В окне — кусок неба, распластавшийся, как кусок теста на столе, почти такого же цвета. По-осеннему лысые макушки деревьев, разделенные решеткой на оси абсцисс и ординат, заключенные в графы странной таблицы. Их движение, вызываемое порывами ветра, совсем не соответствовало математическим законам — постоянных координат установить было невозможно. Лысые ветки перескакивали из одного раздела таблицы в другой, на миг замирали, но, чувствуя, видимо, неудобство, принимались искать новые координаты — снова и снова. Полный абсурд — кому придет в голову рисовать пейзажи на миллиметровке?
Попытавшись подняться, он почувствовал, как затекло тело. Ощущение кошмара не проходило. И все же это был сон. Всего лишь сон, обыкновенный ночной кошмар, который может присниться каждому, и не стоит возводить этот глупый сон в какое бы то ни было предзнаменование.
— Мама…
Сам не заметил, как заснул.
Алексей сидел в деревянном кресле в больничном коридоре. Он посмотрел на часы: двадцать минут седьмого. Оказалось, что, прислонившись спиной к холодной стене, покрытой кафелем, он проспал целых полтора часа. Напротив окна была расположена дверь реанимации. За прошедшие с момента поступления двенадцать часов она несколько раз открывалась, но никаких изменений в состоянии отца пока не было. Ни положительных, ни отрицательных.
— Все по-прежнему?
— Все по-прежнему. Состояние критическое. Они ничего не обещают.
Он никогда еще не слышал такого голоса у матери. Вмиг постаревшие глаза, чужие, далекие, как будто она смотрела на него сейчас чуть ли не с другой планеты. Обращалась к нему, но не видела и не чувствовала, что он здесь, рядом…
— Все будет нормально. Все будет хорошо, мама. Слышишь, я тебе обещаю, вот увидишь…
— Да, да. Конечно. Ты иди, Леша. И так всю ночь промаялся. Иди домой, поспи пару часов, потом приходи снова. Я посижу, покараулю…
— Я не уйду, мам. Никуда я не уйду. Вот увидишь… В этот момент дверь реанимации приоткрылась. Оба они как по команде бросились вперед и застыли на месте в один и тот же миг, заметив, что врач смотрит куда-то мимо.
— Все будет нормально… Вот увидишь, — прошептал Алексей совсем беззвучно и прикоснулся ладонью к холодным пальцам матери. — Доктор…
Врач бросил на них короткий взгляд, покачал головой и произнес всего лишь несколько слов:
— Мы ничего не смогли сделать. — Вздохнул и добавил совсем тихо: — К сожалению…
Алексей шел не разбирая дороги. Казалось, земля горит под ногами. Шел, не думая, но в то же время смутно осознавая, куда идет.
Он чувствовал: ему нужно ее увидеть. Просто увидеть и сказать, что случилось. Посмотреть в ее глаза и понять наконец: она ни в чем не виновата. Справиться с этим кошмаром, с этой подступающей к горлу и настойчиво пытающейся задушить ненавистью. Ненавистью к человеку, который еще вчера казался самым дорогим. К девчонке, которая не может быть ни в чем виновата. Не виновата…
«Не виновата. Один ты во всем виноват. Только ты один…»
Время от времени он останавливался. Пытался убедить себя, что сейчас не время. Потом, когда-нибудь потом, когда пройдет первая и самая острая боль утраты, он во всем разберется. Разберется в своих чувствах к ней и будет продолжать любить, если это любовь, или ненавидеть, если это ненависть. Потом, не сейчас…
В лицо бил, обжигая, ледяной ветер. Он ничего не чувствовал — как будто тело его полностью потеряло чувствительность, словно пораженное зарядом электрического тока. Зарядом в тысячи вольт, который проходит по телу, и по странной прихоти судьбы это тело остается живым. Сгорает только то, что внутри, а оболочка остается, как ни странно, неповрежденной. Интересно, а душа — она тоже может отрастать заново? Как ногти и волосы? Душа, она может быть многоразовой? Или, может быть, у человека есть запасные души, множество запасных душ, заархивированных в клетках тела и встающих на место той, что погибла под током?
Боль — та, что внутри, казалась нестерпимой и разрасталась с каждым прожитым мгновением.
«Нет, не смогу. Простить не сумею…»
Он почти дошел до ее дома, остановился возле подъезда и повернул обратно, поняв, что у него просто нет сил бороться с этим чувством, прежде для него неведомым. Возможно, она не виновата. Возможно, он простит ее когда-нибудь, но только не теперь, не сейчас…
Алексей торопливо зашагал прочь. Снова налетел и ударил в лицо обжигающий холодной влажностью ветер. Он вдохнул его, наклонил голову по-бычьи и пошел вперед сквозь этот ветер, не зная, не думая о том, куда идет. «Не сейчас, — стучала одна мысль в сознании, и ей тут же, сливаясь в едином порыве, вторила другая: — Она… Из-за нее…»
Он отошел уже достаточно далеко от ее дома. Уже почти поверил в то, что встреча их не состоится, как вдруг издалека послышался громкий крик:
— Алексей! Алексей! Алеша!
Он обернулся.
Она бежала к нему, стремительными скачками перепрыгивая островки луж на дорогах. Распахнутая куртка. Синие джинсы, заляпанные грязными каплями. Растрепанные белые волосы. Зеленые глаза. Бежала, пытаясь обогнать время.
Подбежала, остановилась. Прерывисто и громко дышала, глядя в глаза. Деревья, машины, фонарные столбы у нее за спиной — все вдруг исчезло. Он смотрел на нее и видел перед собой совершенно другое лицо — лицо врача из палаты реанимации.
Она схватила его за руку:
— Леша…
А он услышал:
«Мы ничего не могли сделать. К сожалению…»
— Уходи. Уходи, или я тебя сейчас ударю. Честное слово, ударю. Уходи и больше никогда…
Он грубо отстранил ее руку и зашагал прочь — еще быстрее, еще размашистее. Но теперь уже другое видение стояло у него перед глазами — ее лицо.
Заплаканная, жалкая девчоночья мордашка. Разве кто-то, кроме него…
Но память настойчиво возвращала его к школьному вестибюлю. К ее настойчивым поцелуям, к ее шепоту. К тому эпизоду в прихожей, когда ее холеный и нахрапистый отчим пришел защищать собственную безвинную падчерицу. Защитил… И к этим его словам: «она сама мне все рассказала»…
Видение исчезло.
Он снова стоял один посреди шумной улицы, отстраненно глядя вслед убегающей тени. Всего лишь тени, которая когда-то, тысячи лет тому назад, имела живую плоть.
МАША
Дверь, привычно и тихо скрипнув, приоткрылась.
— Маш!
Она оглянулась.
«А кого, собственно, ты ожидала увидеть?» — Она смотрела на Глеба. Смотрела в глаза — ох уж глаза эти, пора бы к ним привыкнуть, пора понять, что такое бывает, и не впадать каждый раз в мистический экстаз, раздумывая, а не имеется ли здесь какого-то скрытого, тайного смысла? Глеб умещался в дверном проеме весь, но она почему-то видела только его глаза.
— Да что ты так смотришь, Маш… Я ненадолго, минут на сорок. Успеешь собраться?
— Сама не знаю.
— Как это не знаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Попытавшись подняться, он почувствовал, как затекло тело. Ощущение кошмара не проходило. И все же это был сон. Всего лишь сон, обыкновенный ночной кошмар, который может присниться каждому, и не стоит возводить этот глупый сон в какое бы то ни было предзнаменование.
— Мама…
Сам не заметил, как заснул.
Алексей сидел в деревянном кресле в больничном коридоре. Он посмотрел на часы: двадцать минут седьмого. Оказалось, что, прислонившись спиной к холодной стене, покрытой кафелем, он проспал целых полтора часа. Напротив окна была расположена дверь реанимации. За прошедшие с момента поступления двенадцать часов она несколько раз открывалась, но никаких изменений в состоянии отца пока не было. Ни положительных, ни отрицательных.
— Все по-прежнему?
— Все по-прежнему. Состояние критическое. Они ничего не обещают.
Он никогда еще не слышал такого голоса у матери. Вмиг постаревшие глаза, чужие, далекие, как будто она смотрела на него сейчас чуть ли не с другой планеты. Обращалась к нему, но не видела и не чувствовала, что он здесь, рядом…
— Все будет нормально. Все будет хорошо, мама. Слышишь, я тебе обещаю, вот увидишь…
— Да, да. Конечно. Ты иди, Леша. И так всю ночь промаялся. Иди домой, поспи пару часов, потом приходи снова. Я посижу, покараулю…
— Я не уйду, мам. Никуда я не уйду. Вот увидишь… В этот момент дверь реанимации приоткрылась. Оба они как по команде бросились вперед и застыли на месте в один и тот же миг, заметив, что врач смотрит куда-то мимо.
— Все будет нормально… Вот увидишь, — прошептал Алексей совсем беззвучно и прикоснулся ладонью к холодным пальцам матери. — Доктор…
Врач бросил на них короткий взгляд, покачал головой и произнес всего лишь несколько слов:
— Мы ничего не смогли сделать. — Вздохнул и добавил совсем тихо: — К сожалению…
Алексей шел не разбирая дороги. Казалось, земля горит под ногами. Шел, не думая, но в то же время смутно осознавая, куда идет.
Он чувствовал: ему нужно ее увидеть. Просто увидеть и сказать, что случилось. Посмотреть в ее глаза и понять наконец: она ни в чем не виновата. Справиться с этим кошмаром, с этой подступающей к горлу и настойчиво пытающейся задушить ненавистью. Ненавистью к человеку, который еще вчера казался самым дорогим. К девчонке, которая не может быть ни в чем виновата. Не виновата…
«Не виновата. Один ты во всем виноват. Только ты один…»
Время от времени он останавливался. Пытался убедить себя, что сейчас не время. Потом, когда-нибудь потом, когда пройдет первая и самая острая боль утраты, он во всем разберется. Разберется в своих чувствах к ней и будет продолжать любить, если это любовь, или ненавидеть, если это ненависть. Потом, не сейчас…
В лицо бил, обжигая, ледяной ветер. Он ничего не чувствовал — как будто тело его полностью потеряло чувствительность, словно пораженное зарядом электрического тока. Зарядом в тысячи вольт, который проходит по телу, и по странной прихоти судьбы это тело остается живым. Сгорает только то, что внутри, а оболочка остается, как ни странно, неповрежденной. Интересно, а душа — она тоже может отрастать заново? Как ногти и волосы? Душа, она может быть многоразовой? Или, может быть, у человека есть запасные души, множество запасных душ, заархивированных в клетках тела и встающих на место той, что погибла под током?
Боль — та, что внутри, казалась нестерпимой и разрасталась с каждым прожитым мгновением.
«Нет, не смогу. Простить не сумею…»
Он почти дошел до ее дома, остановился возле подъезда и повернул обратно, поняв, что у него просто нет сил бороться с этим чувством, прежде для него неведомым. Возможно, она не виновата. Возможно, он простит ее когда-нибудь, но только не теперь, не сейчас…
Алексей торопливо зашагал прочь. Снова налетел и ударил в лицо обжигающий холодной влажностью ветер. Он вдохнул его, наклонил голову по-бычьи и пошел вперед сквозь этот ветер, не зная, не думая о том, куда идет. «Не сейчас, — стучала одна мысль в сознании, и ей тут же, сливаясь в едином порыве, вторила другая: — Она… Из-за нее…»
Он отошел уже достаточно далеко от ее дома. Уже почти поверил в то, что встреча их не состоится, как вдруг издалека послышался громкий крик:
— Алексей! Алексей! Алеша!
Он обернулся.
Она бежала к нему, стремительными скачками перепрыгивая островки луж на дорогах. Распахнутая куртка. Синие джинсы, заляпанные грязными каплями. Растрепанные белые волосы. Зеленые глаза. Бежала, пытаясь обогнать время.
Подбежала, остановилась. Прерывисто и громко дышала, глядя в глаза. Деревья, машины, фонарные столбы у нее за спиной — все вдруг исчезло. Он смотрел на нее и видел перед собой совершенно другое лицо — лицо врача из палаты реанимации.
Она схватила его за руку:
— Леша…
А он услышал:
«Мы ничего не могли сделать. К сожалению…»
— Уходи. Уходи, или я тебя сейчас ударю. Честное слово, ударю. Уходи и больше никогда…
Он грубо отстранил ее руку и зашагал прочь — еще быстрее, еще размашистее. Но теперь уже другое видение стояло у него перед глазами — ее лицо.
Заплаканная, жалкая девчоночья мордашка. Разве кто-то, кроме него…
Но память настойчиво возвращала его к школьному вестибюлю. К ее настойчивым поцелуям, к ее шепоту. К тому эпизоду в прихожей, когда ее холеный и нахрапистый отчим пришел защищать собственную безвинную падчерицу. Защитил… И к этим его словам: «она сама мне все рассказала»…
Видение исчезло.
Он снова стоял один посреди шумной улицы, отстраненно глядя вслед убегающей тени. Всего лишь тени, которая когда-то, тысячи лет тому назад, имела живую плоть.
МАША
Дверь, привычно и тихо скрипнув, приоткрылась.
— Маш!
Она оглянулась.
«А кого, собственно, ты ожидала увидеть?» — Она смотрела на Глеба. Смотрела в глаза — ох уж глаза эти, пора бы к ним привыкнуть, пора понять, что такое бывает, и не впадать каждый раз в мистический экстаз, раздумывая, а не имеется ли здесь какого-то скрытого, тайного смысла? Глеб умещался в дверном проеме весь, но она почему-то видела только его глаза.
— Да что ты так смотришь, Маш… Я ненадолго, минут на сорок. Успеешь собраться?
— Сама не знаю.
— Как это не знаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60