— За счастье, — провозгласил он.
— И семью, — добавил Андре Дюра. — Все остальное приложится.
Примечания
Об участии Байрона в войне Греции за независимость хорошо известно. Поэт умер в Миссолунги в возрасте 37 лет. Благодаря Байрону греческая романтика приобрела особую популярность. Не только в Британии и Америке, но и повсюду в Европе его поэмы имели огромный успех. И знаменитые стансы «Гяур» вдохновляли тех, кто сочувствовал угнетенным.
О, край героев вдохновенных,
Досель веками незабвенных,
Страна, где всюду, от долин
До гротов и крутых вершин,
Приют свобода находила!
О, славы пышная могила!
Геройства храм!
Иль от него уж не осталось ничего?
Рабы с позорными цепями!
Ведь Фермопилы перед вами!
Потомки доблестных отцов!
Иль вы забыли очертанья
Вольнолюбивых берегов
И вод лазоревых названье?
Ведь это славный Саламин!
Воспоминанья тех картин
Пускай пред вами вновь восстанут
И вновь душе родными станут.
(Перев. С. Ильина)
История путешествия Байрона в Грецию вдохновила и меня, и я занялась изучением его участия в этой войне. Он ненавидел так называемый энтузиазм во имя развлечения.
Всплеск его нового интереса к Греции (в молодые годы он провел в Греции семь месяцев) был вызван тем, что Лондонский греческий комитет обратился к нему в Генуе с просьбой представлять комитет в качестве одного из трех специальных уполномоченных, на кого они собирались возложить миссию по доставке в Грецию денежного займа. Из писем Байрона ясно, что он испытывал чувство неловкости оттого, что ему навязывали роль, смысл которой он не вполне понимал. Бесспорно, он хотел принести пользу, но все еще не представлял как. В своем письме Августе Ли в октябре 1823 года он пишет:
«Ты спрашиваешь, почему я появился среди греков? Мне было сказано, что мое участие — как личности и как члена комитета, учрежденного теперь в Англии, — может в какой-то степени послужить их делу на данном этапе борьбы за независимость. Насколько это осуществимо, я, признаться, пока не представляю, но я готов сделать то, что в моих силах».
Байрон прибыл в Миссолунги после авантюрного путешествия, предпринятого 4 января 1824 года, и последние три
с половиной месяца жизни поэта — волнующая история трагедии и разочарования, отваги и славы. «Я с самого начала подозревал, что выполняю какую-то бессмысленную миссию», — писал Байрон из Миссолунги, но писал он и другое: «Я должен довести до конца это греческое дело (или оно меня)».
Несмотря на боль и разочарования, Байрон старался приносить пользу. «Я приехал сюда не в поисках приключений, — сказал он романтику Стенхопу, — но чтобы помочь возрождению нации». Своему банкиру в Занте он писал: «Я все еще верю в лучшее и буду защищать начатое дело до тех пор, пока мое здоровье и обстоятельства позволят мне быть полезным». Еще он писал: «Я не могу оставить Грецию, пока есть хоть какой-то шанс, что я приношу (или могу приносить) пользу; цена того, что поставлено на карту, стоит миллионов таких, как я; и пока я в состоянии держаться на ногах, я буду биться за правое дело. Говоря это, я сполна сознаю все трудности и разногласия, и недостатки самих греков; но все здравомыслящие люди должны относиться к ним снисходительно.
Мои будущие намерения, касающиеся Греции, могут быть объяснены в нескольких словах: я останусь здесь, пока эта страна не получит свободу от турок или пока не падет под натиском их могущества. Я с радостью сделаю все, что в состоянии исполнить в силу своих материальных и физических возможностей. Когда Греция будет свободна от своих внешних врагов, греки сами решат, какое правительство они хотят у себя видеть».
Байрон был настроен сделать что-то полезное после многих лет беспутной жизни и опустошенности. «Если я проживу еще десять лет, — признался он тремя годами раньше своему старому другу Томасу Муру, — ты увидишь, что я не такой уж никчемный. Я не литературу имею в виду, она ничто; и, как это ни покажется странным, я не думаю, что она и есть мое призвание. Но ты увидишь, что я сделаю что-то… если время и судьба позволят…»
Ничто так хорошо не отражает характер Байрона, как его благородное решение участвовать в войне за независимость Греции.
1 См. с. 17. Антонин Карим, родившийся в 1783 году, был, наверное, самым выдающимся поваром всех времен. Его кулинарные шедевры появились во Франции после революции. Подобно Наполеону Карим сочетал в себе классическое чувство порядка с романтическими амбициями и склонностью к драме. В возрасте девятнадцати лет он привлек внимание самого знаменитого государственного деятеля своего времени — герцога де Тайлерана„имевшего лучший стол в Париже. Уйдя от Тайлерана в 1815 году, Карим работал у принца-регента в Англии, русского царя Александра и британского посла в Вене, после чего в 1823 году вернулся в Париж, где достиг славы.
Одним из его многочисленных изобретений было классическое суфле. Как указывает Анн Виллан в своей книге «Великие повара и их рецепты», пудинги, взбитые с помощью меренги, были известны много лет. Но только благодаря новым плитам, обогреваемым за счет горячего воздушного потока в отличие от старого метода применения горячих углей, можно было достичь постоянного тепла, необходимого для приготовления настоящего суфле. Крустад, коробочка из теста, в пищу не употреблялась; ее делали с такими же прямыми стенками, как и наши блюда для суфле, прототипом которых она на самом деле послужила.
2 См. с. 45. Много лет назад я впервые прочитала, что Жерико был влюблен в свою молодую тетю, от которой у него был ребенок. Но этому факту, основанному на сплетне, в монографии, посвященной его жизни, были отведены строчки две, не больше. Невероятно красивый, талантливый, подверженный страхам, импульсам и меланхолии, он ушел из жизни в тридцать два года. Яркая фигура Жерико являлась воплощением драмы и пафоса романтического движения во Франции. Я решила отвести роль его возлюбленной Трикси.
Проводя подготовительные исследования для этой книги, я обнаружила, что многие новые факты из этого романа Жерико стали известны только в самое последнее время. Летом 1815 года Жерико вступил в порочную связь с тетей по материнской линии Александриной-Модестой Карюель, женой Жан-Батиста Карюеля, возглавлявшего семейное дело. Едва достигнув в 1815 году тридцати лет (Жерико было в ту пору 24), она была женой человека пятидесяти восьми лет, которому родила двух сыновей. Мальчикам на тот момент было шесть и семь лет. Жерико был крестным отцом ее младшего сына Поля, родившегося в 1809 году. Молодость, общие вкусы и любовь к искусству способствовали сближению тети и племянника, которое вскоре переросло в пылкую страсть.
После рождения ребенка обесчещенная Александрина Модеста была сослана в свое имение в Шезне, близ Версаля, где она и умерла в 1875 году в возрасте 90 лет, пережив своего возлюбленного на пятьдесят один год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81