Черный, страшный, излучающий ощущение смерти, темный бог, казалось, на миг заглянул Джему в глаза. Юноша содрогнулся и выронил карту.
Запахнув плотнее плащ, он вытянулся на плите. Лег на спину, устремил взгляд на небо, затянутое сетью ветвей вяза. Заморосил дождь. Джем закрыл глаза. Вначале он видел только мрак, но затем из недр мира, существующего внутри его мозга, возник черно-лиловый лик с игральной карты, ставший таким огромным, словно темный бог склонился над Джемом и смотрел с потемневших, набухших дождем небес.
А потом полыхнули огненные строки:
ИБО ВОССТАНЕТ ИЗ НЕБЫТИЯ
МРАКОМ РОЖДЕННЫЙ ЗМЕЙ САССОРОХ,
СИЛЫ СВОИ УВЕЛИЧИВ СТОКРАТНО.
ЯВИТ ЧУДОВИЩЕ ИСТИННЫЙ ЛИК СВОЙ,
ИМЯ, ЧТО ПРЕЖДЕ СКРЫВАЛО, ОБЪЯВИТ.
Джем испуганно распахнул глаза.
Он был потрясен. Он успел забыть о странном сновидении, явившемся ему в алькове. Теперь он вспомнил о том, как читал отрывок из «Мифолегикона», как закрылись тогда у него глаза, как книга выпала у него из рук. У книги треснул переплет. Как ему было жаль потом любимую книгу, когда он увидел рассыпавшиеся по полу страницы! Сам по себе сон, конечно, ничего не значил — ерунда, и только. Но теперь, когда Джем лежал на холодной могильной плите, тоска вернулась к нему. Джем ощущал страсть более сильную, нежели любое из чувств, испытанных им раньше. Он думал, что того, что было между ним и Катой, достаточно, чтобы наполнить его дни без остатка. Теперь же внутри него образовалась пустота, заполнить которую, наверное, не смог бы никто.
Сассорох!
Неужели он хотел стать Нова-Риэлем?
Но молния, как говорила тетка Джема, никогда не ударяет в одно и то же место дважды.
«Пути судьбы загадочны, и не нам, беспомощным игрушкам во всезнающих руках судьбы, — ибо мы игрушки, и тут ничего не поделать — пытаться разгадать ее тайны. Но хотя покарать изменника Порлонда могут только муки в Царстве Вечности и хотя встреча с моей любимой Эвелиссой мне теперь суждена только в Царстве Вечности. Я не грущу и нахожу утешение — как и ты, надеюсь, милая моя, — и в том благословении, которым судьба одарила твою (счастливицу) Анну, которая теперь (к тому времени, когда ты получишь это письмо, моя самая дорогая подруга из оставшихся в живых) отныне и навсегда может подписываться
Леди Квинмайер».
Это было слишком.
Томик выпал из рук Умбекки. Она зарыдала. Командор тоже всхлипывал. Они добрались до финала «Красавицы долин». Подумать только — злые языки некогда твердили, будто бы этот чудесный роман — знак того, что сочинительница исписалась. Несправедливо! Роман был подлинным шедевром.
Капеллан снисходительно улыбался, глядя на плачущих Умбекку и командора. Воспользовавшись моментом, он быстро, бесшумно прошел через заросли к дверям.
Хорошо.
Стражники ждали, наготове.
Чтение нынче вечером затянулось допоздна, да собственно, так оно и было задумано. Но последние страницы романа так захватили гостью! Ее даже не потребовалось уговаривать задержаться, хотя чаю она выпила многовато, на взгляд капеллана. Ну а съела… морковный кекс, песочный кекс… а еще целую тарелку масляных булочек. Бедная дама! Она, наверное, голодна. Ну что ж, зато ее ждало вознаграждение.
Умбекка изумленно и почти встревоженно обозревала набившихся в комнату гвардейцев.
— Ка… пеллан? — неуверенно проговорила она.
Но на ее вопрос ответил командор.
— Сударыня! — возгласил старик, взяв Умбекку за руки. — В последние луны вы подарили нам столько радости! Разве мы могли бы проявить черствость и не отплатить вам за вашу доброту?
Умбекка ошарашенно обводила взглядом стоявших навытяжку гвардейцев. А другие гвардейцы унесли чайный столик и принесли стол повнушительнее. Только мгновение мерцала в свете лампы темная полировка и тут же исчезла под белоснежной скатертью, на которой быстро возникли соусники, тарелки, ножи, ложки и вилки. Аппетитные ароматы поползли по комнате.
Умбекка растерянно обернулась. Ей казалось, что она грезит. На сервировочном столике через заросли к столу везли сочного жареного поросенка, истекавшего жиром, а во рту у поросенка торчало печеное яблоко! Сам же поросенок лежал на подстилке из жареного лука, моркови, пастернака, тыквы и картофеля. За поросенком последовали судки с дымящейся подливой. Умбекка сглотнула слюну, но капеллан был уже тут как тут. Взял с подноса сверкающий гранями бокал и поднес его, улыбаясь, Умбекке:
— Если я не ошибаюсь, сударыня, вы останетесь ужинать?
Наверное, Джем все-таки закрыл глаза. Он так устал и изнемог, что уснул. Когда он очнулся, ему показалось, что он побывал в каком-то странном далеком мире. По его сознанию проносились удивительные темные силуэты. Память и сон составили причудливое смешение: бархатный занавес в алькове, колышущийся от ветра, лик темного бога — громадный, лилово-черный.
А потом снова полыхнули горящие строки:
ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ ВСЕМИРНОГО ЗЛА
МИР ОКУНЕТСЯ В ПУЧИНУ СТРАДАНИЙ.
ТАК БУДЕТ ПОЗНАН КОНЕЦ ПОКАЯНЬЯ,
И ЗАЩИТИТЬ ОТ ПОГИБЕЛИ МИР
ЛИШЬ ОРОКОНА МОГУЩЕСТВО СМОЖЕТ.
Что же с ним случилось?
О, хоть бы все это пропало, исчезло, оставило его в покое!
Джем понял, что промок и озяб, — надо же было уснуть под дождем! Одежда его вымокла до нитки, все тело, казалось, стало таким же беспомощным и непослушным, как ноги.
Зубы Джема выстукивали дробь.
Он заставил себя открыть глаза, но тьма не рассеялась. Джем понял, что наступила ночь. Черноту небес лишь немного рассеивала бледная луна, плывущая за завесой туч. Джем с трудом приподнялся, оперся на локти. На кладбище не было слышно ничего, кроме шелеста листвы под ветром да стука капель, падавших с намокших ветвей.
Сердце Джема сковало тягучей тревогой. Сколько же времени прошло? Он пропустил начало комендантского часа. Наверняка у кладбищенских ворот стоят часовые, наверняка и по лужайке слоняются подвыпившие синемундирники, вывалившиеся из «Ленивого тигра». Джем думал обо всем, что рассказал ему Тор. Раньше он синемундирников не боялся, но теперь он думал о них с неподдельным страхом.
А потом Джем услышал голоса.
Он прижался спиной к могильной плите — сам не понимая зачем. Рука его скользнула вдоль края плиты, пытаясь нащупать костыли. Неужели часовые по ночам обходили кладбище? Тревога сменилась жутким, утробным страхом. Далеко в лесу, за той стеной, что выходила на Диколесье, заухала сова.
Голоса приближались. Но то были не голоса часовых.
— Я не могу! Не могу! Уходи, прошу тебя!
— Не уйдешь от меня. Я знаю, что это была ты, я все знаю.
— Ты с ума сошел! Что ты несешь!
— Веди меня! Веди меня туда сейчас же!
Один голос был мужской, другой — женский. Оба звучали приглушенно, и в обоих слышалась мольба, но мольба в мужском голосе вот-вот грозила обернуться кое-чем похуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Запахнув плотнее плащ, он вытянулся на плите. Лег на спину, устремил взгляд на небо, затянутое сетью ветвей вяза. Заморосил дождь. Джем закрыл глаза. Вначале он видел только мрак, но затем из недр мира, существующего внутри его мозга, возник черно-лиловый лик с игральной карты, ставший таким огромным, словно темный бог склонился над Джемом и смотрел с потемневших, набухших дождем небес.
А потом полыхнули огненные строки:
ИБО ВОССТАНЕТ ИЗ НЕБЫТИЯ
МРАКОМ РОЖДЕННЫЙ ЗМЕЙ САССОРОХ,
СИЛЫ СВОИ УВЕЛИЧИВ СТОКРАТНО.
ЯВИТ ЧУДОВИЩЕ ИСТИННЫЙ ЛИК СВОЙ,
ИМЯ, ЧТО ПРЕЖДЕ СКРЫВАЛО, ОБЪЯВИТ.
Джем испуганно распахнул глаза.
Он был потрясен. Он успел забыть о странном сновидении, явившемся ему в алькове. Теперь он вспомнил о том, как читал отрывок из «Мифолегикона», как закрылись тогда у него глаза, как книга выпала у него из рук. У книги треснул переплет. Как ему было жаль потом любимую книгу, когда он увидел рассыпавшиеся по полу страницы! Сам по себе сон, конечно, ничего не значил — ерунда, и только. Но теперь, когда Джем лежал на холодной могильной плите, тоска вернулась к нему. Джем ощущал страсть более сильную, нежели любое из чувств, испытанных им раньше. Он думал, что того, что было между ним и Катой, достаточно, чтобы наполнить его дни без остатка. Теперь же внутри него образовалась пустота, заполнить которую, наверное, не смог бы никто.
Сассорох!
Неужели он хотел стать Нова-Риэлем?
Но молния, как говорила тетка Джема, никогда не ударяет в одно и то же место дважды.
«Пути судьбы загадочны, и не нам, беспомощным игрушкам во всезнающих руках судьбы, — ибо мы игрушки, и тут ничего не поделать — пытаться разгадать ее тайны. Но хотя покарать изменника Порлонда могут только муки в Царстве Вечности и хотя встреча с моей любимой Эвелиссой мне теперь суждена только в Царстве Вечности. Я не грущу и нахожу утешение — как и ты, надеюсь, милая моя, — и в том благословении, которым судьба одарила твою (счастливицу) Анну, которая теперь (к тому времени, когда ты получишь это письмо, моя самая дорогая подруга из оставшихся в живых) отныне и навсегда может подписываться
Леди Квинмайер».
Это было слишком.
Томик выпал из рук Умбекки. Она зарыдала. Командор тоже всхлипывал. Они добрались до финала «Красавицы долин». Подумать только — злые языки некогда твердили, будто бы этот чудесный роман — знак того, что сочинительница исписалась. Несправедливо! Роман был подлинным шедевром.
Капеллан снисходительно улыбался, глядя на плачущих Умбекку и командора. Воспользовавшись моментом, он быстро, бесшумно прошел через заросли к дверям.
Хорошо.
Стражники ждали, наготове.
Чтение нынче вечером затянулось допоздна, да собственно, так оно и было задумано. Но последние страницы романа так захватили гостью! Ее даже не потребовалось уговаривать задержаться, хотя чаю она выпила многовато, на взгляд капеллана. Ну а съела… морковный кекс, песочный кекс… а еще целую тарелку масляных булочек. Бедная дама! Она, наверное, голодна. Ну что ж, зато ее ждало вознаграждение.
Умбекка изумленно и почти встревоженно обозревала набившихся в комнату гвардейцев.
— Ка… пеллан? — неуверенно проговорила она.
Но на ее вопрос ответил командор.
— Сударыня! — возгласил старик, взяв Умбекку за руки. — В последние луны вы подарили нам столько радости! Разве мы могли бы проявить черствость и не отплатить вам за вашу доброту?
Умбекка ошарашенно обводила взглядом стоявших навытяжку гвардейцев. А другие гвардейцы унесли чайный столик и принесли стол повнушительнее. Только мгновение мерцала в свете лампы темная полировка и тут же исчезла под белоснежной скатертью, на которой быстро возникли соусники, тарелки, ножи, ложки и вилки. Аппетитные ароматы поползли по комнате.
Умбекка растерянно обернулась. Ей казалось, что она грезит. На сервировочном столике через заросли к столу везли сочного жареного поросенка, истекавшего жиром, а во рту у поросенка торчало печеное яблоко! Сам же поросенок лежал на подстилке из жареного лука, моркови, пастернака, тыквы и картофеля. За поросенком последовали судки с дымящейся подливой. Умбекка сглотнула слюну, но капеллан был уже тут как тут. Взял с подноса сверкающий гранями бокал и поднес его, улыбаясь, Умбекке:
— Если я не ошибаюсь, сударыня, вы останетесь ужинать?
Наверное, Джем все-таки закрыл глаза. Он так устал и изнемог, что уснул. Когда он очнулся, ему показалось, что он побывал в каком-то странном далеком мире. По его сознанию проносились удивительные темные силуэты. Память и сон составили причудливое смешение: бархатный занавес в алькове, колышущийся от ветра, лик темного бога — громадный, лилово-черный.
А потом снова полыхнули горящие строки:
ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ ВСЕМИРНОГО ЗЛА
МИР ОКУНЕТСЯ В ПУЧИНУ СТРАДАНИЙ.
ТАК БУДЕТ ПОЗНАН КОНЕЦ ПОКАЯНЬЯ,
И ЗАЩИТИТЬ ОТ ПОГИБЕЛИ МИР
ЛИШЬ ОРОКОНА МОГУЩЕСТВО СМОЖЕТ.
Что же с ним случилось?
О, хоть бы все это пропало, исчезло, оставило его в покое!
Джем понял, что промок и озяб, — надо же было уснуть под дождем! Одежда его вымокла до нитки, все тело, казалось, стало таким же беспомощным и непослушным, как ноги.
Зубы Джема выстукивали дробь.
Он заставил себя открыть глаза, но тьма не рассеялась. Джем понял, что наступила ночь. Черноту небес лишь немного рассеивала бледная луна, плывущая за завесой туч. Джем с трудом приподнялся, оперся на локти. На кладбище не было слышно ничего, кроме шелеста листвы под ветром да стука капель, падавших с намокших ветвей.
Сердце Джема сковало тягучей тревогой. Сколько же времени прошло? Он пропустил начало комендантского часа. Наверняка у кладбищенских ворот стоят часовые, наверняка и по лужайке слоняются подвыпившие синемундирники, вывалившиеся из «Ленивого тигра». Джем думал обо всем, что рассказал ему Тор. Раньше он синемундирников не боялся, но теперь он думал о них с неподдельным страхом.
А потом Джем услышал голоса.
Он прижался спиной к могильной плите — сам не понимая зачем. Рука его скользнула вдоль края плиты, пытаясь нащупать костыли. Неужели часовые по ночам обходили кладбище? Тревога сменилась жутким, утробным страхом. Далеко в лесу, за той стеной, что выходила на Диколесье, заухала сова.
Голоса приближались. Но то были не голоса часовых.
— Я не могу! Не могу! Уходи, прошу тебя!
— Не уйдешь от меня. Я знаю, что это была ты, я все знаю.
— Ты с ума сошел! Что ты несешь!
— Веди меня! Веди меня туда сейчас же!
Один голос был мужской, другой — женский. Оба звучали приглушенно, и в обоих слышалась мольба, но мольба в мужском голосе вот-вот грозила обернуться кое-чем похуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134