Верно, капеллан его немного пугал. Капеллан вне храма и капеллан в храме — это были как бы разные люди. Не вел ли себя капеллан несколько, скажем так, фривольно? Разве так должен был вести себя тот, кто стоял на страже истинной веры? Нет, Джем не сомневался в том, что истина может быть… Его озадачивало то, как он играл свою роль.
Теперь же происходило нечто большее. Джем был несведущ во многом и простодушен, но глуп не был никогда — он умел думать.
А думать — это означает «сомневаться».
И, пожалуй, в тот миг, когда Эй Фиваль выкрикнул имя Короса, Джем понял, в чем состояла цель проповеди.
Тайная цель.
Мрак, по утверждению капеллана, был присущ детям Короса, ваганам, уклоняющимся от света бога Агониса. А тот отблеск, что исходил от мрака, являл собой живое зло, зиявшее мрачным, противоположным светом, и этот мрачный свет исходил от ваганов во всех их мыслях и деяниях.
И тогда в душе Джема поселилось неотступное, тягостное понимание происходящего. Понимание правды забило в его сердце тревожным набатом.
«Они хотят, чтобы мы возненавидели ваганов.
Они хотят, чтобы мы возненавидели ваганов, но раз они этого хотят, мы не будем ненавидеть ваганов».
Джем задумался об «Эль-Ороконе». Он знал о том, что священная книга написана давным-давно, так давно, что никто бы не смог точно сказать, когда именно и кто ее написал. А вдруг она была настоящая? Может быть, конечно, и настоящая. Но одно Джем знал точно: она запросто могла быть написана синемундирником для оправдания сути их правления.
И вот как они пользовались священной книгой.
Джем повернул голову, посмотрел на тетку. Та, зачарованная, не сводила глаз с Эя Фиваля. Она смотрела на него сейчас, как когда-то на Воксвелла. Какое-то время, после бала, Джем ненавидел тетку. Пылая гневом, он представлял, как возьмет и скажет ей о том, что ему все известно. Но потом он понял, что не сможет так поступить, и понял, что в душе его нет ненависти к Умбекке.
Джем жалел ее.
Он оглянулся, пробежал взглядом по лицам офицерских жен, богатых торговцев, крестьян, примостившихся на дальних скамьях. Эй Фиваль назвал бы их своей паствой, то есть стадом, и Джем видел воочию: так оно и было.
Стадо овец.
Джем больше не мог сохранять напускную вежливость. Он подтянулся на костылях, встал и пошел по проходу.
— Простите. Простите.
— Джем? Тебе плохо? — всполошившись, прошептала тетка.
Джем ей не ответил. Он решил, что потом скажет ей, что действительно плохо себя почувствовал, но не станет уточнять, из-за чего. Теперь же он стремился как можно скорее выбраться из храма, пока Эй Фиваль громогласно распинался о священном долге агонистов — искоренении ваганского зла во всех его проявлениях
То есть — об искоренении всех ваганов до единого.
Воздух на кладбище был морозен и чист.
Стражники, стоявшие на посту под колоннами портика, глянули на Джема, и пока он, неуклюже переставляя костыли, спускался по ступеням, провожали его взглядами. Джем прекрасно знал, о чем они думают.
«Да это калека из замка».
То есть существо безвредное.
Джем медленно пошел по дорожке между могил. Теперь тут все было расчищено, трава и кусты росли ровно, аккуратно. Странно, но факт: проповедь мгновенно выветрилась из головы у Джема. В храме им владела ярость. Теперь она пропала. Все исчезло. Он поднял голову и увидел простор небес. Опустил глаза — увидел пожухлую траву вокруг надгробных камней. Куда он шел? Ему просто хотелось побродить между могил, вот и все.
Нет, неправда.
Он обернулся. Стражники его уже не видели. Его вообще никто сейчас не видел. Джем свернул с дорожки и зашагал в угол кладбища. Тут трава пока росла высоко и раскачивалась на ветру. От храма донеслись звуки органа и пение хора, начавшего замыкающие службу песнопения. Печально-торжественные звуки, плывущие над могильными камнями, вызвали у Джема чувство жуткого одиночества.
— Я одинок, — сказал он вслух.
— Нет, — ответил ему кто-то.
Конечно, она была здесь. Джем стоял у дальней стены кладбища в том самом месте, куда она велела ему прийти.
Дыра в заборе.
Плетень.
Джем смотрел в чьи-то глаза. Удивительнейшие глаза.
Нет, это наверняка был обман зрения. Таких глаз просто не могло существовать на свете. Мгновение — они горели золотым светом. Мгновение — и они стали черными. То они были похожи на плоские полупрозрачные круги, то вдруг превращались в две мрачные бездны. Когда они становились черными, Джему казалось, что он мог бы утонуть в этих глазах, словно в черном омуте. Но нет, он не утонет. Он не умрет. Он будет просто опускаться, опускаться все ниже, все глубже, а где-то там, в глубине, непременно будет свет.
Лесной тигр развернулся и исчез в чаще.
Все прошло. Все прошло. Далеко, в глубине Диколесья, Джем лежал на ложе из белых лепестков.
А рядом с ним лежала Ката.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПЫЛАЮЩИЕ СТИХИ
ГЛАВА 56
ДЕРЕВО В ДИКОЛЕСЬЕ
Жизнь Джема переменилась.
Раньше, когда он был помладше, он покидал замок только в повозке или в карете, и только вместе с теткой. В одиночестве он бродил по замку, но уйти одному за крепостную стену — это казалось ему недостижимым подвигом. Теперь он стал смелее. Джем вступил в четвертый цикл своей жизни, и, словно его возраст стал знаком прилива новых сил, юноша сначала дерзнул выходить на прогулки по дороге неподалеку от перекидного мостика, с каждым днем уходя все дальше и дальше.
И еще дальше.
А в те дни, когда стояла хорошая погода, Джем отваживался на далекие одинокие прогулки. Он гулял по деревенским улицам и аллеям, уходил за деревню. Порой, если он забредал в раскисший снег или, устав, с трудом переставлял костыли по каменистой дороге, возвращаясь по склону горы к замку, его могли окликнуть едущие в повозках купцы или конный солдат и вежливо предложить подвезти. Джем, упрямый и гордый, всегда отрицательно качал головой. Он не желал ни жалости, ни помощи.
Джем вовсе не боялся разгуливать по владениям синемундирников. Напротив, он чувствовал себя в безопасности. Солдаты привыкли к виду «хромоножки» — так они стали называть Джема. А некоторые его искренне полюбили.
— Стой! — как-то вечером окликнул его незнакомый часовой, когда Джем, возвращаясь в замок, шагнул на перекидной мостик. Уже стемнело, и прозвучал колокол — сигнал начала комендантского часа. Видимо, при свете занавешенной тучами луны фигурка на костылях, с трудом переставляющая скрюченные ноги, кому-то показалась страшноватой. Часовой наставил на Джема мушкет и строго спросил, чего ему здесь надо.
— Морви! Не валяй дурака! — урезонил часового его напарник, вышедший из тени, отбрасываемой воротами. — Это несчастный хромоножка, разве ты не видишь. Он тут живет.
В другой раз Джем слышал, как какой-то солдат негромко сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Теперь же происходило нечто большее. Джем был несведущ во многом и простодушен, но глуп не был никогда — он умел думать.
А думать — это означает «сомневаться».
И, пожалуй, в тот миг, когда Эй Фиваль выкрикнул имя Короса, Джем понял, в чем состояла цель проповеди.
Тайная цель.
Мрак, по утверждению капеллана, был присущ детям Короса, ваганам, уклоняющимся от света бога Агониса. А тот отблеск, что исходил от мрака, являл собой живое зло, зиявшее мрачным, противоположным светом, и этот мрачный свет исходил от ваганов во всех их мыслях и деяниях.
И тогда в душе Джема поселилось неотступное, тягостное понимание происходящего. Понимание правды забило в его сердце тревожным набатом.
«Они хотят, чтобы мы возненавидели ваганов.
Они хотят, чтобы мы возненавидели ваганов, но раз они этого хотят, мы не будем ненавидеть ваганов».
Джем задумался об «Эль-Ороконе». Он знал о том, что священная книга написана давным-давно, так давно, что никто бы не смог точно сказать, когда именно и кто ее написал. А вдруг она была настоящая? Может быть, конечно, и настоящая. Но одно Джем знал точно: она запросто могла быть написана синемундирником для оправдания сути их правления.
И вот как они пользовались священной книгой.
Джем повернул голову, посмотрел на тетку. Та, зачарованная, не сводила глаз с Эя Фиваля. Она смотрела на него сейчас, как когда-то на Воксвелла. Какое-то время, после бала, Джем ненавидел тетку. Пылая гневом, он представлял, как возьмет и скажет ей о том, что ему все известно. Но потом он понял, что не сможет так поступить, и понял, что в душе его нет ненависти к Умбекке.
Джем жалел ее.
Он оглянулся, пробежал взглядом по лицам офицерских жен, богатых торговцев, крестьян, примостившихся на дальних скамьях. Эй Фиваль назвал бы их своей паствой, то есть стадом, и Джем видел воочию: так оно и было.
Стадо овец.
Джем больше не мог сохранять напускную вежливость. Он подтянулся на костылях, встал и пошел по проходу.
— Простите. Простите.
— Джем? Тебе плохо? — всполошившись, прошептала тетка.
Джем ей не ответил. Он решил, что потом скажет ей, что действительно плохо себя почувствовал, но не станет уточнять, из-за чего. Теперь же он стремился как можно скорее выбраться из храма, пока Эй Фиваль громогласно распинался о священном долге агонистов — искоренении ваганского зла во всех его проявлениях
То есть — об искоренении всех ваганов до единого.
Воздух на кладбище был морозен и чист.
Стражники, стоявшие на посту под колоннами портика, глянули на Джема, и пока он, неуклюже переставляя костыли, спускался по ступеням, провожали его взглядами. Джем прекрасно знал, о чем они думают.
«Да это калека из замка».
То есть существо безвредное.
Джем медленно пошел по дорожке между могил. Теперь тут все было расчищено, трава и кусты росли ровно, аккуратно. Странно, но факт: проповедь мгновенно выветрилась из головы у Джема. В храме им владела ярость. Теперь она пропала. Все исчезло. Он поднял голову и увидел простор небес. Опустил глаза — увидел пожухлую траву вокруг надгробных камней. Куда он шел? Ему просто хотелось побродить между могил, вот и все.
Нет, неправда.
Он обернулся. Стражники его уже не видели. Его вообще никто сейчас не видел. Джем свернул с дорожки и зашагал в угол кладбища. Тут трава пока росла высоко и раскачивалась на ветру. От храма донеслись звуки органа и пение хора, начавшего замыкающие службу песнопения. Печально-торжественные звуки, плывущие над могильными камнями, вызвали у Джема чувство жуткого одиночества.
— Я одинок, — сказал он вслух.
— Нет, — ответил ему кто-то.
Конечно, она была здесь. Джем стоял у дальней стены кладбища в том самом месте, куда она велела ему прийти.
Дыра в заборе.
Плетень.
Джем смотрел в чьи-то глаза. Удивительнейшие глаза.
Нет, это наверняка был обман зрения. Таких глаз просто не могло существовать на свете. Мгновение — они горели золотым светом. Мгновение — и они стали черными. То они были похожи на плоские полупрозрачные круги, то вдруг превращались в две мрачные бездны. Когда они становились черными, Джему казалось, что он мог бы утонуть в этих глазах, словно в черном омуте. Но нет, он не утонет. Он не умрет. Он будет просто опускаться, опускаться все ниже, все глубже, а где-то там, в глубине, непременно будет свет.
Лесной тигр развернулся и исчез в чаще.
Все прошло. Все прошло. Далеко, в глубине Диколесья, Джем лежал на ложе из белых лепестков.
А рядом с ним лежала Ката.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПЫЛАЮЩИЕ СТИХИ
ГЛАВА 56
ДЕРЕВО В ДИКОЛЕСЬЕ
Жизнь Джема переменилась.
Раньше, когда он был помладше, он покидал замок только в повозке или в карете, и только вместе с теткой. В одиночестве он бродил по замку, но уйти одному за крепостную стену — это казалось ему недостижимым подвигом. Теперь он стал смелее. Джем вступил в четвертый цикл своей жизни, и, словно его возраст стал знаком прилива новых сил, юноша сначала дерзнул выходить на прогулки по дороге неподалеку от перекидного мостика, с каждым днем уходя все дальше и дальше.
И еще дальше.
А в те дни, когда стояла хорошая погода, Джем отваживался на далекие одинокие прогулки. Он гулял по деревенским улицам и аллеям, уходил за деревню. Порой, если он забредал в раскисший снег или, устав, с трудом переставлял костыли по каменистой дороге, возвращаясь по склону горы к замку, его могли окликнуть едущие в повозках купцы или конный солдат и вежливо предложить подвезти. Джем, упрямый и гордый, всегда отрицательно качал головой. Он не желал ни жалости, ни помощи.
Джем вовсе не боялся разгуливать по владениям синемундирников. Напротив, он чувствовал себя в безопасности. Солдаты привыкли к виду «хромоножки» — так они стали называть Джема. А некоторые его искренне полюбили.
— Стой! — как-то вечером окликнул его незнакомый часовой, когда Джем, возвращаясь в замок, шагнул на перекидной мостик. Уже стемнело, и прозвучал колокол — сигнал начала комендантского часа. Видимо, при свете занавешенной тучами луны фигурка на костылях, с трудом переставляющая скрюченные ноги, кому-то показалась страшноватой. Часовой наставил на Джема мушкет и строго спросил, чего ему здесь надо.
— Морви! Не валяй дурака! — урезонил часового его напарник, вышедший из тени, отбрасываемой воротами. — Это несчастный хромоножка, разве ты не видишь. Он тут живет.
В другой раз Джем слышал, как какой-то солдат негромко сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134