— Ну давай думай быстрее. Что, я весь день тут буду ждать?
Он говорил с акцентом, но не местным. Кокни. Коренной лондонец.
Арран медленно кивнула:
— Ладно.
Губы его растянулись в хищной ухмылке:
— Давай, прыгай наверх. Быстро.
Он толчком ноги завел мотор, пальцем поманил Арран.
Она перекинула длинную ногу через сиденье, подтянула колени, прижалась к его мускулистой спине. Подняв облако удушающего дыма, мотоцикл взревел и сорвался с места. Сзади раздались пронзительные женские крики:
— Блэкки! Ты что это… мерзавец…
Арран вцепилась руками в его мускулистый живот, прижавшись лицом к черепу, нарисованному на спине куртки. Холодный ветер развевал ее волосы, мощный мотоцикл яростно вибрировал между ногами. Впервые за несколько месяцев она чувствовала, что живет.
Блэкки Роуч давно решил, что не будет жить так, как родители. Он чувствовал отвращение к их унылой и безрадостной жизни. Отец — носильщик на железнодорожном вокзале Пэддингтон — тратил все свободное время и все свободные деньги семьи, играя на скачках и собачьих бегах или попивая пиво с дружками в местном пабе.
Мать, работавшая уборщицей в каком-то офисе, в свои сорок пять лет выглядела шестидесятилетней старухой.
Блэкки, так же как и пятеро его братьев и сестер, вырос в ужасающей, безнадежной бедности. В шестнадцать лет он решил, что все, с него хватит. К восемнадцати годам он приискал для себя прибыльный бизнес — начал продавать амфетамин, кокаин и другие наркотики в станционных и придорожных кафе. Его хорошо знали на дорогах между Лондоном и Бирмингемом. Всем примелькались его черный мотоцикл и он сам, мчащийся без шлема с развевающимися по ветру спутанными волосами, с презрительной усмешкой, как будто примерзшей к губам.
Весной и ранним летом 1971 года Блэкки мчался по дорогам не один. Очень часто сзади него, прильнув к его кожаной куртке, сидела тоненькая девушка с огромными глазами.
Арран довольно быстро освоилась в любимых местах Блэкки. Обычно она ждала его за чашкой кофе, сидя у стойки бара или за столиком, в компании других мотоциклистов и водителей грузовиков, пока он продавал наркотики в задних помещениях кафе или в туалете. Он вел дела с водителями, такими, как Отто из Гамбурга, ездивший на «Мерседесе-18», Марк из Лиона, водивший автомобиль «берлье», Мэрфи из Ливерпуля с его британским «лэйлэндом».
Арран стала чуть ли не легендой в тех местах. С ней обращались осторожно и уважительно, можно даже сказать, благоговейно. Шутка ли, женщина, почти ребенок, настолько беспечно относится к своей жизни, что отваживается ездить с Блэкки Роучем! На ней, наверное, лежит благословение Господне. Или печать дьявола…
Сам Блэкки принял Арран в свою жизнь с благодарностью, смешанной с изумлением. После их первой ночи он задал ей всего два вопроса. Больше он спрашивать не отваживался, уверенный, что она тут же его бросит. И все же он никак не мог уразуметь, почему такая девушка захотела его, Блэкки. С ее хрупкой прелестью эльфа, с ее образованием и воспитанием — а она явно принадлежала к благополучному среднему классу — она могла бы найти кого угодно. Однако Блэкки Роуч не привык смотреть в зубы дареному коню. Скачи на нем, пока есть возможность, — таков был его девиз. Носись по дорогам, делай свой бизнес, загребай денежки, трать их, живи одним днем. Блэкки не питал иллюзий в отношении своей жизни. Любой момент мог стать для него последним.
В любой момент его ждала тюрьма. Или смерть.
Пока же этого не произошло, он давал Арран то, в чем о а, судя по всему, больше всего нуждалась. Так и не зная ее фамилии, он возил ее с собой в диких гонках по дорогам, делал свои дела и набивал карманы деньгами.
После этого, торжествующий, с оттопыренными карманами и выпирающим из-под кожаных брюк членом — ничто так не возбуждало Блэкки, как обладание кучей денег, — он грубо хватал Арран, вытаскивал ее из-за стола или от стойки бара и волок на парковочную площадку, к какому-нибудь грузовику. Открывал дверь ключом, одолженным у дружка-водителя, и швырял ее внутрь. Там они яростно боролись на переднем сиденье или, если повезет, сзади на матрасе.
В первый раз, возбужденный донельзя кучей денег в карманах и возможностью трахнуть эту хорошенькую, необыкновенную, сумасшедшую девчонку, он сам испугался собственной силы. Ее руки и плечи выглядели такими хрупкими по сравнению с его огромными ручищами, ее грудь казалась такой нежной, соски стояли, как маленькие хрупкие пуговки. Он вошел в нее с такой неудержимой силой, что сам запаниковал — как бы не покалечить ее. Особенно когда понял с запоздалым изумлением, что она девственница. Она же не издала ни звука.
Лишь сжимала длинными пальцами его ягодицы, вдавливая его еще глубже в себя.
Потом она каждый раз просила его быть еще грубее, еще безжалостнее.
— Да, да, сильнее! Ради Христа, Блэкки, еще сильнее. Ну не останавливайся же! Давай, давай, Блэкки!
Теперь для нее, казалось, не было ничего невозможного. Никакая боль ее не пугала. Ее хрупкое, изящное тело казалось сделанным из стали. И каждый раз она выдерживала дольше, чем он.
К июню он почувствовал, что она в нем разочаровывается. В последнее время он все чаще и чаще отказывался выполнять ее требования. С опытом в ней развился вкус к насилию и жестокости.
— Нет, — твердо отвечал Блэкки. — Тебе будет слишком больно.
Несмотря на весь его дикий, разнузданный нрав, в нем был некий консерватизм, даже романтизм, там, где дело касалось женщин. Он не мог понять, как Арран, такая утонченная, такая хрупкая, может требовать от него подобных вещей. После того как утихла первая яростная страсть, он неожиданно для самого себя почувствовал к ней нежность. Ему хотелось обнимать и ласкать ее, защищать. Он нежно проводил руками по изящным изгибам ее тела и сам себя не понимал. Тем более не мог понять ее.
— Почему ты этого хочешь? Арран, скажи, почему тебе это нравится?
Ее ответ буквально шокировал Блэкки.
— От этого я чувствую себя чище, — произнесла она, словно откуда-то издалека.
Больше он никогда ни о чем ее не спрашивал.
Этим летом Арран не чувствовала себя несчастной.
Жизнь ее пришла в какое-то странное трехстороннее равновесие.
Во-первых, она жила своей работой — писательством.
Арран методично вела записные книжки, куда вносила свои мысли, записывала чувства и ощущения. После ужина длинными светлыми вечерами она писала рассказы, моля Бога лишь об одном — чтобы не явился отец и не прервал ее работу. Она начала посылать свои рассказы в журналы, где их неизменно отвергали, иногда вежливо, иногда не очень. Вежливые отказы, в особенности те, в которых содержались дельные замечания, она внимательно перечитывала и хранила. Мало-помалу, усердно и кропотливо работая, она приобретала опыт и выработала собственный стиль, который в будущем прославит ее, сделает одним из наиболее популярных романистов восьмидесятых годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112