Ну разве сорока минут не достаточно, чтобы губы помадой намазать?
— Ты спросил, почему я так смотрю. Я ответила, Глеб. А собраться-то я, конечно, успею.
— Ну я побежал тогда. Пока, киска. Я люблю тебя.
— И я тебя. Не называй меня киской, пожалуйста.
— Не буду.
«Не буду», — эхом отозвалось в сознании. Сколько раз она просила его об этом? Сто, а может, двести? Он каждый раз отвечает — не буду. Маша вздохнула. Это просто дурная и неискоренимая привычка. То же самое, что курить. И не избавишься от нее, как ни старайся. Не бывает бывших наркоманов и алкоголиков, и не бывает, наверное, бывших называющих киской… О чем это она?
Часы показывали двадцать минут седьмого. Значит, в семь часов ее губы уже должны быть накрашены помадой. Интересно, если очень-очень сильно постараться, можно не успеть осуществить этот процесс за отведенное время? Наверное, все же нельзя.
Она подошла к зеркалу. Не глядя убрала волосы со лба, заправив под эластичную повязку. Выдвинула ящик, достала косметичку, открыла пудреницу. Некоторое время рассматривала нежно-розовый прямоугольник — десять граммов красоты и бархатной кожи. Взяла пуховку, скользнула, слегка надавив пальцами, подняла глаза, зная, что сейчас снова увидит свое незнакомое лицо.
Сначала это ее удивляло. Не верилось, даже поделиться ни с кем не могла таким странным своим открытием, ведь никто не поверил бы, что собственное лицо человека может казаться ему незнакомым. Но вот уже шесть лет она смотрит в зеркало и каждый раз видит незнакомое лицо. Шесть лет — две тысячи дней. Две тысячи отражений — разве можно ошибиться две тысячи раз подряд? Однажды она все же решилась — стараясь не обнаруживать признаков волнения, позвала Глеба и спросила:
— Тебе не кажется… Тебе не кажется, Глеб, что в этом зеркале я какая-то не такая?
— Не такая? А какая?
— Другая какая-то.
— Другая? Да брось ты, киска, обычное зеркало, почему ты должна в нем быть не такая? Такая же, как есть.
— Не называй меня, пожалуйста…
— Не буду.
Наивно было бы ожидать от этого разговора чего-то иного. Так, спросила для очистки совести. Спросила и забыла. За две тысячи дней уже можно к этому привыкнуть. Привыкнуть можно ко всему…
Она очнулась, услышав звук захлопнувшейся входной двери. Вздрогнула, подумав: и к этому пора бы уже привыкнуть, потому что уже два месяца прошло с тех пор, как Глеб открывает дверь ее квартиры своими ключами. Два месяца — шестьдесят дней, и с чего это ее сегодня потянуло на математику? Часы показывали пять минут восьмого. Оказывается, подумала Маша, если очень сильно постараться, то все-таки можно не успеть накрасить губы помадой. За сорок, а точнее, сорок пять минут. Единственное, что она успела сделать, — рывком стянуть с головы повязку и отбросить ее в сторону.
Знакомый силуэт снова показался в проеме двери. Глаза — обычные глаза в самом деле.
— Маша?!
Она обернулась, попытавшись сделать виноватый вид и зная заранее, что не получится. Актрисой она всегда была бездарной. Впрочем, наверное, не только актрисой…
— Я же просил. Ты же сказала… Боже мой, ведь нас там ждут.
— Подождут.
— Но в чем дело, я не понимаю? Чем ты все это время занималась?
— Собой, — честно ответила она.
— Что-то не похоже. — В голосе Глеба нарастала ярость. — Ты посмотри на себя! Посмотри на себя в зеркало…
«Не дождешься», — подумала она, продолжая оставаться неподвижной.
— Конечно, — продолжал распаляться Глеб. — Для тебя это не важно. Тебе это не нужно. Это нужно мне, эта встреча… Господи, ты же знаешь, я с таким трудом ее устроил…
— Не ты ее устроил, — деликатно поправила она. — Это Сергей ее устроил.
— Тем более, черт побери! Я столько ждал, готовился, думал все время, а ты…
— Да что случилось? — не сдержав раздражения, спросила она.
— Случилось то, что мы никуда не успеем теперь!
— Почему не успеем? Сейчас надену платье, и пойдем…
— Нет уж, моя дорогая. Оставь свои приколы, мы не на маскарад, к твоему сведению, собирались. Я пойду один, черт с тобой, придется сказать, что у тебя болезненная менструация…
— Ни при чем здесь моя менструация. Значит, не хочешь идти со мной? — спросила она равнодушно.
— С тобой? Да посмотри на себя в зеркало! Лохматая, как черт!
Ну да, конечно. Она же стянула с головы повязку и не поправила волосы. Конечно, лохматая. Как черт…
Маша медленно обернулась к зеркалу — что ж, если так настойчиво ее об этом просят, повернулась, подняла глаза…
И больше не слышала — гневных обвинений, жалоб на судьбу, снова гневных обвинений, снова, снова… Сознание уловило только звук непривычно громко захлопнувшейся двери. И тишину. Тишину, шепчущую о том, что теперь они остались вдвоем. Только они вдвоем, и нет никого больше.
— Привет, — тихо сказала она, медленно опускаясь на стул перед зеркалом. — Явилась наконец. Где ты шлялась — шесть лет? Две тысячи дней, между прочим…
Отражение грустно улыбнулось в ответ.
— Только не уходи, — попросила она, — пожалуйста, не уходи. Слишком долго я ждала тебя, знаешь. Останься, хоть ненадолго. Поболтаем о пустяках. Вспомним старое доброе время, когда мы были вместе. Кто же знал, что так получится… Ну что ты, зачем эти слезы? Сама, между прочим, виновата. Я тебя каждый день ждала, а ты не приходила. А теперь вот плачешь. Перестань в самом деле. Лучше расскажи, как ты?..
Она прикрыла глаза, напряженно вслушиваясь в тишину, ожидая, когда же наконец…
— Да что рассказывать-то…
— Ты только не уходи.
— Не уйду. Останусь.
— Навсегда?
— Что за глупости. Навсегда ничего не бывает. Ты сама рано или поздно тоже уже не будешь… Зачем я тебе? Ведь жила же без меня. Столько лет жила.
— А что мне оставалось? Ведь ты не приходила. Я тебя ждала каждый день, искала. В зеркалах, в витринах. В воде, в лужах даже искала. Не было тебя.
— Да ладно тебе. В чем трагедия? Подумаешь, шесть лет!
— Это тебе легко рассуждать. Тебе по-прежнему шестнадцать, а мне уже, между прочим, двадцать два.
— Это вчера было шестнадцать. А сегодня мне тоже двадцать два.
— Так не бывает. После шестнадцати — семнадцать…
— Бывает. Знаешь же, что бывает.
— Знаю… И где же ты все-таки шлялась?
— И это ты знаешь. Не говори, что не знаешь. Неужели не помнишь — ветер, лужи на дорогах…
— Догадываюсь, кажется… Так и осталась там?
— Так и осталась. А что мне было делать? Ты ушла, а я осталась. Нужно ведь было остаться кому-то.
— Прости…
— Да ладно.
— Так ты что, правда думала, что он вернется?
— Ну, думала…
— Сумасшедшая.
— Я знаю. Мне все так говорят.
— А теперь? Теперь тоже думаешь…
— Не знаю. Лучше расскажи мне свой сон. Помнишь, тебе приснился сон…
— Я боюсь, он слишком страшный.
— Тот, в котором он тебя не узнал. Расскажи.
— Ладно, слушай. Мне приснилось, как ты звонила по телефону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Ты спросил, почему я так смотрю. Я ответила, Глеб. А собраться-то я, конечно, успею.
— Ну я побежал тогда. Пока, киска. Я люблю тебя.
— И я тебя. Не называй меня киской, пожалуйста.
— Не буду.
«Не буду», — эхом отозвалось в сознании. Сколько раз она просила его об этом? Сто, а может, двести? Он каждый раз отвечает — не буду. Маша вздохнула. Это просто дурная и неискоренимая привычка. То же самое, что курить. И не избавишься от нее, как ни старайся. Не бывает бывших наркоманов и алкоголиков, и не бывает, наверное, бывших называющих киской… О чем это она?
Часы показывали двадцать минут седьмого. Значит, в семь часов ее губы уже должны быть накрашены помадой. Интересно, если очень-очень сильно постараться, можно не успеть осуществить этот процесс за отведенное время? Наверное, все же нельзя.
Она подошла к зеркалу. Не глядя убрала волосы со лба, заправив под эластичную повязку. Выдвинула ящик, достала косметичку, открыла пудреницу. Некоторое время рассматривала нежно-розовый прямоугольник — десять граммов красоты и бархатной кожи. Взяла пуховку, скользнула, слегка надавив пальцами, подняла глаза, зная, что сейчас снова увидит свое незнакомое лицо.
Сначала это ее удивляло. Не верилось, даже поделиться ни с кем не могла таким странным своим открытием, ведь никто не поверил бы, что собственное лицо человека может казаться ему незнакомым. Но вот уже шесть лет она смотрит в зеркало и каждый раз видит незнакомое лицо. Шесть лет — две тысячи дней. Две тысячи отражений — разве можно ошибиться две тысячи раз подряд? Однажды она все же решилась — стараясь не обнаруживать признаков волнения, позвала Глеба и спросила:
— Тебе не кажется… Тебе не кажется, Глеб, что в этом зеркале я какая-то не такая?
— Не такая? А какая?
— Другая какая-то.
— Другая? Да брось ты, киска, обычное зеркало, почему ты должна в нем быть не такая? Такая же, как есть.
— Не называй меня, пожалуйста…
— Не буду.
Наивно было бы ожидать от этого разговора чего-то иного. Так, спросила для очистки совести. Спросила и забыла. За две тысячи дней уже можно к этому привыкнуть. Привыкнуть можно ко всему…
Она очнулась, услышав звук захлопнувшейся входной двери. Вздрогнула, подумав: и к этому пора бы уже привыкнуть, потому что уже два месяца прошло с тех пор, как Глеб открывает дверь ее квартиры своими ключами. Два месяца — шестьдесят дней, и с чего это ее сегодня потянуло на математику? Часы показывали пять минут восьмого. Оказывается, подумала Маша, если очень сильно постараться, то все-таки можно не успеть накрасить губы помадой. За сорок, а точнее, сорок пять минут. Единственное, что она успела сделать, — рывком стянуть с головы повязку и отбросить ее в сторону.
Знакомый силуэт снова показался в проеме двери. Глаза — обычные глаза в самом деле.
— Маша?!
Она обернулась, попытавшись сделать виноватый вид и зная заранее, что не получится. Актрисой она всегда была бездарной. Впрочем, наверное, не только актрисой…
— Я же просил. Ты же сказала… Боже мой, ведь нас там ждут.
— Подождут.
— Но в чем дело, я не понимаю? Чем ты все это время занималась?
— Собой, — честно ответила она.
— Что-то не похоже. — В голосе Глеба нарастала ярость. — Ты посмотри на себя! Посмотри на себя в зеркало…
«Не дождешься», — подумала она, продолжая оставаться неподвижной.
— Конечно, — продолжал распаляться Глеб. — Для тебя это не важно. Тебе это не нужно. Это нужно мне, эта встреча… Господи, ты же знаешь, я с таким трудом ее устроил…
— Не ты ее устроил, — деликатно поправила она. — Это Сергей ее устроил.
— Тем более, черт побери! Я столько ждал, готовился, думал все время, а ты…
— Да что случилось? — не сдержав раздражения, спросила она.
— Случилось то, что мы никуда не успеем теперь!
— Почему не успеем? Сейчас надену платье, и пойдем…
— Нет уж, моя дорогая. Оставь свои приколы, мы не на маскарад, к твоему сведению, собирались. Я пойду один, черт с тобой, придется сказать, что у тебя болезненная менструация…
— Ни при чем здесь моя менструация. Значит, не хочешь идти со мной? — спросила она равнодушно.
— С тобой? Да посмотри на себя в зеркало! Лохматая, как черт!
Ну да, конечно. Она же стянула с головы повязку и не поправила волосы. Конечно, лохматая. Как черт…
Маша медленно обернулась к зеркалу — что ж, если так настойчиво ее об этом просят, повернулась, подняла глаза…
И больше не слышала — гневных обвинений, жалоб на судьбу, снова гневных обвинений, снова, снова… Сознание уловило только звук непривычно громко захлопнувшейся двери. И тишину. Тишину, шепчущую о том, что теперь они остались вдвоем. Только они вдвоем, и нет никого больше.
— Привет, — тихо сказала она, медленно опускаясь на стул перед зеркалом. — Явилась наконец. Где ты шлялась — шесть лет? Две тысячи дней, между прочим…
Отражение грустно улыбнулось в ответ.
— Только не уходи, — попросила она, — пожалуйста, не уходи. Слишком долго я ждала тебя, знаешь. Останься, хоть ненадолго. Поболтаем о пустяках. Вспомним старое доброе время, когда мы были вместе. Кто же знал, что так получится… Ну что ты, зачем эти слезы? Сама, между прочим, виновата. Я тебя каждый день ждала, а ты не приходила. А теперь вот плачешь. Перестань в самом деле. Лучше расскажи, как ты?..
Она прикрыла глаза, напряженно вслушиваясь в тишину, ожидая, когда же наконец…
— Да что рассказывать-то…
— Ты только не уходи.
— Не уйду. Останусь.
— Навсегда?
— Что за глупости. Навсегда ничего не бывает. Ты сама рано или поздно тоже уже не будешь… Зачем я тебе? Ведь жила же без меня. Столько лет жила.
— А что мне оставалось? Ведь ты не приходила. Я тебя ждала каждый день, искала. В зеркалах, в витринах. В воде, в лужах даже искала. Не было тебя.
— Да ладно тебе. В чем трагедия? Подумаешь, шесть лет!
— Это тебе легко рассуждать. Тебе по-прежнему шестнадцать, а мне уже, между прочим, двадцать два.
— Это вчера было шестнадцать. А сегодня мне тоже двадцать два.
— Так не бывает. После шестнадцати — семнадцать…
— Бывает. Знаешь же, что бывает.
— Знаю… И где же ты все-таки шлялась?
— И это ты знаешь. Не говори, что не знаешь. Неужели не помнишь — ветер, лужи на дорогах…
— Догадываюсь, кажется… Так и осталась там?
— Так и осталась. А что мне было делать? Ты ушла, а я осталась. Нужно ведь было остаться кому-то.
— Прости…
— Да ладно.
— Так ты что, правда думала, что он вернется?
— Ну, думала…
— Сумасшедшая.
— Я знаю. Мне все так говорят.
— А теперь? Теперь тоже думаешь…
— Не знаю. Лучше расскажи мне свой сон. Помнишь, тебе приснился сон…
— Я боюсь, он слишком страшный.
— Тот, в котором он тебя не узнал. Расскажи.
— Ладно, слушай. Мне приснилось, как ты звонила по телефону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60