Я принесу его вам.
Крысы прекратили есть.
— Они могут понимать нас, — сказал я.
— Хорошо.
Он встал.
— Эта голова не дает мне покоя. Отведи меня во двор. Я хочу смыть кровь.
Я вышел вместе с ним. Ветер тяжело свистел по коридору. Сначала было очень темно, и я подумал, что развешанная на просушку одежда — это мужчины в темных очках, но ветер раскачивал одежду, и я понемногу привык к темноте. Фотограф обмыл раны из ведра, стоявшего рядом с колодцем. Он тихо стонал, с трудом сдерживая боль. Когда мы пришли опять в комнату, проснулся Папа.
— Кто это такой? — спросил он меня.
Я зажег свечку. Фотограф стоял в дверях, держа в руках ведро с водой, и кровь стекала у него по шее. Папа спокойно посмотрел на нас обоих. Пока фотограф вытирал волосы своей рубашкой, я рассказал Папе, что произошло.
Я старался не говорить громко, но вскоре проснулась и Мама. Узнав о том, что случилось, Мама пошла, согрела еду для фотографа и наложила компрессы на его раны. Они проговорили полночи. Они обсуждали то, что они могут для него сделать, и настояли, чтобы он остался у нас до утра. Они много чего решили, но я не узнал, что именно, потому что скоро стал клевать носом и заснул.
Когда под утро мы проснулись, фотографа уже не было. На столе лежали фотографии с празднования моего возвращения домой.
Глава 2
В дьявольской жаре того полдня шесть выродков младших вождей, показавшихся мне сначала минотаврами, развернули древнюю битву за власть. Они бились рядом с сожженным фургоном. Никто не вышел разнять их. Они дрались длинными палками, дубинками и кнутами. Они были похожи друг на друга, как похожи политика и насилие. Все они были мускулистые и выглядели как отставные боксеры, как громилы, бычары, как грузчики, которых я видел в гараже. Они были голодные и дикие. Они были голые по пояс. Их лица наводили страх. И они дрались несколько часов, словно находясь в кромешной тьме, бессильные выйти из этого кошмара.
Свистели кнуты. Я увидел, как резко опустилась дубинка, один из мужчин упал, трое остальных встали над ним. Двое сцепились с третьим, и мужчина, находившийся за ними, принялся лошадиным кнутом стегать без разбору по их спинам. Вскоре все они покрылись потом и кровью. Двое мужчин, два свирепых противника с бронзовой кожей, блестевшей под испепеляющим жаром солнца, отделились от хаоса тел и уставились друг на друга. Один ударил кнутом по спине другого, и на его коже проступили беловатые полосы, вскоре окрасившиеся красным. Мужчина стерпел, сам поднял кнут и в абсолютном молчании повторил процедуру на спине соперника. Это были враги без эмоций. Они продолжали хлестать друг друга и молча терпеть боль. Затем один из них вышел из оцепенения, схватил кнут другого, и оба они сцепились, катаясь по земле со спинами, измазанными песком и кровью.
Один толкнул другого, стукнул по голове и издал крик ликования. Тот, что был на земле, схватил камень. Другой бросился к нему. Мужчина с камнем ударил им нападавшего в глаз, из которого потекла зеленая кровь. Нападавший не закричал. Они стали тузить друг друга в какой-то сомнамбулической последовательности. Глазница вытекшего глаза стала еще зеленее и шире. Ошеломленные обитатели улицы наблюдали за битвой.
Остальные четверо бесчувственно бились друг с другом. Они дрались и на капоте сгоревшего фургона, и везде, где придется. Они дрались на стеклянных осколках от шкафа фотографа — окровавленные, с кусочками стекла, вонзившимися в их спины, — но дрались так, словно боль не касалась их плоти. Поначалу нам показалось, что мы можем различить пары; но затем их главарь окончательно запутал нас, и мы увидели, что каждый здесь бесстрастно и с горящими глазами воюет с каждым. Нельзя было сказать, к какой партии они принадлежат, за какие убеждения они бьются, в чем цель их битвы. Они бились необычными способами — швыряясь песком в глаза, плюясь друг в друга, подставляя лица под удары и стоически их перенося, иногда падая на землю, но снова поднимаясь и продолжая драку со свирепостью, не имеющей под собой никаких оснований. Один из них, получив удар в промежность, стал прыгать на одном месте, потом свалился на землю и покатился в сторону. Немного придя в себя, он вскочил и снова стал топать ногами по земле. И пока он приходил в себя, другой человек, о котором мы думали, что он на его стороне, подошел и ударил его по голове кирпичом, так что тот снова упал и раскинул руки, как мертвый.
— Это безумцы нашей истории, — сказал один из обитателей улицы, — так они дожидаются новой войны, которая заберет их с собой.
Внезапно человек, лежащий как мертвое животное, стал подергиваться на земле. Он дергался, брыкался и издавал утробные звуки. Затем, как персонаж из кошмара, он с негнущимся туловищем и тусклыми бесстрастными глазами встал на ноги и испустил глубокий горловой смех. Он вынул что-то из заднего кармана, семь раз помахал этим в воздухе, зажал между ладоней и, бросившись на всех сразу, забрызгал тела потоками красного сока, а затем открытой ладонью ударил в грудь своего ближайшего противника.
Человек, которого ударили, закричал так, как будто его заклеймили, и затем свалился на землю, корчась в предсмертной агонии. Человек со странным оружием с силой полоснул по лицу другого противника, и послышался как бы слабый хлопок в ладоши. Мы увидели как лицо этого человека окрасилось красным, и краснота стала капать с него, словно он таял, как воск. Мужчина закружился на одном месте, притопывая и крича, и потом упал на колени, держась за лицо. Когда он, шатаясь, встал на ноги, мы увидели, что его свежая рана имеет форму ладони. Кожа на ране растворилась. Он вопил, как безумец, которого подвергли жестокой пытке.
Трое мужчин теперь объединились и бросились на единственного оставшегося противника. Пять раз они с жуткой последовательностью швыряли его оземь. Они вспрыгивали на его грудь, били по голове, поднимали его и бросали, пока тот не потерял сознание. Затем эти трое союзников что-то друг другу сказали. Они подобрали свои рубашки и, размахивая ими, как флагами, пошли по улице, высоко подняв руки, с песней о своих победах, то ли Партии Бедных, то ли Партии Богатых. Никто не мог сказать ничего определенного. И тогда я увидел, что грядет новое воплощение их баталий, вечное возвращение древней силы, тайной истории, наших мучительных снов. Трое мужчин шли своей дорогой, пританцовывая, но никто не приветствовал их, никто не признавал их побед, никто не считал их героями.
Трое громил Партии Бедных — или все-таки Партии Богатых — поверженные лежали на земле в корчах. Тот, кого ударили в грудь, вставая, что-то простонал. Знак ладони был отпечатан на его массивной груди как отполированная медь. Он подошел к двоим другим и помог им встать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Крысы прекратили есть.
— Они могут понимать нас, — сказал я.
— Хорошо.
Он встал.
— Эта голова не дает мне покоя. Отведи меня во двор. Я хочу смыть кровь.
Я вышел вместе с ним. Ветер тяжело свистел по коридору. Сначала было очень темно, и я подумал, что развешанная на просушку одежда — это мужчины в темных очках, но ветер раскачивал одежду, и я понемногу привык к темноте. Фотограф обмыл раны из ведра, стоявшего рядом с колодцем. Он тихо стонал, с трудом сдерживая боль. Когда мы пришли опять в комнату, проснулся Папа.
— Кто это такой? — спросил он меня.
Я зажег свечку. Фотограф стоял в дверях, держа в руках ведро с водой, и кровь стекала у него по шее. Папа спокойно посмотрел на нас обоих. Пока фотограф вытирал волосы своей рубашкой, я рассказал Папе, что произошло.
Я старался не говорить громко, но вскоре проснулась и Мама. Узнав о том, что случилось, Мама пошла, согрела еду для фотографа и наложила компрессы на его раны. Они проговорили полночи. Они обсуждали то, что они могут для него сделать, и настояли, чтобы он остался у нас до утра. Они много чего решили, но я не узнал, что именно, потому что скоро стал клевать носом и заснул.
Когда под утро мы проснулись, фотографа уже не было. На столе лежали фотографии с празднования моего возвращения домой.
Глава 2
В дьявольской жаре того полдня шесть выродков младших вождей, показавшихся мне сначала минотаврами, развернули древнюю битву за власть. Они бились рядом с сожженным фургоном. Никто не вышел разнять их. Они дрались длинными палками, дубинками и кнутами. Они были похожи друг на друга, как похожи политика и насилие. Все они были мускулистые и выглядели как отставные боксеры, как громилы, бычары, как грузчики, которых я видел в гараже. Они были голодные и дикие. Они были голые по пояс. Их лица наводили страх. И они дрались несколько часов, словно находясь в кромешной тьме, бессильные выйти из этого кошмара.
Свистели кнуты. Я увидел, как резко опустилась дубинка, один из мужчин упал, трое остальных встали над ним. Двое сцепились с третьим, и мужчина, находившийся за ними, принялся лошадиным кнутом стегать без разбору по их спинам. Вскоре все они покрылись потом и кровью. Двое мужчин, два свирепых противника с бронзовой кожей, блестевшей под испепеляющим жаром солнца, отделились от хаоса тел и уставились друг на друга. Один ударил кнутом по спине другого, и на его коже проступили беловатые полосы, вскоре окрасившиеся красным. Мужчина стерпел, сам поднял кнут и в абсолютном молчании повторил процедуру на спине соперника. Это были враги без эмоций. Они продолжали хлестать друг друга и молча терпеть боль. Затем один из них вышел из оцепенения, схватил кнут другого, и оба они сцепились, катаясь по земле со спинами, измазанными песком и кровью.
Один толкнул другого, стукнул по голове и издал крик ликования. Тот, что был на земле, схватил камень. Другой бросился к нему. Мужчина с камнем ударил им нападавшего в глаз, из которого потекла зеленая кровь. Нападавший не закричал. Они стали тузить друг друга в какой-то сомнамбулической последовательности. Глазница вытекшего глаза стала еще зеленее и шире. Ошеломленные обитатели улицы наблюдали за битвой.
Остальные четверо бесчувственно бились друг с другом. Они дрались и на капоте сгоревшего фургона, и везде, где придется. Они дрались на стеклянных осколках от шкафа фотографа — окровавленные, с кусочками стекла, вонзившимися в их спины, — но дрались так, словно боль не касалась их плоти. Поначалу нам показалось, что мы можем различить пары; но затем их главарь окончательно запутал нас, и мы увидели, что каждый здесь бесстрастно и с горящими глазами воюет с каждым. Нельзя было сказать, к какой партии они принадлежат, за какие убеждения они бьются, в чем цель их битвы. Они бились необычными способами — швыряясь песком в глаза, плюясь друг в друга, подставляя лица под удары и стоически их перенося, иногда падая на землю, но снова поднимаясь и продолжая драку со свирепостью, не имеющей под собой никаких оснований. Один из них, получив удар в промежность, стал прыгать на одном месте, потом свалился на землю и покатился в сторону. Немного придя в себя, он вскочил и снова стал топать ногами по земле. И пока он приходил в себя, другой человек, о котором мы думали, что он на его стороне, подошел и ударил его по голове кирпичом, так что тот снова упал и раскинул руки, как мертвый.
— Это безумцы нашей истории, — сказал один из обитателей улицы, — так они дожидаются новой войны, которая заберет их с собой.
Внезапно человек, лежащий как мертвое животное, стал подергиваться на земле. Он дергался, брыкался и издавал утробные звуки. Затем, как персонаж из кошмара, он с негнущимся туловищем и тусклыми бесстрастными глазами встал на ноги и испустил глубокий горловой смех. Он вынул что-то из заднего кармана, семь раз помахал этим в воздухе, зажал между ладоней и, бросившись на всех сразу, забрызгал тела потоками красного сока, а затем открытой ладонью ударил в грудь своего ближайшего противника.
Человек, которого ударили, закричал так, как будто его заклеймили, и затем свалился на землю, корчась в предсмертной агонии. Человек со странным оружием с силой полоснул по лицу другого противника, и послышался как бы слабый хлопок в ладоши. Мы увидели как лицо этого человека окрасилось красным, и краснота стала капать с него, словно он таял, как воск. Мужчина закружился на одном месте, притопывая и крича, и потом упал на колени, держась за лицо. Когда он, шатаясь, встал на ноги, мы увидели, что его свежая рана имеет форму ладони. Кожа на ране растворилась. Он вопил, как безумец, которого подвергли жестокой пытке.
Трое мужчин теперь объединились и бросились на единственного оставшегося противника. Пять раз они с жуткой последовательностью швыряли его оземь. Они вспрыгивали на его грудь, били по голове, поднимали его и бросали, пока тот не потерял сознание. Затем эти трое союзников что-то друг другу сказали. Они подобрали свои рубашки и, размахивая ими, как флагами, пошли по улице, высоко подняв руки, с песней о своих победах, то ли Партии Бедных, то ли Партии Богатых. Никто не мог сказать ничего определенного. И тогда я увидел, что грядет новое воплощение их баталий, вечное возвращение древней силы, тайной истории, наших мучительных снов. Трое мужчин шли своей дорогой, пританцовывая, но никто не приветствовал их, никто не признавал их побед, никто не считал их героями.
Трое громил Партии Бедных — или все-таки Партии Богатых — поверженные лежали на земле в корчах. Тот, кого ударили в грудь, вставая, что-то простонал. Знак ладони был отпечатан на его массивной груди как отполированная медь. Он подошел к двоим другим и помог им встать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145