— Еще что-нибудь?
— Если ты намерена использовать какое-то экзотическое место, разумно будет сначала провести рекогносцировку.
Она вздохнула:
— Я никак не думала, что теплица — экзотическое место. — И добавила, помолчав: — Но все равно сейчас слишком жарко.
— Ты так и не сказала мне зачем.
Амелия узнала интонацию в его голосе, поняла, что от ответа уклониться не удастся.
— Потому что я думала, что тебе это нравится. — Это было до некоторой степени правдой. — Это так?
— Да. А тебе?
Она улыбнулась:
— Ну конечно.
— Что тебе нравится больше всего?
Поскольку она ответила не сразу, он уточнил:
— Когда я трогаю твои груди, когда я трогаю тебя там?..
— Когда ты входишь в меня. — Ей стало жарко и становилось жарче с каждым мгновением. — Когда ты во мне и я могу тебя там удерживать.
Последовала долгая пауза.
— Интересно.
Она не собиралась дать этой возможности ускользнуть.
— А что нравится тебе больше всего?
Он ответил почти сразу:
— Иметь тебя.
— Но как? Когда я одета или голая?
Последовал короткий смешок.
— Голая.
— А ты? Голый или одетый?
Он задумался и наконец ответил:
— И то и другое. Зависит от обстоятельств. Значит, ты хочешь знать, что нравится мне?
— Да. — Это слово прозвучало очень четко.
— Мне нравится, когда мы оба голые лежим в постели.
Прежде чем она успела задать следующий вопрос, он снова склонился к ней и начал ласкать губами ее ухо, а потом спустился ниже.
— В любое время, днем или ночью…
Эти слова повисли в воздухе рядом с ними; день был мирный, спокойный, тихий. Воздух загустел от солнечного тепла и, казалось, еще больше от невысказанных предложений.
Дышать было трудно, не только потому, что его руки тяжело лежали у нее на талии, не только потому, что она ощущала его силу и ту подавляющую чувственную мощь, которая окутала ее. В этом отношении она уже была его пленницей; вызов был брошен, но еще ничто не решено — она должна ответить, должна согласиться.
— Да. — Она выдохнула это слово и почувствовала, как его пальцы сжали ее сильнее.
Тогда он взял ее за руку и посмотрел на дом.
— Пошли.
Он провел ее вниз по ступеням, вдоль тропы на аллею и подошел к передней двери. Неторопливо. Вместо того чтобы успокоить ее натянутые нервы, эта подчеркнутая неторопливость только вызвала еще большее напряжение. Он держался как имеющий право делать с ней все, что ему захочется.
Как оно и было на самом деле.
Они вошли в парадный холл и услышали отдаленные голоса — слуги работали в прохладе дома, деловитые и веселые, — но когда они поднялись по лестнице, все звуки замерли вдали.
Тишина окутала их; они вошли в свою комнату, и весь мир отступил.
Это был его дом, и она была в нем хозяйкой. Это воистину была их крепость. Он вошел, ведя ее за собой, и запер дверь. Замок закрылся с тихим щелчком.
Занавески были задернуты, защищая от жары и солнечного света. Золотистый свет проникал сквозь них, освещая гавань тишины, не жаркую, не холодную. Их гавань.
Амелия подошла к кровати и оглянулась.
Люк шел за ней, но остановился, сбросил фрак и начал расстегивать рубашку.
Она последовала его примеру.
Когда ее сорочка упала на пол, он был уже обнажен и лежал, распростершись, на кровати, опираясь на локоть и глядя на нее. Подушки были разбросаны на шелковой простыне.
Она окинула взглядом его всего, с головы до пят. Навер ное, он знает, как великолепно выглядит в полной боевой готовности. Почувствовав его взгляд на своем теле, она легла рядом.
Вечер исчез в золотистых часах восторга, глубокого чувственного блаженства. Он вел, она следовала за ним, но бразды правления не раз передавались из рук в руки. Было слишком жарко, чтобы лежать, прижавшись телами. Было слишком жарко, чтобы замечать намеки и побуждения другого. По невысказанному согласию они отложили все надежды и страхи, все нужды и потребности, которые двигали ими за пределами этой комнаты. Они целеустремленно и безоглядно отдались текущему моменту, чувственному, физическому и тому, что лежало за его пределами.
Часы тянулись, проходя в простом, мучительно сладком наслаждении, снова и снова. Они не думали ни о чем, только о восторге, который их тела давали и получали взамен. Единственными звуками, нарушавшими тишину спальни, были их дыхание, стоны, вздохи, легкие удары тела о тело и шуршание шелковых простыней.
Снаружи все было тихо, все дремало под безжалостным солнцем. В их комнате нарастал зной. И пока проходили часы, что-то еще происходило с ними — рушились стены, за которыми они старательно прятались друг от друга. Она чувствовала, что он дрожит, охваченный сильной болью, чувствовала, что он сдается, чувствовала, как последняя преграда падает.
Чувствовала, как ее сердце сжимается так сильно, что казалось, оно разлетится вдребезги. Но тут врывалось блаженство и уносило ее прочь.
Под конец между ними ничего не осталось, кроме одной честности. Никто ее не искал — она была просто здесь, их честность. Золото и свет. Глаза их встретились — каждый увидел в другом неуверенность, оба испытывали одно и то же. И по взаимному согласию они приняли это, приняли тот факт, что они никогда уже не будут прежними, никогда не отступят и не вернутся к тому, какими они были до того, как вошли в эту дверь.
Глава 17
Уж эти мне мужчины!
Слава небесам, что она упряма. Упрямее, чем он.
Поднимаясь на верхний этаж Калвертон-Чейза, Амелия молча ругала своего мужа и повелителя. Из чисто мужского каприза он оказался на редкость упрямым в этом случае.
Она просто поверить не могла, что он настолько глуп, чтобы не видеть того, что лежит у него под носом!
После того, что произошло в тот жаркий день, всякому было бы ясно истинное положение дел между ними. Они любят — они влюблены. Она влюблена в него; он должен быть влюблен в нее. Альтернативы этому она не видела — разве может быть иначе? Разве можно иначе объяснить все, что произошло, и все, что из этого вытекает?
Однако с тех пор прошло два дня, а Люк не сказал еше ни слова, не подал хотя бы знака.
Он только наблюдал за ней внимательно, и в результате она тоже не сказала ни слова. Не осмелилась.
Что, если этот упрямый человек действительно так глуп, что не видит правды? Или не хочет видеть — скорее всего именно так. Но если она произнесет слово «любовь», она сразу потеряет все то, что завоевала. Он снова возведет свои защитные сооружения, а она останется снаружи.
Она не так глупа, чтобы рисковать. Время у нее есть; еще совсем недавно она поздравляла себя с тем, что продвинулась так далеко и так укрепила свои позиции. Она — они — теперь зашла еще дальше, глубже в таинственное царство, называемое любовью. А ведь они женаты всего лишь девять дней.
Еще даже не конец июня.
Так что незачем рисковать и пытаться ускорить события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Если ты намерена использовать какое-то экзотическое место, разумно будет сначала провести рекогносцировку.
Она вздохнула:
— Я никак не думала, что теплица — экзотическое место. — И добавила, помолчав: — Но все равно сейчас слишком жарко.
— Ты так и не сказала мне зачем.
Амелия узнала интонацию в его голосе, поняла, что от ответа уклониться не удастся.
— Потому что я думала, что тебе это нравится. — Это было до некоторой степени правдой. — Это так?
— Да. А тебе?
Она улыбнулась:
— Ну конечно.
— Что тебе нравится больше всего?
Поскольку она ответила не сразу, он уточнил:
— Когда я трогаю твои груди, когда я трогаю тебя там?..
— Когда ты входишь в меня. — Ей стало жарко и становилось жарче с каждым мгновением. — Когда ты во мне и я могу тебя там удерживать.
Последовала долгая пауза.
— Интересно.
Она не собиралась дать этой возможности ускользнуть.
— А что нравится тебе больше всего?
Он ответил почти сразу:
— Иметь тебя.
— Но как? Когда я одета или голая?
Последовал короткий смешок.
— Голая.
— А ты? Голый или одетый?
Он задумался и наконец ответил:
— И то и другое. Зависит от обстоятельств. Значит, ты хочешь знать, что нравится мне?
— Да. — Это слово прозвучало очень четко.
— Мне нравится, когда мы оба голые лежим в постели.
Прежде чем она успела задать следующий вопрос, он снова склонился к ней и начал ласкать губами ее ухо, а потом спустился ниже.
— В любое время, днем или ночью…
Эти слова повисли в воздухе рядом с ними; день был мирный, спокойный, тихий. Воздух загустел от солнечного тепла и, казалось, еще больше от невысказанных предложений.
Дышать было трудно, не только потому, что его руки тяжело лежали у нее на талии, не только потому, что она ощущала его силу и ту подавляющую чувственную мощь, которая окутала ее. В этом отношении она уже была его пленницей; вызов был брошен, но еще ничто не решено — она должна ответить, должна согласиться.
— Да. — Она выдохнула это слово и почувствовала, как его пальцы сжали ее сильнее.
Тогда он взял ее за руку и посмотрел на дом.
— Пошли.
Он провел ее вниз по ступеням, вдоль тропы на аллею и подошел к передней двери. Неторопливо. Вместо того чтобы успокоить ее натянутые нервы, эта подчеркнутая неторопливость только вызвала еще большее напряжение. Он держался как имеющий право делать с ней все, что ему захочется.
Как оно и было на самом деле.
Они вошли в парадный холл и услышали отдаленные голоса — слуги работали в прохладе дома, деловитые и веселые, — но когда они поднялись по лестнице, все звуки замерли вдали.
Тишина окутала их; они вошли в свою комнату, и весь мир отступил.
Это был его дом, и она была в нем хозяйкой. Это воистину была их крепость. Он вошел, ведя ее за собой, и запер дверь. Замок закрылся с тихим щелчком.
Занавески были задернуты, защищая от жары и солнечного света. Золотистый свет проникал сквозь них, освещая гавань тишины, не жаркую, не холодную. Их гавань.
Амелия подошла к кровати и оглянулась.
Люк шел за ней, но остановился, сбросил фрак и начал расстегивать рубашку.
Она последовала его примеру.
Когда ее сорочка упала на пол, он был уже обнажен и лежал, распростершись, на кровати, опираясь на локоть и глядя на нее. Подушки были разбросаны на шелковой простыне.
Она окинула взглядом его всего, с головы до пят. Навер ное, он знает, как великолепно выглядит в полной боевой готовности. Почувствовав его взгляд на своем теле, она легла рядом.
Вечер исчез в золотистых часах восторга, глубокого чувственного блаженства. Он вел, она следовала за ним, но бразды правления не раз передавались из рук в руки. Было слишком жарко, чтобы лежать, прижавшись телами. Было слишком жарко, чтобы замечать намеки и побуждения другого. По невысказанному согласию они отложили все надежды и страхи, все нужды и потребности, которые двигали ими за пределами этой комнаты. Они целеустремленно и безоглядно отдались текущему моменту, чувственному, физическому и тому, что лежало за его пределами.
Часы тянулись, проходя в простом, мучительно сладком наслаждении, снова и снова. Они не думали ни о чем, только о восторге, который их тела давали и получали взамен. Единственными звуками, нарушавшими тишину спальни, были их дыхание, стоны, вздохи, легкие удары тела о тело и шуршание шелковых простыней.
Снаружи все было тихо, все дремало под безжалостным солнцем. В их комнате нарастал зной. И пока проходили часы, что-то еще происходило с ними — рушились стены, за которыми они старательно прятались друг от друга. Она чувствовала, что он дрожит, охваченный сильной болью, чувствовала, что он сдается, чувствовала, как последняя преграда падает.
Чувствовала, как ее сердце сжимается так сильно, что казалось, оно разлетится вдребезги. Но тут врывалось блаженство и уносило ее прочь.
Под конец между ними ничего не осталось, кроме одной честности. Никто ее не искал — она была просто здесь, их честность. Золото и свет. Глаза их встретились — каждый увидел в другом неуверенность, оба испытывали одно и то же. И по взаимному согласию они приняли это, приняли тот факт, что они никогда уже не будут прежними, никогда не отступят и не вернутся к тому, какими они были до того, как вошли в эту дверь.
Глава 17
Уж эти мне мужчины!
Слава небесам, что она упряма. Упрямее, чем он.
Поднимаясь на верхний этаж Калвертон-Чейза, Амелия молча ругала своего мужа и повелителя. Из чисто мужского каприза он оказался на редкость упрямым в этом случае.
Она просто поверить не могла, что он настолько глуп, чтобы не видеть того, что лежит у него под носом!
После того, что произошло в тот жаркий день, всякому было бы ясно истинное положение дел между ними. Они любят — они влюблены. Она влюблена в него; он должен быть влюблен в нее. Альтернативы этому она не видела — разве может быть иначе? Разве можно иначе объяснить все, что произошло, и все, что из этого вытекает?
Однако с тех пор прошло два дня, а Люк не сказал еше ни слова, не подал хотя бы знака.
Он только наблюдал за ней внимательно, и в результате она тоже не сказала ни слова. Не осмелилась.
Что, если этот упрямый человек действительно так глуп, что не видит правды? Или не хочет видеть — скорее всего именно так. Но если она произнесет слово «любовь», она сразу потеряет все то, что завоевала. Он снова возведет свои защитные сооружения, а она останется снаружи.
Она не так глупа, чтобы рисковать. Время у нее есть; еще совсем недавно она поздравляла себя с тем, что продвинулась так далеко и так укрепила свои позиции. Она — они — теперь зашла еще дальше, глубже в таинственное царство, называемое любовью. А ведь они женаты всего лишь девять дней.
Еще даже не конец июня.
Так что незачем рисковать и пытаться ускорить события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99