Мы поищем лесного тигра, найдем его логово».
Джем только улыбался и качал головой:
— Я не поправлюсь, Ката.
Девушка принималась утешать его:
— Царапины сойдут, синяки исчезнут, ты поправишься. И ноги у тебя выпрямятся.
— Ката, я калека. Ты прекрасно знаешь — я калека!
— Это неправда! Папа бы тебе шею сломал, услышь он такое.
В такие мгновения Джему казалось, что девушка Ката играет в какую-то игру.
— Папа, — обратился в этот же день, чуть позже, Джем к старику (с некоторых пор он начал называть его так же, как Ката), — вы не собираетесь свернуть мне шею?
— Ты не боишься меня, дитя?
— Боюсь? — улыбнулся Джем. Но вдруг к нему пришла мысль — казалось, он родом из другой жизни. — А тетя Умбекка говорит, что вы злой.
Старик огорченно вздохнул.
— В ее глазах — наверное. Бывают люди, в глазах которых мы играем какие-то роли, хотя эти роли принадлежат не нам. Бывают люди, которые вообще хотели бы, чтобы нас не было на свете. Умбекка Ренч — из таких людей. Пока ты бредил, дитя, ты говорил о многом. Ты говорил ужасные вещи. Бедная Умбекка!
— Папа, — вмешалась в их разговор Ката. — Джем ведь будет ходить, правда?
Старик курил трубку. Он сидел на пне у входа в пещеру. Он услышал испуг в голосе дочери, обнял ее за плечи и привлек к себе.
— Дитя, — сказал он. — Ты думаешь о белой крачке. Помнишь, я говорил тебе, что она не способна сыграть свою роль в природе. Ну а этот мальчик? Он сможет?
— Папа, я тебя не понимаю!
Под деревьями сгущался сумрак нового вечера. Шло время, но для Джема все дни, что он провел в Диколесье, были волшебными, идущими отдельно от другой, обычной жизни.
Только иногда Джем задумывался о том, что он не сможет скрываться вечно. Сердце его кольнуло тоской, когда он вспомнил о матери, о Нирри, и он подумал о том, что они-то в отличие от него все эти дни жили по обычному времени.
Может быть, они думали, что он умер?
И сколько же времени прошло?
Правда, подобные мысли посещали Джема только перед сном и со временем стали все реже тревожить его. По ночам, когда его раны зажили, Ката стала тихо-тихо подходить к нему. Она ложилась рядом и клала ему руку на грудь, как бы защищая его. Их обоих охватывало чувство безмятежности. А из леса до них доносилось уханье мудрого старого филина.
Они даже дышали в унисон.
А когда наступил последний день, не сразу стало понятно, что он хоть чем-то отличается от дней предыдущих. Не стало прохладнее, не подул резкий ветер, не показалось Джему, что примолкли птицы, хотя потом, когда он вспоминал об этом дне, ему казалось, что как раз так все и было. Наверное, в тот день и солнце сильнее золотило полянку перед пещерой, и в его золоте появилась светлая грусть приближавшегося сезона Джавандры. Пожалуй, и листья уже желтели и начали падать с деревьев.
Да, если задуматься, то весь тот день был отмечен какими-то знаками.
— Дитя, ты теперь в том состоянии, в каком был в тот день, когда твоя тетка повела тебя в тот ужасный дом, но такова ли твоя истинная природа?
Вопрос был не простой и несколько загадочный, но Джем сразу понял, к чему клонит старик. Его зазнобило, а потом он понял, что на полянке стало как-то необычно тихо. Снова старик заговорил лишь немного погодя, и голос его зазвучал так, словно доносился откуда-то из потустороннего мира.
— Есть еще одно снадобье, которое можно бы попробовать. Старик ушел в пещеру, а когда вернулся, в руке его был небольшой холщовый мешочек. Развязав шнурок на горловине мешочка, Сайлас высыпал немного себе на ладонь. Затем он наклонился к Джему и Кате. Те сидели тихо, словно завороженные. В лучах послеполуденного солнца сверкал и переливался песок на ладони старика.
— Пробил ли час — вот что интересно? Я думал, что эти крупинки предназначены для меня, для того, чтобы я мог приостановить угасание моих ощущений, но я стар. Скоро…
— Папа?
Старик шагнул вперед. Его рука слепо шарила в воздухе — так, словно Сайлас искал опору. Искал Сайлас именно Джема, а не дочь. Он протянул к юноше руку, в которой держал песок. Старик разжал кулак и высыпал крупицы песка на волосы Джема, на лицо, на веки.
Ката стояла на коленях около друга, затаив дыхание.
— Если я не ошибаюсь, — сказал ее отец, — это дитя явилось на свет не таким, каким должно было явиться. Его истинная природа безобразно скрыта. В этот мир это дитя явилось лишь бледным подобием себя истинного.
И старик обернулся к дочери.
— Дитя мое, собери для меня побольше пригоршней земли Диколесья. Бери только самую плодородную землю, чтобы в ней было много спор и перегноя, помета сов и высохших жучиных надкрылий. Потом принеси чистой, свежей воды из реки. Мы смешаем землю с водой, сделаем мягкую, нежную мазь и добавим к этой мази Сверкающий Песок. Ну а потом должно произойти чудо.
Все это было проделано. Джему было велено улечься посередине полянки на ложе из листвы. Его укрыли одеялом. Неподалеку от него горел костер, а над костром висел котелок с волшебным бальзамом.
Котелок закипал — снадобье начало булькать.
Старик опустился на колени рядом с лежащим юношей. Ката настороженно наблюдала за отцом, а тот завел медленную и тихую песню. Песня была странная — сочетание бессмысленных, казалось бы, звуков — диких, но все же не звериных. Звуков диких людей.
Ката села на землю, запрокинула голову, выгнула дугой шею, и с ее губ свободно, беспрепятственно сорвался дикий вой.
Потрескивал костер.
Костер сложили из каких-то особенных веток и сучьев. Горя, он распространял тяжелый, сладко пахнущий дым. Дым струйками поднимался в воздухе, встречался с золотистым воздухом и смешивался с ним.
Осторожно, бережно Сайлас Вольверон откинул одеяло. Долго-долго его пальцы ощупывали бледную кожу, путешествовали от головы до ног юноши и обратно. Издалека, как бы с большой высоты, Ката смотрела на наготу Джема. Множество ран зажило, от них не осталось и следа.
Джем был здоров.
Почти здоров.
Юноша лежал, закрыв глаза. Он едва дышал. Казалось, он умирал.
На глаза Каты набежали слезы.
Но вдруг старик резко оборвал своё пение. Он рывком снял с огня котелок с бальзамом и опрокинул его прямо на Джема. Ката закричала, но крик получился каким-то глухим, бесчувственным, словно крик птицы.
— Помоги мне, дитя. Помоги мне, — попросил ее отец.
Ката послушно заработала руками. В темном, мягком бальзаме она видела множество золотистых крапинок. Ей хотелось потрогать их.
И еще ей хотелось коснуться тела юноши.
Ката и ее отец быстро и ловко намазывали бальзамом спокойное, бесстрастное лицо Джема, грудь, руки, ноги. Перевернули его на живот, потом — снова на спину. Они втерли бальзам в волосы и даже в веки юноши и между ног. Затем, когда бальзамом было покрыто все тело Джема, Вольверон сжал руками его вогнутую ногу и стал втирать в нее бальзам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Джем только улыбался и качал головой:
— Я не поправлюсь, Ката.
Девушка принималась утешать его:
— Царапины сойдут, синяки исчезнут, ты поправишься. И ноги у тебя выпрямятся.
— Ката, я калека. Ты прекрасно знаешь — я калека!
— Это неправда! Папа бы тебе шею сломал, услышь он такое.
В такие мгновения Джему казалось, что девушка Ката играет в какую-то игру.
— Папа, — обратился в этот же день, чуть позже, Джем к старику (с некоторых пор он начал называть его так же, как Ката), — вы не собираетесь свернуть мне шею?
— Ты не боишься меня, дитя?
— Боюсь? — улыбнулся Джем. Но вдруг к нему пришла мысль — казалось, он родом из другой жизни. — А тетя Умбекка говорит, что вы злой.
Старик огорченно вздохнул.
— В ее глазах — наверное. Бывают люди, в глазах которых мы играем какие-то роли, хотя эти роли принадлежат не нам. Бывают люди, которые вообще хотели бы, чтобы нас не было на свете. Умбекка Ренч — из таких людей. Пока ты бредил, дитя, ты говорил о многом. Ты говорил ужасные вещи. Бедная Умбекка!
— Папа, — вмешалась в их разговор Ката. — Джем ведь будет ходить, правда?
Старик курил трубку. Он сидел на пне у входа в пещеру. Он услышал испуг в голосе дочери, обнял ее за плечи и привлек к себе.
— Дитя, — сказал он. — Ты думаешь о белой крачке. Помнишь, я говорил тебе, что она не способна сыграть свою роль в природе. Ну а этот мальчик? Он сможет?
— Папа, я тебя не понимаю!
Под деревьями сгущался сумрак нового вечера. Шло время, но для Джема все дни, что он провел в Диколесье, были волшебными, идущими отдельно от другой, обычной жизни.
Только иногда Джем задумывался о том, что он не сможет скрываться вечно. Сердце его кольнуло тоской, когда он вспомнил о матери, о Нирри, и он подумал о том, что они-то в отличие от него все эти дни жили по обычному времени.
Может быть, они думали, что он умер?
И сколько же времени прошло?
Правда, подобные мысли посещали Джема только перед сном и со временем стали все реже тревожить его. По ночам, когда его раны зажили, Ката стала тихо-тихо подходить к нему. Она ложилась рядом и клала ему руку на грудь, как бы защищая его. Их обоих охватывало чувство безмятежности. А из леса до них доносилось уханье мудрого старого филина.
Они даже дышали в унисон.
А когда наступил последний день, не сразу стало понятно, что он хоть чем-то отличается от дней предыдущих. Не стало прохладнее, не подул резкий ветер, не показалось Джему, что примолкли птицы, хотя потом, когда он вспоминал об этом дне, ему казалось, что как раз так все и было. Наверное, в тот день и солнце сильнее золотило полянку перед пещерой, и в его золоте появилась светлая грусть приближавшегося сезона Джавандры. Пожалуй, и листья уже желтели и начали падать с деревьев.
Да, если задуматься, то весь тот день был отмечен какими-то знаками.
— Дитя, ты теперь в том состоянии, в каком был в тот день, когда твоя тетка повела тебя в тот ужасный дом, но такова ли твоя истинная природа?
Вопрос был не простой и несколько загадочный, но Джем сразу понял, к чему клонит старик. Его зазнобило, а потом он понял, что на полянке стало как-то необычно тихо. Снова старик заговорил лишь немного погодя, и голос его зазвучал так, словно доносился откуда-то из потустороннего мира.
— Есть еще одно снадобье, которое можно бы попробовать. Старик ушел в пещеру, а когда вернулся, в руке его был небольшой холщовый мешочек. Развязав шнурок на горловине мешочка, Сайлас высыпал немного себе на ладонь. Затем он наклонился к Джему и Кате. Те сидели тихо, словно завороженные. В лучах послеполуденного солнца сверкал и переливался песок на ладони старика.
— Пробил ли час — вот что интересно? Я думал, что эти крупинки предназначены для меня, для того, чтобы я мог приостановить угасание моих ощущений, но я стар. Скоро…
— Папа?
Старик шагнул вперед. Его рука слепо шарила в воздухе — так, словно Сайлас искал опору. Искал Сайлас именно Джема, а не дочь. Он протянул к юноше руку, в которой держал песок. Старик разжал кулак и высыпал крупицы песка на волосы Джема, на лицо, на веки.
Ката стояла на коленях около друга, затаив дыхание.
— Если я не ошибаюсь, — сказал ее отец, — это дитя явилось на свет не таким, каким должно было явиться. Его истинная природа безобразно скрыта. В этот мир это дитя явилось лишь бледным подобием себя истинного.
И старик обернулся к дочери.
— Дитя мое, собери для меня побольше пригоршней земли Диколесья. Бери только самую плодородную землю, чтобы в ней было много спор и перегноя, помета сов и высохших жучиных надкрылий. Потом принеси чистой, свежей воды из реки. Мы смешаем землю с водой, сделаем мягкую, нежную мазь и добавим к этой мази Сверкающий Песок. Ну а потом должно произойти чудо.
Все это было проделано. Джему было велено улечься посередине полянки на ложе из листвы. Его укрыли одеялом. Неподалеку от него горел костер, а над костром висел котелок с волшебным бальзамом.
Котелок закипал — снадобье начало булькать.
Старик опустился на колени рядом с лежащим юношей. Ката настороженно наблюдала за отцом, а тот завел медленную и тихую песню. Песня была странная — сочетание бессмысленных, казалось бы, звуков — диких, но все же не звериных. Звуков диких людей.
Ката села на землю, запрокинула голову, выгнула дугой шею, и с ее губ свободно, беспрепятственно сорвался дикий вой.
Потрескивал костер.
Костер сложили из каких-то особенных веток и сучьев. Горя, он распространял тяжелый, сладко пахнущий дым. Дым струйками поднимался в воздухе, встречался с золотистым воздухом и смешивался с ним.
Осторожно, бережно Сайлас Вольверон откинул одеяло. Долго-долго его пальцы ощупывали бледную кожу, путешествовали от головы до ног юноши и обратно. Издалека, как бы с большой высоты, Ката смотрела на наготу Джема. Множество ран зажило, от них не осталось и следа.
Джем был здоров.
Почти здоров.
Юноша лежал, закрыв глаза. Он едва дышал. Казалось, он умирал.
На глаза Каты набежали слезы.
Но вдруг старик резко оборвал своё пение. Он рывком снял с огня котелок с бальзамом и опрокинул его прямо на Джема. Ката закричала, но крик получился каким-то глухим, бесчувственным, словно крик птицы.
— Помоги мне, дитя. Помоги мне, — попросил ее отец.
Ката послушно заработала руками. В темном, мягком бальзаме она видела множество золотистых крапинок. Ей хотелось потрогать их.
И еще ей хотелось коснуться тела юноши.
Ката и ее отец быстро и ловко намазывали бальзамом спокойное, бесстрастное лицо Джема, грудь, руки, ноги. Перевернули его на живот, потом — снова на спину. Они втерли бальзам в волосы и даже в веки юноши и между ног. Затем, когда бальзамом было покрыто все тело Джема, Вольверон сжал руками его вогнутую ногу и стал втирать в нее бальзам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134