Вероятно, Периклу было не важно, поймем ли мы его, перестроим ли мы свою жизнь подобно тому, как он уже перестроил свою. Он решил претворить в действительность слова: «Царствие мое не от мира сего». Но его царство, царство воли и гениального избранничества, должно было героически поработить весь род людской. Тут уж мы никак не могли следовать за ним.
К сожалению, я не мог рассказать ему о моем отце, которого, если только это возможно, я любил еще больше, чем прежде, хотя он часто внушал мне страх именно своей приветливостью. Иногда мне казалось, что он уже предопределил мое будущее. Не собирается ли он сделать меня своим ассистентом при глазной клинике?
Меня больше интересовали сумасшедшие. Конечно, я старался воспользоваться минутами, когда я уже лежал в кровати, а он еще только раздевался, разумеется, в темноте. Отец клал свои часы на ночную тумбочку. Дожидаясь его ответа, после того как я чуть не в сотый раз «советовался» с ним по поводу всяких школьных дел, я слышал глухое тиканье его часов, стук собственного сердца и потом шлепанье его босых ног, направляющихся к постели… В конце концов он все-таки начинал говорить. Часто он говорил даже дольше, чем я мог бороться со сном. Ведь тогдашняя моя жизнь при постоянной беготне и полном отсутствии покоя и собственного угла очень утомляла меня. И мне казалось, что он нарочно пользуется моей дурацкой сонливостью, чтобы говорить о довольно существенных вещах. Однажды, когда я осмелился деликатно намекнуть ему, что он не сказал, или слишком поздно сказал мне об одном важном деле, он ответил:
— Разумеется! Виноват всегда я. Я бездельник, я болтаюсь по целым дням, к взрослому моему сыну я отношусь несерьезно. Я не забочусь о нем, он для меня ничто, по ночам я развлекаюсь, мне нечего делать. Я думаю только о себе! Дружок! Дружок!
Я покраснел и замолчал. Он усвоил теперь привычку иронически подчеркивать мою бесцеремонность.
Дело было в следующем. Летний семестр окончился в середине июля, через несколько дней мы должны были ехать в Пушберг. И вернуться осенью в наш город? Нет. Мне опять предстояло перейти в новую школу. Я даже не смогу проститься с моими любимыми друзьями. И меня не радует перемена, третья за год? Ведь отец же предупреждал меня о ней?
Оказывается, он сообщил мне — во всяком случае, так он утверждал, — сообщил под строжайшей тайной, ибо мать еще тоже ничего не знала, что осенью он ждет приглашения в большой город и что уже с будущего семестра я обязательно начну учиться в одной из тамошних гимназий, — их там было несколько.
— Разве ты не рад? — спросил он и начал заводить тихо жужжащие часы.
В сущности, не очень. Друзей моих сейчас не было в городе. Перикл гостил у старой тетки в Моравии. Ягелло, как и каждое лето, жил у себя в имении.
— Сначала ты поселишься в комнате, которую мы тебе снимем, — пояснил отец. — Осенью, самое позднее к Новому году, мы переедем все. В нашей новой квартире у тебя будет большая, хорошая комната для работы, и ты сможешь совершенно спокойно готовиться к экзамену на аттестат зрелости.
— Скажи, папа, — спросил я и схватил его изумительную, белую мягкую руку, которая как раз в эту минуту взялась за часы. — Я ведь буду потом учиться дальше?
— Разумеется, — ответил он чуть нетерпеливо, высвободил свою руку и снова положил часы на кожаную подстилку, чтобы они не портились на холодном мраморе ночного столика. — Разве я по глупости забыл тебе сказать об этом? Ты должен сдать экзамен на аттестат зрелости, и я надеюсь, что ты не осрамишь меня. А теперь спокойной ночи.
— Папа, — промолвил я через несколько секунд, нарушая неписаный закон не заводить разговоров после «спокойной ночи». — Ты спишь, папа?
— Я спал, — пробормотал он не очень приветливо, — но ты разбудил меня. Что угодно моему сударю-сыну?
— Что мне угодно? — спросил я и сел. — Я хочу стать врачом, как ты.
— Кто же может помешать тебе, сударь мой сын? — ответил он.
— Позволь мне! — сказал я. — Помоги мне! Я не осрамлю тебя. Ты мне поможешь? Да? Значит, ты обещаешь мне?
— Да, я обещаю тебе. А теперь можно твоему родителю спать? — спросил он иронически.
— Да, папа, только еще минутку! — Я заметил, что дело становится серьезным. — Могу я рассчитывать, что ты действительно исполнишь мое желание?
— Ох, господи, какое желание? — спросил он тоскливо.
— Что ты сделаешь из меня врача.
— Ах ты, господи боже мой! — сказал он. — Ты либо будешь врачом, либо не будешь. Разве в твоем возрасте я мешал своему отцу спать и приставал к нему с ножом к горлу?
— Нет, — сказал я, — я хочу только, чтобы ты помог мне. Мне кажется, я буду счастлив на этом поприще.
— Ты, может быть, — заметил он, уже с явным неудовольствием, — но твои пациенты, твои бедные больные?
Я не стал углубляться в этот вопрос.
— Я хочу только сказать, что я способен на большее, чем ты думаешь. Пожалуйста, папа, дай мне высказаться!
— Если хочешь говорить, молчи!
— Обещаю тебе, что в течение оставшихся шести семестров я стану первым учеником, а ты обещай, что позволишь мне изучать медицину.
— Давай заключим мир, — сказал он. — Шесть семестров — это три года. Если тебе придется после школы отбывать воинскую повинность, значит, целых четыре. Четыре года. Сейчас двадцать минут двенадцатого. Завтра у меня шесть серьезных операций, не считая обычной мелочи. Подожди, пожалуйста, три и три четверти года. Тогда мы поговорим снова.
— Я не смогу спокойно работать, если ты не дашь своего согласия.
— Пожалуйста, без угроз, — возразил он. — Я поступлю так, как для тебя будет лучше.
— Может быть, для меня было бы лучше, если бы ты оставил меня на летний семестр в А.
— Так, — протянул он, — так! Значит, мне нужно просить у тебя прощения.
— Я этого не говорю.
— Ну, вот, теперь ты мне нравишься. Тогда я не стану перечислять списка твоих грехов.
— Разве ты не можешь понять меня? — И я снова схватил его руку, лежавшую поверх одеяла.
Указательный палец отца с обручальным кольцом резко белел в темноте. Он быстро отнял руку, вздохнул несколько преувеличенно и промолчал.
— Пожалуйста, пойми меня, я люблю только тебя.
— Ты слишком любишь, — ответил он жестко.
Действительно, я слишком любил его.
— Тогда прости меня!
— Я мог бы просить тебя о том же. Прежде всего давай спать. Мы это заслужили. Мать немного бледна, у Юдифи режутся первые зубы, я тоже утомлен, каникулы пойдут всем нам на пользу. А там посмотрим…
Через три года я сдал экзамен на аттестат зрелости и получил диплом с отличием. Сам по себе факт этот не сулил никаких особых преимуществ, разве только стипендию при поступлении в университет. В Австрии «первые ученики» имели в то время больше шансов на ее получение. Но это касалось только неимущих студентов, я же отнюдь не принадлежал к ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
К сожалению, я не мог рассказать ему о моем отце, которого, если только это возможно, я любил еще больше, чем прежде, хотя он часто внушал мне страх именно своей приветливостью. Иногда мне казалось, что он уже предопределил мое будущее. Не собирается ли он сделать меня своим ассистентом при глазной клинике?
Меня больше интересовали сумасшедшие. Конечно, я старался воспользоваться минутами, когда я уже лежал в кровати, а он еще только раздевался, разумеется, в темноте. Отец клал свои часы на ночную тумбочку. Дожидаясь его ответа, после того как я чуть не в сотый раз «советовался» с ним по поводу всяких школьных дел, я слышал глухое тиканье его часов, стук собственного сердца и потом шлепанье его босых ног, направляющихся к постели… В конце концов он все-таки начинал говорить. Часто он говорил даже дольше, чем я мог бороться со сном. Ведь тогдашняя моя жизнь при постоянной беготне и полном отсутствии покоя и собственного угла очень утомляла меня. И мне казалось, что он нарочно пользуется моей дурацкой сонливостью, чтобы говорить о довольно существенных вещах. Однажды, когда я осмелился деликатно намекнуть ему, что он не сказал, или слишком поздно сказал мне об одном важном деле, он ответил:
— Разумеется! Виноват всегда я. Я бездельник, я болтаюсь по целым дням, к взрослому моему сыну я отношусь несерьезно. Я не забочусь о нем, он для меня ничто, по ночам я развлекаюсь, мне нечего делать. Я думаю только о себе! Дружок! Дружок!
Я покраснел и замолчал. Он усвоил теперь привычку иронически подчеркивать мою бесцеремонность.
Дело было в следующем. Летний семестр окончился в середине июля, через несколько дней мы должны были ехать в Пушберг. И вернуться осенью в наш город? Нет. Мне опять предстояло перейти в новую школу. Я даже не смогу проститься с моими любимыми друзьями. И меня не радует перемена, третья за год? Ведь отец же предупреждал меня о ней?
Оказывается, он сообщил мне — во всяком случае, так он утверждал, — сообщил под строжайшей тайной, ибо мать еще тоже ничего не знала, что осенью он ждет приглашения в большой город и что уже с будущего семестра я обязательно начну учиться в одной из тамошних гимназий, — их там было несколько.
— Разве ты не рад? — спросил он и начал заводить тихо жужжащие часы.
В сущности, не очень. Друзей моих сейчас не было в городе. Перикл гостил у старой тетки в Моравии. Ягелло, как и каждое лето, жил у себя в имении.
— Сначала ты поселишься в комнате, которую мы тебе снимем, — пояснил отец. — Осенью, самое позднее к Новому году, мы переедем все. В нашей новой квартире у тебя будет большая, хорошая комната для работы, и ты сможешь совершенно спокойно готовиться к экзамену на аттестат зрелости.
— Скажи, папа, — спросил я и схватил его изумительную, белую мягкую руку, которая как раз в эту минуту взялась за часы. — Я ведь буду потом учиться дальше?
— Разумеется, — ответил он чуть нетерпеливо, высвободил свою руку и снова положил часы на кожаную подстилку, чтобы они не портились на холодном мраморе ночного столика. — Разве я по глупости забыл тебе сказать об этом? Ты должен сдать экзамен на аттестат зрелости, и я надеюсь, что ты не осрамишь меня. А теперь спокойной ночи.
— Папа, — промолвил я через несколько секунд, нарушая неписаный закон не заводить разговоров после «спокойной ночи». — Ты спишь, папа?
— Я спал, — пробормотал он не очень приветливо, — но ты разбудил меня. Что угодно моему сударю-сыну?
— Что мне угодно? — спросил я и сел. — Я хочу стать врачом, как ты.
— Кто же может помешать тебе, сударь мой сын? — ответил он.
— Позволь мне! — сказал я. — Помоги мне! Я не осрамлю тебя. Ты мне поможешь? Да? Значит, ты обещаешь мне?
— Да, я обещаю тебе. А теперь можно твоему родителю спать? — спросил он иронически.
— Да, папа, только еще минутку! — Я заметил, что дело становится серьезным. — Могу я рассчитывать, что ты действительно исполнишь мое желание?
— Ох, господи, какое желание? — спросил он тоскливо.
— Что ты сделаешь из меня врача.
— Ах ты, господи боже мой! — сказал он. — Ты либо будешь врачом, либо не будешь. Разве в твоем возрасте я мешал своему отцу спать и приставал к нему с ножом к горлу?
— Нет, — сказал я, — я хочу только, чтобы ты помог мне. Мне кажется, я буду счастлив на этом поприще.
— Ты, может быть, — заметил он, уже с явным неудовольствием, — но твои пациенты, твои бедные больные?
Я не стал углубляться в этот вопрос.
— Я хочу только сказать, что я способен на большее, чем ты думаешь. Пожалуйста, папа, дай мне высказаться!
— Если хочешь говорить, молчи!
— Обещаю тебе, что в течение оставшихся шести семестров я стану первым учеником, а ты обещай, что позволишь мне изучать медицину.
— Давай заключим мир, — сказал он. — Шесть семестров — это три года. Если тебе придется после школы отбывать воинскую повинность, значит, целых четыре. Четыре года. Сейчас двадцать минут двенадцатого. Завтра у меня шесть серьезных операций, не считая обычной мелочи. Подожди, пожалуйста, три и три четверти года. Тогда мы поговорим снова.
— Я не смогу спокойно работать, если ты не дашь своего согласия.
— Пожалуйста, без угроз, — возразил он. — Я поступлю так, как для тебя будет лучше.
— Может быть, для меня было бы лучше, если бы ты оставил меня на летний семестр в А.
— Так, — протянул он, — так! Значит, мне нужно просить у тебя прощения.
— Я этого не говорю.
— Ну, вот, теперь ты мне нравишься. Тогда я не стану перечислять списка твоих грехов.
— Разве ты не можешь понять меня? — И я снова схватил его руку, лежавшую поверх одеяла.
Указательный палец отца с обручальным кольцом резко белел в темноте. Он быстро отнял руку, вздохнул несколько преувеличенно и промолчал.
— Пожалуйста, пойми меня, я люблю только тебя.
— Ты слишком любишь, — ответил он жестко.
Действительно, я слишком любил его.
— Тогда прости меня!
— Я мог бы просить тебя о том же. Прежде всего давай спать. Мы это заслужили. Мать немного бледна, у Юдифи режутся первые зубы, я тоже утомлен, каникулы пойдут всем нам на пользу. А там посмотрим…
Через три года я сдал экзамен на аттестат зрелости и получил диплом с отличием. Сам по себе факт этот не сулил никаких особых преимуществ, разве только стипендию при поступлении в университет. В Австрии «первые ученики» имели в то время больше шансов на ее получение. Но это касалось только неимущих студентов, я же отнюдь не принадлежал к ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116