Представила его знакомое сосредоточенное лицо, склонившееся над надоевшими рекламными контрактами. Он не любит свою работу, но еще больше не любит, когда его отвлекают. Не стоит звонить, лучше войти неслышно, чтобы не беспокоить. Она войдет неслышно, он поднимет глаза, она увидит его глаза, он улыбнется и спросит: «Что так быстро?» Вот оно, счастье. Вот он, первый мазок кистью.
Открыла ключами. Вошла, беззвучно закрыв дверь. В квартире было тихо, только едва слышная музыка доносилась из старого радио, прикрепленного к стене на кухне. Она до сих пор помнила, как отец сверлил какие-то дырки в стене, чтобы провода были незаметными. И вдруг услышала:
— Я люблю тебя. Я тысячу раз тебе об этом говорил, почему ты не веришь?
«Верю», — собиралась уже ответить она, но слова замерли на губах — сознание, включившись в работу, успело предупредить ее — что-то не так. Некоторое время в квартире стояла все та же полутишина, потом она снова услышала его голос:
— Потому что пока не могу. Пока не могу, неужели ты не понимаешь? Она же дочка Бирюкова, самого Бирюкова дочка…
«Слава Богу, не дочка», — подумала она отстраненно, продолжая прислушиваться и все еще не понимая смысла происходящего.
— Это наш шанс, — продолжал Глеб, — наш единственный шанс.
Она уже слышала эти слова. Те же самые слова, в той же комнате, тем же голосом.
— Не знаю, еще месяц, может быть. Максимум два. Мне нужно будет немного укрепиться на своих позициях. Я не могу вот так сразу, пойми. Это будет слишком очевидно… Да при чем здесь нравственность, Господи, прекрати ты чушь нести! Какая нравственность… Пойми, Алина, это будущее. Я не могу его разрушить, ты не можешь от меня этого требовать. Да не сплю я с ней, я тебе уже сто раз говорил! Не сплю!
«Врешь, — пронеслось в голове, — последний раз два дня назад было… Эх, врешь!»
— Потому что не хочу. Ну пожалуйста, успокойся. Да, только с тобой. Да, только тебя. Конечно, увидимся. Нет, остаться на всю ночь не смогу. Ты же знаешь, ну перестань, пожалуйста, сколько можно… Потерпи еще немного. Конечно, мы будем вместе…
Она пыталась представить себе его лицо. И не могла — долго не могла почему-то. А потом вдруг вспомнила тень в его глазах. Во время их первого вечера — странную тень, промелькнувшую во взгляде, когда она назвала фамилию. Эту чертову фамилию. Каким-то непонятным образом этот человек — сколько лет она его уже не видела! — умудрился-таки в очередной раз плюнуть ей в душу. Косвенным образом, через посредника — так сейчас принято, сейчас все делается через посредников. На них, на посредниках, и держится современный деловой мир.
Подумала: «А ведь ты мне обещал дубовый стол и новую кухню». И больше ничего, никаких мыслей, никаких чувств. Вспомнила только про холсты и краски, которыми собиралась разрисовывать собственное счастье. Вместо яркого пейзажа снова получился только черный квадрат. Стоило ли ожидать чего-то иного?
Вошла в комнату, уже не стараясь двигаться неслышно. Прислонилась к стене. Увидела его лицо — только краткий миг замешательства и снова непроницаемая маска. Услышала:
— Обязательно, Владимир Андреевич. До встречи.
И рассмеялась.
— Глеб, ты меня уморил. Никогда не подозревала о твоих гомосексуальных наклонностях. Как ты с ним ласково, с Владимиром Андреевичем. Это кто, кстати?
— Это, кстати, мой начальник. Ты о чем?
— О том, что ты мне обещал дубовый стол. И кухню новую.
Она смеялась. Не могла остановиться. Подумала: если бы не эта его заключительная фраза, она, может быть, почувствовала бы то, что должна была почувствовать в подобной ситуации, — обиду, гнев, разочарование. Злость. Но эта его последняя фраза все обратила в смех.
— Да прекрати смеяться, я не понимаю, что смешного…
На его лице медленно проступал испуг. Черты искажались, не подчиняясь больше никаким усилиям. Он на самом деле испугался. И лихорадочно пытался придумать, как ему выкрутиться из ситуации. А она смеялась все громче, даже слезы на глазах выступили.
— Ладно, Глеб, чего там. Алина, значит, ее зовут.
— Кого? — Он продолжал сопротивляться, хватаясь за соломинку, которой не было.
— Девушку, которую ты любишь. Сильно любишь.
Он молчал.
— А меня, значит, просто используешь…
— Ты не поняла, Маша… Ты неправильно поняла…
— Да что здесь понимать-то? И дураку понятно, а мне тем более. Перестань, прошу тебя, спрячь подальше свой праведный гнев. И запомни: я ему не дочка. У меня был отец, но он умер. А этот мне вообще никто. И мне неприятно, когда меня называют его дочкой. Запомнил?
— Запомнил.
— Уже хорошо. А теперь давай поговорим как деловые партнеры.
Сказала — и не знала, что говорить дальше, потому что не по плечу была ей эта роль делового партнера. Но и роль обиженной женщины тоже никак не хотела приживаться. Прошла в комнату, села на диван и молча уставилась в одну точку. Мысли куда-то убегали, совсем не в том направлении, которого требовала ситуация.
— Ты неправильно поняла, — снова донеслось до нее откуда-то издалека.
Она подняла глаза и увидела чужого человека. Что он делает здесь, в ее старой квартире? Как он здесь оказался, кто впустил его, кто дал ему ключи, кто позволил вешать в шкаф рубашки и брюки?
— Мы чужие, — произнесла она тихо. — Всегда были чужими, разве ты до сих пор не понял?
— Ты сама во всем виновата, — ответил он, ухватившись за эту мысль, которая давала ему призрачный шанс оказаться в роли обвинителя. — Сама виновата. Эти твои прогулки бесконечные, твоя задумчивость непонятная, зовешь тебя, а ты не слышишь. Ты здесь, а тебя как будто нет…
— Мы чужие, — повторила она, даже не вслушиваясь в его слова.
— Это все ты…
— Послушай, Глеб. — Она перебила, не дав ему договорить. — Объясни мне. Объясни, пожалуйста, как это бывает. Что это за чувство такое, что за побуждение. Как это можно…
— Ты о чем?
— Давай будем называть вещи своими именами. Мы познакомились случайно. Ты случайно узнал о моем… великом родстве. Ты уже тогда все это придумал? Тогда?
— Прошу тебя…
— Тогда?
Он сдался наконец под напором ее взгляда. Стиснул в кулаки ладони, — она видела, как побелели его пальцы. Рухнул в кресло, откинул голову назад и ответил, не открывая глаз:
— Тогда.
— Я не понимаю.
— Да что здесь понимать? — Ярость, сдерживаемая до той минуты, прорвалась наружу. Он почти кричал. — Что здесь понимать? И тебе ли не знать этого — ведь ты жила в достатке, ты знаешь, что такое обеспеченная жизнь. О-бес-пе-ченная, — повторил он по слогам, — и точка, что же здесь еще объяснять? Что непонятного в том, что человек стремится как-то укрепиться в жизни, зацепиться за что-то?
— Любыми путями?
Он молчал некоторое время. Потом сказал тихо:
— Прости.
Она отмахнулась:
— Разве обеспеченная значит счастливая?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Открыла ключами. Вошла, беззвучно закрыв дверь. В квартире было тихо, только едва слышная музыка доносилась из старого радио, прикрепленного к стене на кухне. Она до сих пор помнила, как отец сверлил какие-то дырки в стене, чтобы провода были незаметными. И вдруг услышала:
— Я люблю тебя. Я тысячу раз тебе об этом говорил, почему ты не веришь?
«Верю», — собиралась уже ответить она, но слова замерли на губах — сознание, включившись в работу, успело предупредить ее — что-то не так. Некоторое время в квартире стояла все та же полутишина, потом она снова услышала его голос:
— Потому что пока не могу. Пока не могу, неужели ты не понимаешь? Она же дочка Бирюкова, самого Бирюкова дочка…
«Слава Богу, не дочка», — подумала она отстраненно, продолжая прислушиваться и все еще не понимая смысла происходящего.
— Это наш шанс, — продолжал Глеб, — наш единственный шанс.
Она уже слышала эти слова. Те же самые слова, в той же комнате, тем же голосом.
— Не знаю, еще месяц, может быть. Максимум два. Мне нужно будет немного укрепиться на своих позициях. Я не могу вот так сразу, пойми. Это будет слишком очевидно… Да при чем здесь нравственность, Господи, прекрати ты чушь нести! Какая нравственность… Пойми, Алина, это будущее. Я не могу его разрушить, ты не можешь от меня этого требовать. Да не сплю я с ней, я тебе уже сто раз говорил! Не сплю!
«Врешь, — пронеслось в голове, — последний раз два дня назад было… Эх, врешь!»
— Потому что не хочу. Ну пожалуйста, успокойся. Да, только с тобой. Да, только тебя. Конечно, увидимся. Нет, остаться на всю ночь не смогу. Ты же знаешь, ну перестань, пожалуйста, сколько можно… Потерпи еще немного. Конечно, мы будем вместе…
Она пыталась представить себе его лицо. И не могла — долго не могла почему-то. А потом вдруг вспомнила тень в его глазах. Во время их первого вечера — странную тень, промелькнувшую во взгляде, когда она назвала фамилию. Эту чертову фамилию. Каким-то непонятным образом этот человек — сколько лет она его уже не видела! — умудрился-таки в очередной раз плюнуть ей в душу. Косвенным образом, через посредника — так сейчас принято, сейчас все делается через посредников. На них, на посредниках, и держится современный деловой мир.
Подумала: «А ведь ты мне обещал дубовый стол и новую кухню». И больше ничего, никаких мыслей, никаких чувств. Вспомнила только про холсты и краски, которыми собиралась разрисовывать собственное счастье. Вместо яркого пейзажа снова получился только черный квадрат. Стоило ли ожидать чего-то иного?
Вошла в комнату, уже не стараясь двигаться неслышно. Прислонилась к стене. Увидела его лицо — только краткий миг замешательства и снова непроницаемая маска. Услышала:
— Обязательно, Владимир Андреевич. До встречи.
И рассмеялась.
— Глеб, ты меня уморил. Никогда не подозревала о твоих гомосексуальных наклонностях. Как ты с ним ласково, с Владимиром Андреевичем. Это кто, кстати?
— Это, кстати, мой начальник. Ты о чем?
— О том, что ты мне обещал дубовый стол. И кухню новую.
Она смеялась. Не могла остановиться. Подумала: если бы не эта его заключительная фраза, она, может быть, почувствовала бы то, что должна была почувствовать в подобной ситуации, — обиду, гнев, разочарование. Злость. Но эта его последняя фраза все обратила в смех.
— Да прекрати смеяться, я не понимаю, что смешного…
На его лице медленно проступал испуг. Черты искажались, не подчиняясь больше никаким усилиям. Он на самом деле испугался. И лихорадочно пытался придумать, как ему выкрутиться из ситуации. А она смеялась все громче, даже слезы на глазах выступили.
— Ладно, Глеб, чего там. Алина, значит, ее зовут.
— Кого? — Он продолжал сопротивляться, хватаясь за соломинку, которой не было.
— Девушку, которую ты любишь. Сильно любишь.
Он молчал.
— А меня, значит, просто используешь…
— Ты не поняла, Маша… Ты неправильно поняла…
— Да что здесь понимать-то? И дураку понятно, а мне тем более. Перестань, прошу тебя, спрячь подальше свой праведный гнев. И запомни: я ему не дочка. У меня был отец, но он умер. А этот мне вообще никто. И мне неприятно, когда меня называют его дочкой. Запомнил?
— Запомнил.
— Уже хорошо. А теперь давай поговорим как деловые партнеры.
Сказала — и не знала, что говорить дальше, потому что не по плечу была ей эта роль делового партнера. Но и роль обиженной женщины тоже никак не хотела приживаться. Прошла в комнату, села на диван и молча уставилась в одну точку. Мысли куда-то убегали, совсем не в том направлении, которого требовала ситуация.
— Ты неправильно поняла, — снова донеслось до нее откуда-то издалека.
Она подняла глаза и увидела чужого человека. Что он делает здесь, в ее старой квартире? Как он здесь оказался, кто впустил его, кто дал ему ключи, кто позволил вешать в шкаф рубашки и брюки?
— Мы чужие, — произнесла она тихо. — Всегда были чужими, разве ты до сих пор не понял?
— Ты сама во всем виновата, — ответил он, ухватившись за эту мысль, которая давала ему призрачный шанс оказаться в роли обвинителя. — Сама виновата. Эти твои прогулки бесконечные, твоя задумчивость непонятная, зовешь тебя, а ты не слышишь. Ты здесь, а тебя как будто нет…
— Мы чужие, — повторила она, даже не вслушиваясь в его слова.
— Это все ты…
— Послушай, Глеб. — Она перебила, не дав ему договорить. — Объясни мне. Объясни, пожалуйста, как это бывает. Что это за чувство такое, что за побуждение. Как это можно…
— Ты о чем?
— Давай будем называть вещи своими именами. Мы познакомились случайно. Ты случайно узнал о моем… великом родстве. Ты уже тогда все это придумал? Тогда?
— Прошу тебя…
— Тогда?
Он сдался наконец под напором ее взгляда. Стиснул в кулаки ладони, — она видела, как побелели его пальцы. Рухнул в кресло, откинул голову назад и ответил, не открывая глаз:
— Тогда.
— Я не понимаю.
— Да что здесь понимать? — Ярость, сдерживаемая до той минуты, прорвалась наружу. Он почти кричал. — Что здесь понимать? И тебе ли не знать этого — ведь ты жила в достатке, ты знаешь, что такое обеспеченная жизнь. О-бес-пе-ченная, — повторил он по слогам, — и точка, что же здесь еще объяснять? Что непонятного в том, что человек стремится как-то укрепиться в жизни, зацепиться за что-то?
— Любыми путями?
Он молчал некоторое время. Потом сказал тихо:
— Прости.
Она отмахнулась:
— Разве обеспеченная значит счастливая?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60