Ведь понемногу и у нас повсюду появляются друзья.
— Ну да,— согласился Матис.
Он вспомнил дочь каугатомаского почтальона, с которой волостной писарь был более чем дружен. «Сам должен был догадаться об этом»,— подумал он, но ни у него, ни
1 Мгновение (нем.).
у Саара не было времени для обсуждения таких пустяковых личных дел.
— А теперь что?— спросил Матис.
— Он здесь тоже показывал царя на горшке?
— Были какие-то картинки.
— Тем лучше. Тогда имеется достаточно оснований, чтобы запереть этого лодыря на ночь в кутузку при волостном правлении и завтра вытолкать его пред светлые очи уездного начальника. Как оно обстоит на самом деле, нам и знать не надо, не написано же у него на лбу, что он шпик. Есть ли у тебя поблизости чересседельник, на случай, если он будет сопротивляться?
— Я сейчас найду,— шепнула Вийя.— Лошади давно нет, но упряжь осталась.
Вскоре она вернулась из сеней с длинным кожаным ремнем.
— Держи при себе, пока понадобится,— сказал, вставая, Саар и шагнул к двери, ведущей в комнату.
— Куда ж вы так сразу, не поевши. У меня тут молочный суп остался от завтрака, разогрею, добавлю еще сига,— сказала озабоченно хозяйка.
— Еда потерпит, подумаешь, важное дело! Не хватает еще шпика откармливать!— сказал волостной писарь и ушел в комнату. Следом за ним засеменил и Матис.
Саар подмигнул волостному старшине. Папаша Яан Пууман, после памятного похода на мызу, закончившегося жертвами, дал себе слово никогда больше не ввязываться ни в одно темное предприятие. Но сегодня он не смог отказать Саару. Шпик — мерзкое животное, шпика нужно спровадить из волости. Старшина встал со стула и остановился перед чужаком:
— Я старшина Каугатомаской волости и пришел, чтобы арестовать вас.
Шляпа собирателя старинных песен скатилась с колен, веки удивленно захлопали за стеклами очков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113