Бенечка — сын Школьника. Это рыжее убожество было совсем лишено слуха, в очках и… непонятно в кого?… длинное!… лабало у Вени в «солянке».
— Бенечке это подойдет, — умиленным голосом протягивает Яков Давыдович, когда покупает у филармонических модников очередную «вещь».
Как правило, это такая лажа, что Бенечка испускает длинный вопль и убегает от папы в завтрашний день, вцепившись в кларнет зубами.
Школьник, как ни в чем не бывало, тут же удваивает цену «вещи», и начинается коммерция (про эту хохму вся филармония знала прекрасно). Он полдня ходит с загадочным видом и, отозвав кого-нибудь в сторонку, говорит:
— Только для вас, Сережа, имею вещь… вещь! — прибавляет он со значением.
Сережа или Коля критически осматривают вещь, не понимают, почему так «дешево», — отвечают:
— Яков Давыдович, вы знаете, я не могу смотреть, как дурачат людей. Если бы мне эта вещь подошла, я бы вырвал ее у вас с руками. Не грабьте себя. Веня хотел купить точно такую же вещь… вещь!… — добавляет он таинственно, — на двадцать рублей дороже. Думайте и не говорите, что не слышали.
— Сережа, вы меня знаете, такое не забывается! — убегает взволнованный Школьник.
Через полчаса он взволнован еще больше, и, пробегав остальные полдня с «вещью», Яков Давыдович начинает понимать, что в филармонии такими башлями, чтобы сделать себе шикарную покупку, никто не располагает.
Горох Анатолий Юрьевич. Вечный «хвост», тридцати трех лет, основная специальность — грузчик-философ из разочаровавшихся физиков-ядерщиков. Среднего роста, с величественной, вечно потной залысиной и окладистой бородой, Горох переработал почти во всех коллективах филармонии, временно с ними расставался за неумеренное питие, снова возвращался и снова увольнялся. Никто не мог точно сказать, работает Горох в данный момент или нет.
Последней пристанью для сбыта вещи был Горох.
— Толя, вы знаете, как я вас люблю, — морщится Яков Давидович, — но надо меньше пить.
— Яша, — задумчиво произносит Горох. — За все время нашей дружбы вы мне ни разу не налили. Почему вы не мой папа, а я не ваш Бенечка? Почему, когда вы меня учите жить, я вас не бью линейкой по ушам, а слушаю, открыв рот? Все потому, что вы знаете, как я вас уважаю… займи треху!
— Треху?! — дурным голосом кричит Школьник. — Еще вчера я мог занять вам все пять рублей, сейчас мне хочется берлять, но рыбья котлета для меня непростительная роскошь! Толя, посмотрите на мое лицо… я восемь раз видел северное сиянье, но никогда не был так голоден, как сейчас. Откуда в вас такой цинизм?
— Яша, — чешет лоб Анатолий Юрьевич. — Что вам из-под меня нужно? Ваша вещь стоит ровно в пять раз дешевле, чем вы хотите за нее получить. Минусуйте из этой суммы моих десять процентов чаевых и не говорите после этого, что вы стали меня меньше любить.
— У меня был друг! — хватается за сердце Школьник. — Я защитник природы!
— Яша, фильтруйте текст, вы меня продолжаете любить или нет?
В конце концов Горох умудрялся продать эту вещь за непонятную им обоим цену.
В этом кругу руководителей, лабухов и администраторов всегда пахнет деньгами, вином и весельем. Кто-то уезжает, кто-то приезжает, кто-то не выполнил норму, кому-то недоплатили за концерт.
Эти лабухи не носят шикарных бабочек, но их руководители носят огромные животы и кожаные лапсердаки, поигрывая каратами на пальцах-сардельках. Они знают, как делать деньги, знают, что такое бессонница с молочным поросенком в животе.
Три кита, на которых держится искусство, — Голод, Талант, Случай.
В этой филармонии талантам не место. Случая не будет. А умереть с голода не дадут.
— Брось ты этот «Мойдодыр», — буркнул Горох, которого я знал еще с незапамятных времен. — Иди к нам в «Чертог дьявола» грузчиком, а хочешь, будешь Яше помогать. Яша, — повернулся он к Школьнику, — возьмем к себе моего друга?
Так я познакомился с Яковом Давыдовичем, который гут же чуть не втер мне какой-то допотопный метроном.
— Толя! — воскликнул Школьник. — Вы знаете, как я отношусь к вашим друзьям, но у меня нет с собой трех рублей, вот если б вчера, вчера для вас был открыт счет в моем сердце.
Узнав, что я не претендую на его место и не собираюсь у них работать, он одолжил Гороху двадцать шесть копеек.
— Имею вас спросить, — слегка дернул Яков Давидович меня за ухо, когда мы познакомились с ним поближе. — Зачем вам это нужно? Разве вам хочется вздрагивать по ночам и просить стакан воды у прокурора? Сходите посмотрите на городскую тюрьму, посидите на кладбищенской скамейке и подумайте над этим вопросом. Ответ для вас давно готов, готов ли ваш вопрос? Но хочу заметить, что даже я не могу сформулировать правильно вопрос на готовый ответ. Администратор — это что-то жалкое и величественное, божественное убожество для получения оплеух от зрителей, а иногда… — добавил он после паузы, — и от артистов…
Горох, который незаметно подошел к нам, весело рассмеялся.
— Толя, — отчаянно воскликнул Школьник, хватая его за руку. — Сколько меня били… Толя… вы меня знаете, кроме приглашения к прокурору на кофе, я ничего не боюсь, но и мне становится страшно, когда на одно место бывает продано восемьдесят билетов. Где мне найти такого человека, — скатилась слеза по розовой щеке Школьника, — который сумеет объяснить зрителям, что вы с этого ничего не имеете и что они не должны верить своим глазам! А после оплеух пожелать им приятного вечера. Не лезьте в эти дела, Евгеша, — грустно проговорил Яков Давыдович, — а впрочем, — тут же улыбнулся он своей озорной улыбкой, — вы же у Закулисного, тогда вам бояться нечего, он и администратор, и руководитель, он билеты сам получит, вам остается их только разбросать — и все. Но на этом бутерброде не будет масла, башли не разорвут в клочья ваши карманы, они прошелестят мимо.
— Как мимо? — поинтересовался я.
— Мимо — это когда отрезаешь кусок хлеба, открываешь холодильник, а он пуст, и масла не на что купить. Это простые вещи, их надо знать. Голодный желудок и здоровые нервы, хуже, когда наоборот. Толя, вы не знаете, но это между нами… Веня спит ночью только по два часа.
— Воровать надо меньше, — хмыкнул Горох. — Нашли чем удивить.
— Толя, — поморщился Яков Давыдович. — Вы интеллигентный грузчик, мне с вами приятно иметь дело, но зачем так про Веню? Он святой человек, он ни разу не ездил на гастроли в Сибирь! Все, что он сделал, — это похоронил концертные билеты в своем семейном склепе.
Когда Школьник начинал рассказывать об оплеухах, полученных от зрителей, его глаза сияли от восторга, но когда ему напоминали, что приходилось получать и от артистов, он делал скорбное лицо и восклицал:
— Мой Бенечка никогда бы не посмел поднять руку на старших.
О последней затрещине, которую он схлопотал от артистов «Чертога дьявола», мне поведал Горох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63