— Условия были тяжелыми, — закончил оратор таким тоном, в котором можно было бы услышать горечь. — Внутри Цурануани в ульях чо-джайнов не разрешается вывести ни одного мага. Чо-джайнам запрещаются метки, обозначающие возраст или ранг; взрослые чо-джайны лишаются права на любые цвета, кроме черного, — точно так же, как вашим цуранским рабам дозволяется носить только серую одежду. Не допускается торговля с чо-джайнами за пределами Цурануани; обмен информацией, новостями или магическими познаниями карается особенно сурово. Мы подозреваем — и это может быть печальной правдой, — что в вашей стране королев заставили изъять из роевой памяти все упоминания и истолкования магии чо-джайнов. Если бы даже все вы, цурани, вымерли и об эдикте Ассамблеи никто уже не вспоминал, сомнительно, чтобы рожденная в Империи королева смогла отложить яйцо, из которого вылупится маг. Так и произошло, что небесные города нашего народа оказались позабыты и превратились — по милости человеческой расы — в тесные сырые подземные норы. Наши гордые собратья стали землекопами, и их искусство волшебства утеряно навсегда.
Небо потемнело, наступили сумерки. Судьи, до этого момента молча сидевшие на местах, поднялись, а оратор, повинуясь некоему неслышимому сигналу, умолк. Стражник, стоявший за спиной Мары, толчком дал ей понять, что пора встать с подушек, а писарь мага наклонил голову в ее сторону таким движением, в котором можно было угадать сожаление.
— Госпожа, время твоей последней воли истекло, и наступает срок для оглашения приговора. Если у тебя имеется какое-нибудь последнее сообщение, которое ты хочешь послать сородичам, тебе предлагается изложить его незамедлительно.
— Последнее сообщение?.. — От вина и сладких фруктов ее восприятие действительно слегка притупилось, да и оратор беседовал с ней вполне по-свойски, и это тоже придало Маре смелости. — О чем ты говоришь?
Писарь мага переступил с ноги на ногу и промолчал. Ответ Мара получила от самого рослого из чо-джайнов в трибунале:
— О твоем приговоре, госпожа Мара из Цурануани. После того как ты сообщишь свою последнюю волю, будет формально оглашен приговор, согласно которому завтра на рассвете ты будешь казнена.
— Казнена?! — Накатившая волна возмущения и страха заставила Мару распрямить плечи; в ее глазах вспыхнуло пламя. Она отбросила всякую дипломатию. — Кто же вы такие, если не варвары, — вы, осуждающие посла на смерть, даже не выслушав его? — Члены трибунала заерзали, а чо-джайн, стоявший на страже, угрожающе подался вперед, но Мара и так уже была испугана чуть ли не до потери сознания и не обратила на конвоира ни малейшего внимания. — Да ведь меня сюда послала королева из вашей расы; послала для того, чтобы повести с вами переговоры! Она лелеет надежду на избавление тех чо-джайнов, которые ведут жизнь покоренного народа внутри границ нашей Империи, и во мне она усмотрела возможность исправить прошлые ошибки человечества, породившие в мире столько зла. И вы казните меня ни за что ни про что, хотя я пытаюсь сокрушить могущество Ассамблеи и явилась сюда просить помощи в борьбе против тирании наших магов?
Судьи уставились на нее одинаковыми фасеточными глазами, ничуть не тронутые ее воззванием.
— Госпожа, — отчеканил их предводитель, — изложи свою последнюю волю, если у тебя таковая имеется.
Мара закрыла глаза. Неужели всем ее усилиям пришел конец? Неужели она была Слугой Империи, властительницей Акомы и советницей Императора только затем, чтобы умереть бесславной смертью в чужом краю? Она подавила невольный трепет и не позволила себе даже поднять руки, чтобы отереть со лба испарину. После всего услышанного о том, что натворили ее предки в борьбе с мирной цивилизацией чо-джайнов, она уже не могла опереться даже на свою честь. Но в ее голосе прозвучала странная твердость, когда она возвестила:
— Моя последняя воля такова. Возьмите этот талисман. — Она протянула судьям, не питающим к ней ничего, кроме вражды, гемму памяти, полученную от Гиттании. Собрав все силы, она заставила себя продолжать:
— Я хочу, чтобы вы взяли это свидетельство и включили его в общую память вашего роя вместе с подробностями моей «казни», так чтобы все ваши сородичи
— и ныне, и впредь — помнили: в преступной жестокости виновно не только человечество. Если моим детям и мужу — то есть семье, которая по существу представляет собой мой рой, — суждено меня потерять в отместку за договор Ассамблеи с чо-джайнами, то, по крайней мере, намерения моего сердца должны сохраниться в коллективном разуме моих убийц.
Ее слова были встречены гулом голосов. С безрассудной решимостью Мара бросила в лицо судьям:
— Вот моя последняя воля! Исполните ее или пусть проклятие богов до конца времен тяготеет над вашим народом за ту же преступную несправедливость, в которой вы обвиняете нас!
— Молчать!..
Приказ заставил содрогнуться стены палаты, и эхо от хрустального купола набрало такую силу, что впору было оглохнуть. Съежившись от громоподобного звука, Мара лишь через секунду сообразила, что окрик исходил не со стороны трибунала, а от мага, возникшего неизвестно откуда в центре зала. Его крылья были распростерты во всю длину, а метки настолько сложны и запутанны, что в глазах рябило. Он зашагал по направлению к Маре, сверля ее глазами, бирюзовый цвет которых напоминал лед на вершинах дальних гор.
Остановившись перед Марой в угрожающей позе, он потребовал:
— Дай мне твой талисман.
Мара протянула ему дар Гиттании, уверенная, что не могла бы поступить иначе, даже если бы захотела. В голосе чо-джайна таилась колдовская сила, которая подавляла в зародыше любой протест.
Маг выхватил волшебный камень, едва коснувшись при этом руки властительницы. Она приготовилась воззвать к нему о справедливости, но не успела произнести ни звука: ослепительная вспышка пламени лишила ее дара речи. Свет окутывал ее словно плотная оболочка, не позволяющая ни охнуть, ни вздохнуть; и к тому моменту, когда чувства вернулись к ней после магического беспамятства, палата под куполом, где заседали судьи, исчезла, словно ее никогда и не было. Она обнаружила, что вновь находится в шестиугольной камере без окон и дверей, как раньше, но теперь по полу были разбросаны цветные подушки и пара спальных циновок цуранского образца. На ближайшей из них скорчился Люджан, подложив руки под голову; его лицо выражало полнейшее отчаяние.
При появлении хозяйки он вскочил на ноги и по-воински отсалютовал. Осанка его была безупречна, но в глазах застыла безнадежность.
— Ты слышала, что они собираются с нами сделать? — спросил он с плохо сдерживаемой яростью.
Властительница вздохнула, слишком подавленная, чтобы вымолвить хоть слово;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253