Я только не хочу, чтобы мы были любовниками.
— Ты высказала это чрезвычайно ясно. — Он направился к двери. — А что насчет оставшихся четырех дизайнов?
— Конечно, Квентин, ради Бога, ты их, конечно, получишь. Я даже не понимаю, как ты можешь такое спрашивать. Я принесу их тебе в течение нескольких дней.
Он кивнул:
— Знаешь, Клер, был момент, когда я готов был с тобою спорить. Но эти детские разговоры о правилах и радости и неожиданности и… что там было еще? Ах, да, чуткости. Они тебе нужны, потому что ты хочешь сказок. Но мужчина и женщина сходятся не поэтому. Конечно, я кое-чего ожидал от тебя, да ведь и ты от меня тоже. Мы все ищем того, кого мы хотим, а когда находим людей по себе, то хватаем их, прежде чем они исчезнут. Я думал, что нашел такого человека в тебе. Я ошибся. Ты будешь об этом сожалеть, и ты это знаешь. А я не даю людям второго шанса. — Он развернулся и вышел.
Клер услышала, как открылась и захлопнулась входная дверь. Она стояла у своего кресла и вслушивалась в тишину. Библиотека казалась опустевшей, как будто по ней прошла буря и унесла все за собой. На мгновение она снова ощутила объятие Квентина, его крепкое, твердое тело — такую защиту от всего непредсказуемого. Но у меня по-прежнему есть деньги, подумала Клер: он был как ее богатство — защитой и безопасностью. Но они остались, и никакой другой защиты мне не нужно.
В затихшей пустоте библиотеки она ощутила медленную волну сожаления. Но, достигнув пика, она тут же начала спадать. Она оглядела комнату и постепенно снова стала видеть ее знакомой и привычной. Она вернулась к своим обычным размерам — книги ярко сияли соблазнительными цветами и названиями, мебель приобрела свои нормальные пропорции. Свет сиял. Клер стояла в центре комнаты, на твердом полу и восточном ковре под ногами, и еще раз ощутила, что все это — ее.
Я буду скучать по нему, подумала она. Он занимал так много места в моей жизни. Но я рада, что он ушел.
ГЛАВА 14
— Где мама? — спросила Эмма, спускаясь к завтраку. — Она что, всю ночь…
— Нет. — Сказала Ханна жестко. — У нее был ужин с Алексом, кстати, и когда она вернулась…
— Она ужинала с Алексом?
— Да, и очень мило провела время, но только недолгое, потому что торопилась домой работать. И когда она вернулась, то пошла наверх к себе в мастерскую и проработала несколько часов, а потом мы попили чаю и поговорили. Ты пришла очень поздно.
— Знаю. Бриксу нравится, когда поздно. А где она?
— Понесла свои эскизы Эйгеру в лабораторию. Она закончила весь проект, работала вчера весь день прямо до ужина, и потом еще до часу. Я никогда еще не видела, чтобы кто-то так усердно трудился, чтобы закончить работу и избавиться от нее. — Ханна поставила кастрюлю с овсянкой перед Эммой, приправила ее корицей и сахаром, и долила молока. — Ешь. Никаких отговорок. Она и с хозяином тоже все закончила.
Эмма подняла глаза, и расширила их:
— С Квентином? Она больше не будет с ним встречаться?
— Именно так. Это случилось позапрошлым вечером. Эмма тебе надо пойти в постель.
— Почему? — поинтересовалась девушка. Ханна села напротив нее:
. — У тебя глаза красные и опухшие, от недостатка сна или от чего-то, не знаю, чего, у тебя дрожат руки, и ты бледна как привидение. Ты истощена, и можешь подхватить грипп или простуду, или еще что-нибудь, поэтому ты должна отправиться в постель, а я буду носить тебе чай и суп. Почему бы тебе не пойти прямо сейчас? Эмма затрясла головой:
— Я просто немного устала. Мне еще много чего надо сделать сегодня.
— Что это? Ты сказала, что больше съемок они не проводят, тогда что ты еще должна?
— Надо купить кое-что к Рождеству. Я еще ни разу не была в магазине.
— Можешь заняться этим и завтра. Впереди еще несколько дней.
Эмма упрямо сидела, уставившись на нетронутую овсянку.
— Что, мама и вправду с ним порвала?
— Да. Ты можешь спросить ее саму, когда она вернется.
— Навсегда?
— Конечно, навсегда. К чему проходить через подобную неприятность дважды? — Ханна поглядела, как Эмма уставилась на овсянку. — Слушай, я понимаю, что овсянка не лучшее средство от мрачности. Я обещаю приготовить на ленч что-нибудь повеселее. Сделать тебе пиццу?
Эмма покачала головой, но улыбнулась:
— Я просто не очень голодна, Ханна… Ничего не поделаешь.
— У меня тоже было время, когда я не могла есть, — сказала Ханна задумчиво. — Это было после того, как умерла дочка, и требовалось слишком много сил, чтобы что-то делать.
Эмма подняла глаза:
— Ты никогда мне не рассказывала, как она умерла.
— Об этом тяжело говорить. Но может быть, сейчас как раз подходящее время. Ее звали Ариэль — я тебе говорила?
— Да, — сказала Эмма. — Славное имя.
— Она была славным ребенком. Милая, с рыжими волосами, почти как у тебя, и коричневыми глазами с длинными ресницами и премилой улыбкой. Мы жили с моей матерью в маленьком пенсильванском городке — об этом я тебе рассказывала. Мне с матерью удалось купить домик, где было достаточно для нас троих места. Мы спали в одной комнате, а Ариэль в другой — она выходила окнами на восток и по утрам солнце ласкало девочку лучами, и она просыпалась от этого каждый день. Она всегда счастливо просыпалась, первым делом целовала меня, и говорила, как меня любит. Больше всего, говорила она. Она любила меня больше всего. Люди дерутся друг с другом за деньги и власть, и славу, но это плохая замена тому, что у нас было.
Эмма взяла в рот немного овсянки: ложка застыла у нее в руке:
— И что с ней случилось?
— Однажды в декабре, когда ей было восемь, мы с матерью взяли ее в Нью-Йорк на «Щелкунчика». Ариэль нравился балет. Мы доехали на автобусе до маленького отеля, поели во всех маленьких ресторанчиках, которые могли себе позволить, и посмотрели балет. Ариэль была так взволнована, что могла только сказать: «Я так счастлива, так счастлива».
Ханна помолчала.
— Я все еще могу слышать это, ее голос так ясно звучит, и ощущаю ее ручку в своей руке, когда мы шли пешком к нашему отелю после балета. Она сказала, что хочет стать балериной и танцевать в «Щелкунчике» и «Спящей красавице» и сказала, что уже разучила несколько па. Она сказала: «Стой здесь, я тебе покажу». Она вырвала ручку и прошла немного по тротуару в сторону, сделала пируэт и попыталась встать на цыпочки. Мы обе смеялись. Так счастливо, счастливо. А затем… все это случилось. Как будто смерч прошел и унес ее с собой. Водитель разогнался — говорили, что он шел на шестидесяти милях в час по сорок второй улице, можешь себе представить? — и потерял управление, машину выбросило на тротуар и… она сбила Ариэль.
— О, нет. — Эмма закрыла лицо руками. — Нет, нет, нет. — Она так ясно увидела это: несущаяся машина, рухнувшее тело… Через минуту она опомнилась, обошла стол, села рядом с Ханной и обняла ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
— Ты высказала это чрезвычайно ясно. — Он направился к двери. — А что насчет оставшихся четырех дизайнов?
— Конечно, Квентин, ради Бога, ты их, конечно, получишь. Я даже не понимаю, как ты можешь такое спрашивать. Я принесу их тебе в течение нескольких дней.
Он кивнул:
— Знаешь, Клер, был момент, когда я готов был с тобою спорить. Но эти детские разговоры о правилах и радости и неожиданности и… что там было еще? Ах, да, чуткости. Они тебе нужны, потому что ты хочешь сказок. Но мужчина и женщина сходятся не поэтому. Конечно, я кое-чего ожидал от тебя, да ведь и ты от меня тоже. Мы все ищем того, кого мы хотим, а когда находим людей по себе, то хватаем их, прежде чем они исчезнут. Я думал, что нашел такого человека в тебе. Я ошибся. Ты будешь об этом сожалеть, и ты это знаешь. А я не даю людям второго шанса. — Он развернулся и вышел.
Клер услышала, как открылась и захлопнулась входная дверь. Она стояла у своего кресла и вслушивалась в тишину. Библиотека казалась опустевшей, как будто по ней прошла буря и унесла все за собой. На мгновение она снова ощутила объятие Квентина, его крепкое, твердое тело — такую защиту от всего непредсказуемого. Но у меня по-прежнему есть деньги, подумала Клер: он был как ее богатство — защитой и безопасностью. Но они остались, и никакой другой защиты мне не нужно.
В затихшей пустоте библиотеки она ощутила медленную волну сожаления. Но, достигнув пика, она тут же начала спадать. Она оглядела комнату и постепенно снова стала видеть ее знакомой и привычной. Она вернулась к своим обычным размерам — книги ярко сияли соблазнительными цветами и названиями, мебель приобрела свои нормальные пропорции. Свет сиял. Клер стояла в центре комнаты, на твердом полу и восточном ковре под ногами, и еще раз ощутила, что все это — ее.
Я буду скучать по нему, подумала она. Он занимал так много места в моей жизни. Но я рада, что он ушел.
ГЛАВА 14
— Где мама? — спросила Эмма, спускаясь к завтраку. — Она что, всю ночь…
— Нет. — Сказала Ханна жестко. — У нее был ужин с Алексом, кстати, и когда она вернулась…
— Она ужинала с Алексом?
— Да, и очень мило провела время, но только недолгое, потому что торопилась домой работать. И когда она вернулась, то пошла наверх к себе в мастерскую и проработала несколько часов, а потом мы попили чаю и поговорили. Ты пришла очень поздно.
— Знаю. Бриксу нравится, когда поздно. А где она?
— Понесла свои эскизы Эйгеру в лабораторию. Она закончила весь проект, работала вчера весь день прямо до ужина, и потом еще до часу. Я никогда еще не видела, чтобы кто-то так усердно трудился, чтобы закончить работу и избавиться от нее. — Ханна поставила кастрюлю с овсянкой перед Эммой, приправила ее корицей и сахаром, и долила молока. — Ешь. Никаких отговорок. Она и с хозяином тоже все закончила.
Эмма подняла глаза, и расширила их:
— С Квентином? Она больше не будет с ним встречаться?
— Именно так. Это случилось позапрошлым вечером. Эмма тебе надо пойти в постель.
— Почему? — поинтересовалась девушка. Ханна села напротив нее:
. — У тебя глаза красные и опухшие, от недостатка сна или от чего-то, не знаю, чего, у тебя дрожат руки, и ты бледна как привидение. Ты истощена, и можешь подхватить грипп или простуду, или еще что-нибудь, поэтому ты должна отправиться в постель, а я буду носить тебе чай и суп. Почему бы тебе не пойти прямо сейчас? Эмма затрясла головой:
— Я просто немного устала. Мне еще много чего надо сделать сегодня.
— Что это? Ты сказала, что больше съемок они не проводят, тогда что ты еще должна?
— Надо купить кое-что к Рождеству. Я еще ни разу не была в магазине.
— Можешь заняться этим и завтра. Впереди еще несколько дней.
Эмма упрямо сидела, уставившись на нетронутую овсянку.
— Что, мама и вправду с ним порвала?
— Да. Ты можешь спросить ее саму, когда она вернется.
— Навсегда?
— Конечно, навсегда. К чему проходить через подобную неприятность дважды? — Ханна поглядела, как Эмма уставилась на овсянку. — Слушай, я понимаю, что овсянка не лучшее средство от мрачности. Я обещаю приготовить на ленч что-нибудь повеселее. Сделать тебе пиццу?
Эмма покачала головой, но улыбнулась:
— Я просто не очень голодна, Ханна… Ничего не поделаешь.
— У меня тоже было время, когда я не могла есть, — сказала Ханна задумчиво. — Это было после того, как умерла дочка, и требовалось слишком много сил, чтобы что-то делать.
Эмма подняла глаза:
— Ты никогда мне не рассказывала, как она умерла.
— Об этом тяжело говорить. Но может быть, сейчас как раз подходящее время. Ее звали Ариэль — я тебе говорила?
— Да, — сказала Эмма. — Славное имя.
— Она была славным ребенком. Милая, с рыжими волосами, почти как у тебя, и коричневыми глазами с длинными ресницами и премилой улыбкой. Мы жили с моей матерью в маленьком пенсильванском городке — об этом я тебе рассказывала. Мне с матерью удалось купить домик, где было достаточно для нас троих места. Мы спали в одной комнате, а Ариэль в другой — она выходила окнами на восток и по утрам солнце ласкало девочку лучами, и она просыпалась от этого каждый день. Она всегда счастливо просыпалась, первым делом целовала меня, и говорила, как меня любит. Больше всего, говорила она. Она любила меня больше всего. Люди дерутся друг с другом за деньги и власть, и славу, но это плохая замена тому, что у нас было.
Эмма взяла в рот немного овсянки: ложка застыла у нее в руке:
— И что с ней случилось?
— Однажды в декабре, когда ей было восемь, мы с матерью взяли ее в Нью-Йорк на «Щелкунчика». Ариэль нравился балет. Мы доехали на автобусе до маленького отеля, поели во всех маленьких ресторанчиках, которые могли себе позволить, и посмотрели балет. Ариэль была так взволнована, что могла только сказать: «Я так счастлива, так счастлива».
Ханна помолчала.
— Я все еще могу слышать это, ее голос так ясно звучит, и ощущаю ее ручку в своей руке, когда мы шли пешком к нашему отелю после балета. Она сказала, что хочет стать балериной и танцевать в «Щелкунчике» и «Спящей красавице» и сказала, что уже разучила несколько па. Она сказала: «Стой здесь, я тебе покажу». Она вырвала ручку и прошла немного по тротуару в сторону, сделала пируэт и попыталась встать на цыпочки. Мы обе смеялись. Так счастливо, счастливо. А затем… все это случилось. Как будто смерч прошел и унес ее с собой. Водитель разогнался — говорили, что он шел на шестидесяти милях в час по сорок второй улице, можешь себе представить? — и потерял управление, машину выбросило на тротуар и… она сбила Ариэль.
— О, нет. — Эмма закрыла лицо руками. — Нет, нет, нет. — Она так ясно увидела это: несущаяся машина, рухнувшее тело… Через минуту она опомнилась, обошла стол, села рядом с Ханной и обняла ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144