А новый день начинался, когда духота нагретых солнцем домов поднимала их с постели.
Солнце уже грело, но еще не было жарко. Мы шли в теплой и мокрой тени улицы. Маленькие лужи на политых тротуарах блестели, как осколки стекла.
Мы снова почувствовали себя взрослыми, шли неторопливо, хотя хотелось бежать. Когда мы пришли в горком, часы в Алешином кабинете пробили девять. Алеша сам только что пришел и перебирал на столе бумаги.
— Привет, профессора, — сказал он.
Профессорами нас прозвал Павел Баулин. Что он хотел подчеркнуть этим прозвищем, мы не знали и не допытывались. Нас вполне устраивало прямое значение этого слова, а к интонации, с которой оно произносилось, можно было не прислушиваться. Сам Павел с трудом окончил семь классов, пробовал учиться в физкультурном техникуме, но бросил. Он объяснял это тем, что не мог жить без моря.
— Вечером на бюро утвердили ваши рекомендации, — сказал Алеша и подвинул на край стола наши личные дела.
— Алеша, вечером к тебе придет Витькин отец, — сказал я.
— Зачем?
— Вынимать душу…
Алеша поднял со лба пряди длинных прямых волос, они сами по себе рассыпались на голове на две равные половины.
— Сопляки, — сказал он. — Где Аникин?
Я подозвал Алешу к окну. Витька стоял на другой стороне улицы и, конечно, лицом к афише того же Джона Данкера. Этими афишами был обклеен весь город, и я убежден, что в тот день Витька запомнил портрет короля гавайской гитары на всю жизнь.
— Витька! — крикнул я. Он оглянулся. — Посмотри, — сказал я Алеше, — любишь громкие слова говорить.
— Аникин! Иди сюда, — позвал Алеша.
Витька покачал головой и отвернулся к афише.
— Не пойдет, — сказал я. — Давай сами решать, как быть.
— Да-а-а, — сказал Алеша и вернулся к столу. — Положение… Главное, уже на бюро утвердили и Колесников одобрил… А что Виктор думает? Какое у него настроение?
— Думает то, что и думал. Решения пока не меняет.
— Тогда все в порядке. — Алеша обеими руками поднял наверх волосы. — Пусть Аникин-старший приходит. Я с ним буду разговаривать в кабинете у Колесникова.
— Погоди, Алеша. Ты же знаешь Витькиного отца. Зачем доводить до скандала? Сашка, выкладывай свое предложение.
Сашка сидел на диване и внимательно изучал кончик собственного носа. Я не помнил случая, чтобы Сашку надо было тянуть за язык. Такое с ним случилось впервые.
— Ты слышишь? — сказал я. — Выкладывай свое предложение.
— Алеша, ты нас знаешь, — сказал Сашка. — Люди мы скромные, за славой не гонимся. Но если мама прочтет завтра утром в газете, что ее сын — лучший из лучших и без него не может обойтись армия, она успокоится. Положим, не совсем. Но в доме можно будет жить. Это моя мама. А Витькин отец…
Алеше не нужны были подробности. Он был очень сообразительный и все понял. Как только он услышал слово «газета», он начал ходить по комнате и теперь уже стоял у двери.
— Молодцы профессора, — сказал он, не дав Сашке договорить. — Можете считать статью напечатанной. Ждите… Я — наверх.
— Постой, — сказал я. — Ждать нам некогда. Мы пойдем к Витькиному отцу. На всякий случай к пяти часам уйди из горкома. На всякий случай…
На улице было жарко. Я не помнил в конце мая такой жары. Думать на солнце — мало приятного. В голове у меня шумело, а утро только еще начиналось. Сашка сказал:
— Все в порядке. Алеша пробьет. Я всегда говорил: Алеша — голова.
— Витька, — сказал я. — Ты доедешь с нами до Жени. Скажешь девочкам, что мы задерживаемся. Потом приходи на промысел. На глаза отцу не показывайся, пока не позовем. Понял?
— К девочкам не пойду, — сказал Витька.
— Ерунда. Синяки за один день не проходят. Может быть, ты и на экзамен завтра не пойдешь?
8
Витька вышел из трамвая возле Жениного дома, а я и Сашка доехали до тупика Старого города. В короткой тени, падающей от низкой, без окон стены, сидели и стояли люди. Они подняли с земли мешки и корзины и пошли к трамваю. Они казались мне призрачными и невесомыми. Они проходили мимо меня, и я смотрел на них в каком-то странном забытьи. Как я сюда попал? Зачем я здесь? Завтра последний экзамен. Мы давно должны были сидеть в саду у Жени. Вокруг стола, врытого в землю, прохладно. Там тонко пахнет нагретая солнцем сирень. Когда ветер трогает страницы книг, они шуршат. Шуршание их сливается с шелестом листьев. Голос того, кто в это время читает, слышен только нам: он не может заполнить всего пространства.
Сутки, всего только сутки. До этой минуты я тоже так думал. Но сейчас моя вера в незыблемость времени сильно пошатнулась: всего только сутки отделяли вчера от сегодня, а все, чем мы жили до вызова нас в горком, стало далеким прошлым.
За трамвайным тупиком начиналась Пересыпь. На широких улицах без мостовых и тротуаров маленькие домики выглядели еще меньше.
— Чего ты стоишь? Пойдем берегом, — сказал Сашка. Он вообразил, что я стою у трамвайного круга и думаю, какой дорогой идти на промыслы.
Трамвай ушел, и к блеску солнца прибавился блеск рельсов.
— Пойдем, — сказал я.
По узкой тропке, протоптанной между пасленовых кустов, мы спустились к берегу. Широкая полоса диких пляжей тянулась до самых промыслов. Утренний накат выбросил далеко на песок свежие водоросли. Они высохли и побелели. Двое рыбаков чинили на берегу шаланду. Эхо от ударов топора было громче, самих ударов. В черном ведре над костром кипела смола, и пламя под ведром на солнце казалось прозрачным.
Мы сняли туфли и засунули их в карманы брюк. Горячий крупный песок приятно покалывал ноги: с тех пор как мы перестали бегать по городу босиком, наши ноги стали удивительно чувствительными. Мы шли по мокрому песку, такому плотному, что на нем не оставалось следов. Теплая вода, выплескивая, омывала наши ступни.
— Сашка, ты все понял? Главное, жалуйся дяде Пете на несознательность своих родителей, — сказал я.
— И не подумаю, — ответил Сашка. Он еще в трамвае заупрямился. Ругаться с ним в трамвае было неудобно. Теперь мы были одни, и я мог высказать все, что о нем думаю.
— Осел, — сказал я. — Или ты будешь делать то, что тебе говорят, или иди домой.
— Отстань! — сказал Сашка.
Было очень жарко. Сашка шел сзади меня и злился. На здоровье: меня его настроение мало трогало. Мы сняли рубашки. Влажную кожу овеяло свежестью. Но мы ощущали ее недолго. К середине лета, когда нашу кожу покрывал густой загар, она становилась совершенно невосприимчивой к солнцу. Но пока мы очень чувствовали палящий зной. Рубахи мы заткнули за пояс, а брюки подвернули выше колен. В таком виде мы прошли под деревянной аркой на территорию промыслов.
Соль добывали из воды. Вода текла из соленого озера в прямоугольные бассейны, которые почему-то назывались картами. После того как вода, переливаясь из бассейна в бассейн, испарялась, соль выгребали лопатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60