Двадцать лет я жил на свете133 —
Не вернутся годы эти.
Вот так-то.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
Andante Cantabile
1
Текущий счет в банке и приходно-расходная книга — документы весьма красноречивые, и странно, что биографы не уделяют им никакого внимания. Мало что так важно знать о герое, как размер его заработка или иного дохода, их crescendo или diminuendo.134 Сложные душевные настроения — это роскошь, доступная лишь богатству и праздности. Тем, кто вынужден трудиться ради хлеба насущного, приходится принимать Видимость за Сущность, у них не остается времени на метафизические страсти и страдания. Когда-то я собирался начать этот раздел моего романа с факсимиле банковского счета Джорджа Уинтерборна и записи его личных доходов и расходов. Но это был бы уже веризм135. Достаточно сказать, что заработок Джорджа был невелик, но менялся crescendo, прочие же доходы равнялись нулю. Как почти все пылкие натуры, неспособные работать в установленные часы за такую-то плату в неделю, он понемногу втянулся в журналистику — занятие, которое кратко, но очень точно можно определить, как унизительнейший вид унизительнейшего порока — умственную проституцию. Сходство этого вида с другим, менее достойным порицания, бросается в глаза. Только самые модные кокотки обеих разновидностей этого ремесла могут похвастать приличным заработком. Родство в положении тех и других становится еще разительней, если вспомнить, что, занимаясь этим ремеслом физически, вы прикидываетесь модисткой, либо массажисткой, либо дочерью духовного лица, либо знатной дамой, либо, наконец, журналисткой, оказавшейся в стесненных обстоятельствах и готовой отблагодарить за помощь; а занимаясь тем же ремеслом умственно, вы выдаете себя за поэта, или ученого знатока в какой-нибудь области, или опять-таки за знатную даму, или за герцога. В обоих случаях от вас требуется чрезвычайная изворотливость, и в обоих случаях неуместны и даже гибельны честность, скромность и независимый характер.
Во всем этом Джордж убедился очень быстро и стал действовать соответственно. Но он плохо умел притворяться, и ему никак не удавалось скрыть, что у него есть и кое-какой талант и убеждения, от которых он не намерен отказываться. Именно поэтому он долгое время не мог получить никакой работы, кроме как в журналах и альманахах «с вывихом», — таких в Лондоне перед войной было штуки три, и издавали их чудаки, полагавшие, будто сотрудникам дозволяется писать то, что они думают. Надо ли говорить, что издания эти давным-давно испустили дух, и ныне в лондонской журналистике безраздельно царит лучезарнейшее благолепие. Это не имеет значения, — как и все на свете, впрочем, — не то я готов был бы об этом пожалеть.
В ту пору странствий и обучения уму-разуму Джордж столкнулся со множеством личностей, которые он разделил на три категории: просто кретинов, жалких кретинов и вывихнутых. Жалкими кретинами были те редакторы и журналисты, которые искренне верили в фабрикуемые ими благоглупости, — добродетельные, но неудачливые подмастерья, честные чистильщики сапог, за неимением иного заработка пошедшие на службу прессе. Просто кретины были не так глупы, но прикидывались, будто ничего не смыслят, и притом так долго барахтались в грязи, что сами перемазались с головы до пят. К вывихнутым относились более или менее честные чудаки или, во всяком случае, люди настолько самолюбивые и упрямые, что они казались честными. После недолгого и неумелого сопротивления Джордж и сам оказался среди вывихнутых. Тут были трое, которых, удобства ради, я назову Шобб, Бобб и Тобб. Мистер, вернее, герр Шобб издавал литературное обозрение — один из тех излюбленных англичанами «передовых» журналов, которые изо всех сил устремляются вперед и движутся совсем как раки. Герр Шобб был поистине великий человек. Товарищ Бобб издавал социалистический еженедельник на средства психопата, помешавшегося на евгенике, и вегетарианца-теософа. Поскольку экономическая теория Маркса, улучшение рода человеческого, растительная пища и теософия не заполняли целиком столбцы еженедельника, этот орган пролетариев умственного и физического труда регулярно печатал статьи по вопросам литературы и искусства. А поскольку ни один из руководителей журнала ничего в этих вопросах не смыслил, они изредка, по чистой случайности, предоставляли писать на эти темы людям понимающим и влюбленным в свое дело. Товарищ Бобб был поистине великий человек. Что до мистера Уолдо Тобба, который был обязан своим происхождением (почему «обязан»?) американскому Среднему Западу, то сей пылкий британский патриот и убежденный тори стоял за Монархизм в Искусстве, Твердую власть в Политике и Классицизм в Религии. К несчастью, отпрыски его рода не имели оснований претендовать на звание пэра; иначе он уж конечно истратил бы все скромное наследие предков, лишь бы заделаться лордом Тоббом. Поскольку он был непоколебимый приверженец англиканской разновидности католицизма, на графский титул, полученный от папы римского, рассчитывать не приходилось; а консервативное английское правительство не щедро награждает даже самых достойных своих приверженцев из числа интеллигенции, его скупость на этот счет уже вошла в поговорку. Итак, мистеру Уолдо Тоббу оставалось лишь намекать на своих высокоаристократических британских предков, украсить гербом (вероятно, подлинным) свое столовое серебро, почтовую бумагу, принадлежности туалета и экслибрисы и знаться с одними только «благородными» людьми. Каким образом Джордж с ним вообще познакомился — загадочно и непонятно; еще загадочнее — как он начал печататься в журнале, который однажды сообщил, что среди подписчиков имеется четыре герцога, три маркиза и одиннадцать графов. Объяснить это можно разве только тем, что американизированный консерватизм мистера Тобба оказался чуть более живым и гибким, нежели консерватизм отечественный, или, может быть, мистер Тобб до того круто склонялся вправо, что, сам того не ведая, подчас ударялся во взгляды крайне левые. Но как бы то ни было, мистер Уолдо Тобб также был поистине великий человек.
Милостями этих троих джентльменов, главным образом, и существовал — впрочем, отнюдь не в роскоши — наш герой, в своих отношениях с ними постоянно балансируя, как канатоходец над пропастью, и растрачивая неисчислимые богатства дипломатической хитрости, которые он мог бы обратить на служение отечеству. Однако впоследствии обнаружилось (почему «обнаружилось»?), что отечеству нужны были не его ум и изобретательность, а его кровь.
Лондонское воскресенье. В Сити все замерло; не подвергаясь ни малейшей опасности, можно изучать гайки, болты, разнообразнейшие куски металла, врезавшиеся в черные блестящие дороги — замерзшие чернильные реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117