Бесшумно ступая босыми ногами, жрец шагнул вперед. На его загорелом лице не было и следа оскорбления, но лишь глубочайшее сочувствие. Он легко коснулся плеча воина:
— Когда оба — и хозяин и хозяйка — находятся между жизнью и смертью, ты был бы плохим стражем, если бы не старался оберегать их покой.
Не отрывая лба от пола, Люджан проговорил:
— Добрый священнослужитель, если ты пришел помочь… мои чувства — ничто по сравнению с нуждами хозяина и госпожи.
На этот раз жрец нахмурился. Его рука напряглась и с удивительной силой рывком подняла Люджана из раболепной позы.
— Напротив, — резко бросил он. — Веления души и чувства всех людей равно важны в глазах моего бога. Твоя невольная оплошность прощена, достойный воин. А теперь иди. Предоставь мне заняться своим делом с раненым господином и позаботься, чтобы стража у дверей исправно несла свою службу.
Люджан отсалютовал жрецу, ударив рукой по груди, и удалился, как ему было ведено. Хирург отвесил короткий полупоклон и вознамерился последовать за военачальником, но жрец жестом удержал его:
— Мой ученик еще совсем мальчик, да к тому же он слишком устал в пути, и вряд ли у него найдутся силы, чтобы оказать должную помощь. Он спит, и если я должен приступить к служению моему богу, то мне потребуется твое содействие.
Жрец поставил на пол дорожную суму, взял Хокану за руку и, глядя прямо ему в глаза, спросил:
— Сын моего бога, как ты себя чувствуешь? Хокану склонил голову: он не был способен на какие-то другие проявления любезности.
— Я чувствую себя достаточно хорошо. Благословенно имя твоего бога и безгранична милость Чококана, если они привели тебя в этот дом. — Он с трудом вдохнул воздух. — Если мне позволено будет высказаться, я осмелился бы попросить, чтобы ты сначала проведал властительницу. Твое искусство сейчас необходимо ей больше, чем мне!
Жрец поджал губы:
— Нет. Я сказал: нет! — Он поднял руку, заранее отметая протест Хокану. — Решения принимаю я. Я уже посетил Слугу Империи. Я проделал долгий путь в Акому ради нее, ибо своим щедрым приношением и заботой о своих людях она снискала признательность среди приверженцев моего бога. Но она идет на поправку и без вмешательства Хантукаму. Ты принес противоядие вовремя.
Хокану закрыл глаза; облегчение было столь сильным, что казалось осязаемым.
— Я благодарен богам за то, что ей суждено выздороветь.
— Да, она выздоровеет. — Жрец помолчал, его лицо внезапно омрачилось. — Но ты, как ее консорт, должен знать: в будущем она сумеет выносить еще только одного ребенка, и это все, чем могут ее одарить целительные силы моего бога. Действие яда не проходит бесследно.
Глаза Хокану широко раскрылись, полыхнув черным пламенем в свете ламп. Воинское самообладание не изменило ему, как ни тяжел был этот новый удар. Итак, его повелительница не сможет произвести на свет многочисленных отпрысков, о которых так мечтала, надеясь обезопасить от любых превратностей продолжение обеих династий — и Акомы, и Шиндзаваи.
— Тогда будь что будет, добрый священнослужитель.
Молчание заполнило комнату. Хирург неподвижно стоял, уважая чувства хозяина. Шипение масляной лампы смешивалось с шелестом ветра за стеной и с отдаленными шагами воина после смены караула. Лето миновало, и всякая земноводная живность не оглашала берега озера деловитым хором, только насекомые пели свою нескончаемую песнь в мягком тепле ночи.
В тишине этого позднего часа снова прозвучал голос жреца Хантукаму:
— Господин Хокану, это еще не все.
Консорт Мары уставился на стройного худощавого жреца, пытаясь преодолеть стоящий перед глазами туман; наконец ему удалось немного приподняться на локтях.
— Чего же еще ты можешь от меня потребовать такого, чего я уже не отдал?
Жрец Хантукаму вздохнул и слегка улыбнулся:
— Речь идет о том, что ты отдаешь даже слишком щедро, сын моего бога. Твоя любовь и преданность властительнице поглощают все, что ты имеешь, и все, что составляет тебя самого. Ради нее наследник Шиндзаваи рисковал потерей ноги, ради нее же он готов пожертвовать своей жизнью, лишь бы ее жизнь была спасена. Послушай, что я скажу, ибо сейчас сам Хантукаму говорит моими устами. И я говорю тебе: это слишком.
На этот раз щеки Хокану вспыхнули от гнева.
— Где была бы моя честь, если бы я кинулся спасать себя, а уж потом — Мару?
Бережным, но твердым нажимом жрец заставил Хокану снова лечь на подушки.
— Она не нуждается в том, чтобы ты ее спасал, — сказал он с грубоватой непререкаемостью. — Она Слуга Империи и властительница Акомы. Она достаточно сильна, чтобы постоять за себя. Ты ей необходим как сподвижник и единомышленник, стоящий рядом, а не как щит, выставленный вперед.
Хокану перевел дух, собираясь возражать, но жрец остановил его сверлящим взглядом и продолжил:
— В глазах Империи, в глазах моего бога ты значишь не меньше, чем она. Чтобы государство сохранилось, чтобы для всех настали лучшие времена, обещанные Светом Небес, — для этого ты, наследник Шиндзаваи, столь же необходим, как она. Ты главный игрок в обновленной Игре Совета и должен сам это понимать.
Слишком обессиленный, чтобы спорить, Хокану расслабился на подушках.
— Ты говоришь так, словно знаешь будущее, — устало сказал он. — Что же ты видишь такое, чего не видим мы?
Но жрец не ответил. Он сделал шаг в сторону от плеча Хокану и положил руки на его бедро, с обеих сторон от раны. Мягко и уверенно он обратился к хирургу:
— Открой мою суму, почтенный лекарь. Если мы хотим, чтобы этот человек не хромал, когда поднимется с постели, то впереди нас ждет работа на всю ночь… и нужно очень постараться, чтобы снискать благословение моего бога.
***
О засаде у молитвенных ворот и о выздоровлении Мары Аракаси узнал, находясь на палубе баржи, направлявшейся вниз по реке из Кентосани. Вестник, принесший эти новости, появился перед самым рассветом, во время остановки для приема груза свежих фруктов. Он поднялся на борт вместе с рабами, которые тащили корзины с плодами йомаха, и незаметно ускользнул, затесавшись в плотную беспорядочную толпу палубных пассажиров, заплативших по одной цинтии каждый за возможность совершить путешествие в столь неудобных условиях. На барже теснились три семьи бродячих сборщиков фруктов, двое чесоточных нищих, изгнанных из Кентосани за то, что промышляли своим ремеслом без имперской лицензии, и скороход из гильдии гонцов с распухшей лодыжкой: он держал путь к югу, чтобы попросить пристанища у своего дяди на время, которое потребуется для исцеления.
Аракаси пристроился между двумя прикрепленными к палубе бочками; темный капюшон скрывал его лицо. Он был столь же грязен, как нищие, и столь же подозрителен на вид, как уличный вор;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253