Неожиданно вспыхнуло сильное пламя, Петя закричал и закрыл лицо руками. Оказалось, пробка выстрелила ему в бровь, пробила кожу. Если бы сантиметром ниже… Пришлось провести профилактическую беседу, призвать братков к порядку.
Я опекал Ширшова и Фёдорова. Полярный волк Кренкель в опеке не нуждался. Мы не переставали дивиться его успехам. Мощность радиостанции всего 20 ватт — а Эрнст связался и с коротковолновиком из Южной Австралии и с матросом Тролезом с Гавайских островов. Любопытное это племя — радиолюбители: насколько же они любознательны и отзывчивы! Тролез сообщил, что много читал о нас, что у них в Гонолулу градусов под пятьдесят жары, что он был бы рад хоть чем-то помочь нам. Эрнст поблагодарил за добрые слова.
Да, в Гонолулу под пятьдесят. А у нас 29 июля чуточку похолодало — ноль градусов. Меньше таяния, меньше лишней работы. Тем более что в нашем коллективе появился один нетрудоспособный, Это я, начальник станции.
Я на лопате носил снег, обсыпал палатку. Лопата большая, снег мокрый, слежавшийся — тяжело. Меня в локте и кольнуло, а потом началась резкая боль. Ширшов поставил диагноз:
— Растяжение связок. Смажем йодом. Вплоть до выздоровления — никаких физических нагрузок, иначе возможно обострение.
Отлучение от работы я переживал тяжело: друзья падают от усталости, я же вроде как отлыниваю. А у нас опять впереди ответственейшее дело: скоро в трансполярный перелёт должен отправиться экипаж Сигизмунда Леваневского, большого друга Кренкеля. Леваневский был на редкость талантлив, фанатично предан и авиации и Арктике. И — удивительно невезуч. Только на льдине узнал я, что он, оказывается, пытался сманить Кренкеля. Как это было, Эрнст спустя тридцать пять лет рассказал в своей книге. Февральской ночью тридцать седьмого года Леваневский прямо из Кремля приехал к Эрнсту, стал уговаривать:
«— Экспедиция может разбиться при посадке на лёд. В каком направлении её потянет дрейф — неизвестно. Они там передерутся, зарежут друг друга, сойдут с ума. Врача у них нет. Простой аппендицит — кончен роман. Затем их могут просто не найти в Ледовитом океане. Одним словом, полтора года сплошных волнений. А тут сутки, максимум двое…
— Сигизмунд, ты умный человек. Представь себе, что в высокое учреждение приходит Кренкель, чтобы сказать, — не хочу лететь с Папаниным на полюс, хочу с Леваневским в Америку. Что бы ты ответил?
— Я бы погнал тебя поганой метлой, и ты бы не попал ни туда и ни сюда!
— Золотые слова! Говорить на эту тему больше не стоит».
Рассказ этот меня озадачил. Леваневский — я это знал — парень горячий, пылкий, гордый. Но ведь какие слова сказал! «Передерутся, сойдут с ума». Опасение это высказывали многие, подкрепляя его — увы! — нередкими в истории освоения Арктики примерами. А у нас? Мы сроднились, не было ни одного конфликта, шероховатостей, трений.
Но пока мы день и ночь жили при ясном свете солнца, надо было готовиться к тяжкому испытанию — полярной ночи. Готовиться загодя, потому что не так уж сложно без света провести сутки, двое, неделю, но не месяц за месяцем…
Люди на льдине собрались бывалые, полярной ночью нас было не удивить, если бы не «мелочь»: зимовали мы раньше в деревянных домах с хорошими печами, под ногами была земля. И народу было побольше, и нагрузки на каждого поменьше. А тут, несмотря на тьму, океанские глубины надо исследовать, не мёрзнуть в палатке, не думать о бездне под ногами. Труднее станет вести и научные изыскания, и хозяйство. Потребуется больше горючего для освещения, стекла будут лопаться. Это «ночное хозяйство» я загодя привёл в порядок. Но души-то людские тоже надо к ночи готовить. Обменялись мнениями, кто как переносит полярную ночь. Я откровенно признался:
— Не знаю, кого как, а меня в начале полярной ночи все ко сну тянет: спать лёг — темно, проснулся — темно, работаешь — темно. Приходится заставлять себя считаться с часами.
— Это дело поправимое, — заметил Кренкель, — меня другое беспокоит: мы на льдине, надо всё время за ней следить, а без света это куда сложнее.
— Нам бы зрение, как у кошки, — невесело пошутил Женя. — А то мы только услышим, как ломается лёд. Не сразу в темноте отыщешь базы, которые придётся спасать.
— Ладно, братки, не так страшен черт, как его малюют. Тем более фонари есть. Только прошу: не рискуйте понапрасну. Осторожность, предусмотрительность превыше всего. Это ведь тоже входит в программу научного эксперимента — четверо на льдине полярной ночью. Выдюжим?
— Дмитрич, конечно же выдюжим! — поддержал меня Женя.
Удивительно, но факт: мою руку вылечило солнце. Пошёл я на базу № 2 — глазам своим не поверил: такое ощущение, что побывал здесь злостный хулиган. Запасной мотор лежал под перкалем — свалился в лужу. Бидоны с продовольствием валялись где попало. И — вода, вода… Я облюбовал новую площадку, перенёс больше тонны.
Мистеру Тролезу удалось 31 июля снова побеседовать с Кренкелем. Он в панике: газеты пишут, что вся наша льдина растаяла, нам очень худо. Журналисты оповестили, что мы издалека возим снег, чтобы обсыпать палатки. Эрнст успокоил жителя Гонолулу. Раз уж о нас знают каждую подробность даже на Гавайских островах, как же велик в мире интерес к нашей работе!
1 августа ночью, при свете незаходящего солнца Эрнст, дежуривший по лагерю, увлёкся работой и не обратил внимания на то, что Весёлый неистовствовал — лаял непрерывно. Пёс прямо надрывался, Кренкель — ноль внимания. Что-то всё же его заставило осмотреться, и тогда он закричал:
— Вставайте, пришли три медведя…
Мы трое спали. Вскочили, оделись быстрее, чем солдаты в казарме, а Эрнст с винтовкой — на улицу. От первого же выстрела медведи — от нас! Он ведь, медведь, только с виду неповоротлив; на самом же деле может бежать со скоростью до девяноста километров в час. Была то медведица с медвежатами. Весёлый, спущенный с привязи, догнал их, делал круги, лаял. Мы бежали следом, но куда там! Медведи скрылись из глаз.
В палатку мы вернулись раздосадованные. Столько мяса ушло — свежего, антицинготного, думал я про себя.
Спасибо, Эрнст отшутился:
— Эх вы, учёные! Для чего живёте — для охоты или для науки? Петя, тебе что важнее: шашлык из медвежатины или то, что она в такую даль с детьми забрела?! Мы открытие сделали, а некоторые интересы живота ставят выше интересов науки. Да здравствует наука и долой охоту!
Но, каюсь, в тот момент я меньше всего думал об открытии. Мне были необходимы два-три центнера свежего мяса. Медведица и медвежата помогли нам окончательно опровергнуть вывод Нансена о том, что высокие широты — мёртвая зона. Видели мы пупочек, глупышей. Допустим, они могли залететь издалека. А у медведицы медвежата маленькие. Значит, на свет они появились на дрейфующем льду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Я опекал Ширшова и Фёдорова. Полярный волк Кренкель в опеке не нуждался. Мы не переставали дивиться его успехам. Мощность радиостанции всего 20 ватт — а Эрнст связался и с коротковолновиком из Южной Австралии и с матросом Тролезом с Гавайских островов. Любопытное это племя — радиолюбители: насколько же они любознательны и отзывчивы! Тролез сообщил, что много читал о нас, что у них в Гонолулу градусов под пятьдесят жары, что он был бы рад хоть чем-то помочь нам. Эрнст поблагодарил за добрые слова.
Да, в Гонолулу под пятьдесят. А у нас 29 июля чуточку похолодало — ноль градусов. Меньше таяния, меньше лишней работы. Тем более что в нашем коллективе появился один нетрудоспособный, Это я, начальник станции.
Я на лопате носил снег, обсыпал палатку. Лопата большая, снег мокрый, слежавшийся — тяжело. Меня в локте и кольнуло, а потом началась резкая боль. Ширшов поставил диагноз:
— Растяжение связок. Смажем йодом. Вплоть до выздоровления — никаких физических нагрузок, иначе возможно обострение.
Отлучение от работы я переживал тяжело: друзья падают от усталости, я же вроде как отлыниваю. А у нас опять впереди ответственейшее дело: скоро в трансполярный перелёт должен отправиться экипаж Сигизмунда Леваневского, большого друга Кренкеля. Леваневский был на редкость талантлив, фанатично предан и авиации и Арктике. И — удивительно невезуч. Только на льдине узнал я, что он, оказывается, пытался сманить Кренкеля. Как это было, Эрнст спустя тридцать пять лет рассказал в своей книге. Февральской ночью тридцать седьмого года Леваневский прямо из Кремля приехал к Эрнсту, стал уговаривать:
«— Экспедиция может разбиться при посадке на лёд. В каком направлении её потянет дрейф — неизвестно. Они там передерутся, зарежут друг друга, сойдут с ума. Врача у них нет. Простой аппендицит — кончен роман. Затем их могут просто не найти в Ледовитом океане. Одним словом, полтора года сплошных волнений. А тут сутки, максимум двое…
— Сигизмунд, ты умный человек. Представь себе, что в высокое учреждение приходит Кренкель, чтобы сказать, — не хочу лететь с Папаниным на полюс, хочу с Леваневским в Америку. Что бы ты ответил?
— Я бы погнал тебя поганой метлой, и ты бы не попал ни туда и ни сюда!
— Золотые слова! Говорить на эту тему больше не стоит».
Рассказ этот меня озадачил. Леваневский — я это знал — парень горячий, пылкий, гордый. Но ведь какие слова сказал! «Передерутся, сойдут с ума». Опасение это высказывали многие, подкрепляя его — увы! — нередкими в истории освоения Арктики примерами. А у нас? Мы сроднились, не было ни одного конфликта, шероховатостей, трений.
Но пока мы день и ночь жили при ясном свете солнца, надо было готовиться к тяжкому испытанию — полярной ночи. Готовиться загодя, потому что не так уж сложно без света провести сутки, двое, неделю, но не месяц за месяцем…
Люди на льдине собрались бывалые, полярной ночью нас было не удивить, если бы не «мелочь»: зимовали мы раньше в деревянных домах с хорошими печами, под ногами была земля. И народу было побольше, и нагрузки на каждого поменьше. А тут, несмотря на тьму, океанские глубины надо исследовать, не мёрзнуть в палатке, не думать о бездне под ногами. Труднее станет вести и научные изыскания, и хозяйство. Потребуется больше горючего для освещения, стекла будут лопаться. Это «ночное хозяйство» я загодя привёл в порядок. Но души-то людские тоже надо к ночи готовить. Обменялись мнениями, кто как переносит полярную ночь. Я откровенно признался:
— Не знаю, кого как, а меня в начале полярной ночи все ко сну тянет: спать лёг — темно, проснулся — темно, работаешь — темно. Приходится заставлять себя считаться с часами.
— Это дело поправимое, — заметил Кренкель, — меня другое беспокоит: мы на льдине, надо всё время за ней следить, а без света это куда сложнее.
— Нам бы зрение, как у кошки, — невесело пошутил Женя. — А то мы только услышим, как ломается лёд. Не сразу в темноте отыщешь базы, которые придётся спасать.
— Ладно, братки, не так страшен черт, как его малюют. Тем более фонари есть. Только прошу: не рискуйте понапрасну. Осторожность, предусмотрительность превыше всего. Это ведь тоже входит в программу научного эксперимента — четверо на льдине полярной ночью. Выдюжим?
— Дмитрич, конечно же выдюжим! — поддержал меня Женя.
Удивительно, но факт: мою руку вылечило солнце. Пошёл я на базу № 2 — глазам своим не поверил: такое ощущение, что побывал здесь злостный хулиган. Запасной мотор лежал под перкалем — свалился в лужу. Бидоны с продовольствием валялись где попало. И — вода, вода… Я облюбовал новую площадку, перенёс больше тонны.
Мистеру Тролезу удалось 31 июля снова побеседовать с Кренкелем. Он в панике: газеты пишут, что вся наша льдина растаяла, нам очень худо. Журналисты оповестили, что мы издалека возим снег, чтобы обсыпать палатки. Эрнст успокоил жителя Гонолулу. Раз уж о нас знают каждую подробность даже на Гавайских островах, как же велик в мире интерес к нашей работе!
1 августа ночью, при свете незаходящего солнца Эрнст, дежуривший по лагерю, увлёкся работой и не обратил внимания на то, что Весёлый неистовствовал — лаял непрерывно. Пёс прямо надрывался, Кренкель — ноль внимания. Что-то всё же его заставило осмотреться, и тогда он закричал:
— Вставайте, пришли три медведя…
Мы трое спали. Вскочили, оделись быстрее, чем солдаты в казарме, а Эрнст с винтовкой — на улицу. От первого же выстрела медведи — от нас! Он ведь, медведь, только с виду неповоротлив; на самом же деле может бежать со скоростью до девяноста километров в час. Была то медведица с медвежатами. Весёлый, спущенный с привязи, догнал их, делал круги, лаял. Мы бежали следом, но куда там! Медведи скрылись из глаз.
В палатку мы вернулись раздосадованные. Столько мяса ушло — свежего, антицинготного, думал я про себя.
Спасибо, Эрнст отшутился:
— Эх вы, учёные! Для чего живёте — для охоты или для науки? Петя, тебе что важнее: шашлык из медвежатины или то, что она в такую даль с детьми забрела?! Мы открытие сделали, а некоторые интересы живота ставят выше интересов науки. Да здравствует наука и долой охоту!
Но, каюсь, в тот момент я меньше всего думал об открытии. Мне были необходимы два-три центнера свежего мяса. Медведица и медвежата помогли нам окончательно опровергнуть вывод Нансена о том, что высокие широты — мёртвая зона. Видели мы пупочек, глупышей. Допустим, они могли залететь издалека. А у медведицы медвежата маленькие. Значит, на свет они появились на дрейфующем льду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146