А к персонажу анекдота трудно испытывать сочувствие.
– Эти люди – они все идиоты, – сказала Девушка из пакгауза. – Прямо радоваться начинаешь, что ты не из таких.
– Ну, не знаю, – отозвалась Бабочка, не глядя на собеседников. На ней был мешковатый джемпер с надписью «Янки». – Она же просто девчонка. Вряд ли ей все это нравится. Даже говорить неохота. – Она отодвинулась далеко от стола, положила ногу на ногу; лицо у нее было не просто грустное, а безжизненное.
– Надо же такое придумать – хрень несусветная, – заявил Федерико. Он воздел над столом руки, словно желал обнять всех троих. Волосы у него были аккуратно смазаны гелем и зализаны назад, как у киношного мафиозо средней руки. Ной задумался о том, не слишком ли далеко зашло его любопытство и не стали ли они с Федерико – человеком, который даже не особенно ему нравился, – уже и друзьями.
Федерико провел пальцем по руке Девушки из пакгауза и принялся чертить вокруг локоточка маленькие кружки. Ной посмотрел на Бабочку, с которой у него вроде как было свидание: ее локти скрывали водолазка, свитер и ветровка.
Девушка из пакгауза многозначительно посмотрела на Федерико и ткнула вилкой в кусок цыпленка.
– А она, эта девчонка, – хорошенькая? – спросила она.
– Ну-у, в общем, да, – сказал Ной. Он успел подрастерять свое обаяние. – Думаю, она ждет, когда я начну ее кадрить.
– И как? Начнешь? Хочешь ее типа поучить? – заинтересовался Федерико.
Бабочка корябала этикетку своей бутылки с пивом. Взгляд у нее при этом был такой сосредоточенный, словно она надеялась, что сумеет, хорошенько сконцентрировавшись, заставить их всех исчезнуть.
– Вообще-то ее, похоже, стоит трахнуть. Дай ее мамашку тоже.
Бабочка встала и пошла в туалет. Она так и не сняла джемпер. Федерико и его девушка продолжали хихикать над казусом Таскани. Федерико наклонился вперед и, учтиво придерживая лоснящиеся волосы (чтобы не упали в рис), прошептал на ушко своей партнерше: «Вот подожди, повезу тебя домой, – шепот был как раз такой громкий, чтобы мог слышать Ной, – раздвину тебе ножки и попробую, какая ты вкусная».
Он с гордостью взглянул на Ноя: «Смотри-ка, чем я сегодня ночью буду заниматься», – и Ной, смущенный и сердитый, уставился в столешницу. Он был зол на Федерико за то, что тот такой грубый самец, зол на Девушку из пакгауза за то, что ей это, похоже, нравится. И зол – он понимал это – также и на то, что Бабочка совершенно им не заинтересовалась и так явно не желала иметь с ним никакого дела, потому что – ага, может, это и есть ключ? – он американец и образованный. Привычные для него темы были этим людям не нужны. Да, он развлекал публику и все его слушали, смотрели ему в рот. Но заинтересовала их Таскани, а не рассказчик. Он был всего лишь приемником, передатчиком, был способен узнать о жизни бестолковой и заметной семьи, которая дала ему работу. У него не было ни гарлемской непосредственности, ни изысканного лоска Парк-авеню.
Единственными, кто любил его таким, какой он есть, были его друзья из Принстона. Но он не хотел стать одним из тех, кто учился в Принстоне только для того, чтобы тереться среди его бывших питомцев. Он пришел в Принстон из глухой провинции и не променял бы свое «непривилегированное» детство на что угодно. И неспроста он (как часто наши чувства остаются неясными для нас самих, пока их не обнаружит уже свершившийся факт) решил переехать в Гарлем. Ему хотелось познать мир, который был бы чужд как четырем годам его ученичества, так и патриархальному виргинскому городку. Он всегда искал что-то новое.
Но интерес к Таскани иссяк, пиво в бутылках тоже, Федерико собрался отвезти свою подружку домой, «раздвинуть ей ноги и попробовать, какая она вкусная». Бабочка возвратилась, все четверо выбрались наружу, Бабочка упорхнула, Ной вскоре последовал ее примеру, кое-как доковылял по выщербленному тротуару Сто пятидесятой улицы до дома и бросился в холодную постель. Он мог бы пригласить ее зайти, она была довольно привлекательна. Но случайные связи успели ему разонравиться. Красота – это еще не все. Да и все прочее тоже.
***
Ной рассказывал историю с подушкой бессчетное количество раз – создал вокруг нее целую мифологию, и когда пришло время следующего занятия с Таскани, он нервничал так, будто кому-то из его учеников пришло время сдавать экзамен. Пообедал, не ощущая вкуса еды: суррогатная пища механически попадала изо рта в пищевод – и целый день после этого через силу сосал мятные леденцы.
Он перепутал условленное время и, приехав на час раньше, принялся бродить туда-сюда по Восемьдесят шестой улице. И тут он увидел ее.
Она переходила через улицу; на ней была легкая курточка и черная меховая шляпа. Она была с подружкой; они остановились у витрины салона «Тайна Виктории». Они стояли в странной позе: ноги совсем рядом, а тела разделены, словно половинки треснутой стены, – они, по всей видимости, не испытывали друг к другу симпатии. Они разглядывали розовую эротическую комбинашку на бледном, как воск, манекене, но говорили явно о другом. По жестикуляции ее затянутых в перчатки рук Ной заключил, что Таскани рассказывает о чем-то недавно с нею происшедшем и, возможно, имеющем отношение к какому-то мужчине или парню. Боясь, как бы Таскани не заметила его и не решила, что он за ней шпионит, Ной украдкой свернул на Лексингтон и провел остаток часа в кофейне, жуя резиновый пончик.
Когда он наконец пришел в квартиру Таскани, ему пришлось подниматься наверх под грохотание хип-хопа. Она зажигала с двумя угрюмыми на вид подружками. Вся троица буквально плавала в сигаретном дыму.
– А, привет, – кивнула Таскани. Она открыла окно и попыталась выгнать дым листом бумаги. – Выметайтесь, ребятки, – заявила Таскани, – ко мне препод пришел.
– «Препод» – это вольное сокращение от «преподаватель», – заметил Ной, когда девушки ушли. Ему хотелось немного ее поддразнить. Но Таскани зевнула, откинула волосы, и при взгляде на ее покачивающиеся бедра Ной почувствовал панику. Язык самовольно вытолкнул изо рта мятный леденец. Леденец с легким стуком упал на деревянный пол.
Они смотрели друг на друга сквозь дымную завесу.
– Ага! – весело сказал Ной. Это было все, что пришло ему в голову.
– Здрасьте, – хихикнула Таскани. Ей явно было не по себе, внезапно ей снова стало шестнадцать лет.
Ной опустил сумку, поднял леденец, посмотрел на него и положил в карман. Они снова помолчали.
– Меня опять никуда не пускают, – сказала Таскани.
– Да? Почему это?
– Из-за того человека, – ответила она. – Мама совсем свихнулась.
– Вот как?
Они прошлись по словам на букву «а» из словаря. Ной был разочарован: он не надеялся, что его ученики знают, как пишется «арбитр», но таки ждал правильного написания слова «аэрозоль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Эти люди – они все идиоты, – сказала Девушка из пакгауза. – Прямо радоваться начинаешь, что ты не из таких.
– Ну, не знаю, – отозвалась Бабочка, не глядя на собеседников. На ней был мешковатый джемпер с надписью «Янки». – Она же просто девчонка. Вряд ли ей все это нравится. Даже говорить неохота. – Она отодвинулась далеко от стола, положила ногу на ногу; лицо у нее было не просто грустное, а безжизненное.
– Надо же такое придумать – хрень несусветная, – заявил Федерико. Он воздел над столом руки, словно желал обнять всех троих. Волосы у него были аккуратно смазаны гелем и зализаны назад, как у киношного мафиозо средней руки. Ной задумался о том, не слишком ли далеко зашло его любопытство и не стали ли они с Федерико – человеком, который даже не особенно ему нравился, – уже и друзьями.
Федерико провел пальцем по руке Девушки из пакгауза и принялся чертить вокруг локоточка маленькие кружки. Ной посмотрел на Бабочку, с которой у него вроде как было свидание: ее локти скрывали водолазка, свитер и ветровка.
Девушка из пакгауза многозначительно посмотрела на Федерико и ткнула вилкой в кусок цыпленка.
– А она, эта девчонка, – хорошенькая? – спросила она.
– Ну-у, в общем, да, – сказал Ной. Он успел подрастерять свое обаяние. – Думаю, она ждет, когда я начну ее кадрить.
– И как? Начнешь? Хочешь ее типа поучить? – заинтересовался Федерико.
Бабочка корябала этикетку своей бутылки с пивом. Взгляд у нее при этом был такой сосредоточенный, словно она надеялась, что сумеет, хорошенько сконцентрировавшись, заставить их всех исчезнуть.
– Вообще-то ее, похоже, стоит трахнуть. Дай ее мамашку тоже.
Бабочка встала и пошла в туалет. Она так и не сняла джемпер. Федерико и его девушка продолжали хихикать над казусом Таскани. Федерико наклонился вперед и, учтиво придерживая лоснящиеся волосы (чтобы не упали в рис), прошептал на ушко своей партнерше: «Вот подожди, повезу тебя домой, – шепот был как раз такой громкий, чтобы мог слышать Ной, – раздвину тебе ножки и попробую, какая ты вкусная».
Он с гордостью взглянул на Ноя: «Смотри-ка, чем я сегодня ночью буду заниматься», – и Ной, смущенный и сердитый, уставился в столешницу. Он был зол на Федерико за то, что тот такой грубый самец, зол на Девушку из пакгауза за то, что ей это, похоже, нравится. И зол – он понимал это – также и на то, что Бабочка совершенно им не заинтересовалась и так явно не желала иметь с ним никакого дела, потому что – ага, может, это и есть ключ? – он американец и образованный. Привычные для него темы были этим людям не нужны. Да, он развлекал публику и все его слушали, смотрели ему в рот. Но заинтересовала их Таскани, а не рассказчик. Он был всего лишь приемником, передатчиком, был способен узнать о жизни бестолковой и заметной семьи, которая дала ему работу. У него не было ни гарлемской непосредственности, ни изысканного лоска Парк-авеню.
Единственными, кто любил его таким, какой он есть, были его друзья из Принстона. Но он не хотел стать одним из тех, кто учился в Принстоне только для того, чтобы тереться среди его бывших питомцев. Он пришел в Принстон из глухой провинции и не променял бы свое «непривилегированное» детство на что угодно. И неспроста он (как часто наши чувства остаются неясными для нас самих, пока их не обнаружит уже свершившийся факт) решил переехать в Гарлем. Ему хотелось познать мир, который был бы чужд как четырем годам его ученичества, так и патриархальному виргинскому городку. Он всегда искал что-то новое.
Но интерес к Таскани иссяк, пиво в бутылках тоже, Федерико собрался отвезти свою подружку домой, «раздвинуть ей ноги и попробовать, какая она вкусная». Бабочка возвратилась, все четверо выбрались наружу, Бабочка упорхнула, Ной вскоре последовал ее примеру, кое-как доковылял по выщербленному тротуару Сто пятидесятой улицы до дома и бросился в холодную постель. Он мог бы пригласить ее зайти, она была довольно привлекательна. Но случайные связи успели ему разонравиться. Красота – это еще не все. Да и все прочее тоже.
***
Ной рассказывал историю с подушкой бессчетное количество раз – создал вокруг нее целую мифологию, и когда пришло время следующего занятия с Таскани, он нервничал так, будто кому-то из его учеников пришло время сдавать экзамен. Пообедал, не ощущая вкуса еды: суррогатная пища механически попадала изо рта в пищевод – и целый день после этого через силу сосал мятные леденцы.
Он перепутал условленное время и, приехав на час раньше, принялся бродить туда-сюда по Восемьдесят шестой улице. И тут он увидел ее.
Она переходила через улицу; на ней была легкая курточка и черная меховая шляпа. Она была с подружкой; они остановились у витрины салона «Тайна Виктории». Они стояли в странной позе: ноги совсем рядом, а тела разделены, словно половинки треснутой стены, – они, по всей видимости, не испытывали друг к другу симпатии. Они разглядывали розовую эротическую комбинашку на бледном, как воск, манекене, но говорили явно о другом. По жестикуляции ее затянутых в перчатки рук Ной заключил, что Таскани рассказывает о чем-то недавно с нею происшедшем и, возможно, имеющем отношение к какому-то мужчине или парню. Боясь, как бы Таскани не заметила его и не решила, что он за ней шпионит, Ной украдкой свернул на Лексингтон и провел остаток часа в кофейне, жуя резиновый пончик.
Когда он наконец пришел в квартиру Таскани, ему пришлось подниматься наверх под грохотание хип-хопа. Она зажигала с двумя угрюмыми на вид подружками. Вся троица буквально плавала в сигаретном дыму.
– А, привет, – кивнула Таскани. Она открыла окно и попыталась выгнать дым листом бумаги. – Выметайтесь, ребятки, – заявила Таскани, – ко мне препод пришел.
– «Препод» – это вольное сокращение от «преподаватель», – заметил Ной, когда девушки ушли. Ему хотелось немного ее поддразнить. Но Таскани зевнула, откинула волосы, и при взгляде на ее покачивающиеся бедра Ной почувствовал панику. Язык самовольно вытолкнул изо рта мятный леденец. Леденец с легким стуком упал на деревянный пол.
Они смотрели друг на друга сквозь дымную завесу.
– Ага! – весело сказал Ной. Это было все, что пришло ему в голову.
– Здрасьте, – хихикнула Таскани. Ей явно было не по себе, внезапно ей снова стало шестнадцать лет.
Ной опустил сумку, поднял леденец, посмотрел на него и положил в карман. Они снова помолчали.
– Меня опять никуда не пускают, – сказала Таскани.
– Да? Почему это?
– Из-за того человека, – ответила она. – Мама совсем свихнулась.
– Вот как?
Они прошлись по словам на букву «а» из словаря. Ной был разочарован: он не надеялся, что его ученики знают, как пишется «арбитр», но таки ждал правильного написания слова «аэрозоль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86