Вот и хочу навестить ее спозаранку, подарочки передать. Путь далекий — в Лосиный Остров, а мне уже в полдень необходимо быть в Правлении банка.
Возле подъезда, в тихом дворе, уже ожидала коляска, запряженная парой. Жеребцы в богатой сбруе с серебряным набором нетерпеливо перебирали копытами, томясь своей силой и жаждая быстрого бега. Возле коляски, и тоже нетерпеливо, прохаживался кучер Терентий Хват (не кличка — фамилия). Это был парень невысокого роста, узкий в талии и плечах, но жилистый и необыкновенно ловкий, еще в юные годы успевший поработать в цирке А. И. Саламонского акробатом.
Терентий вежливо снял картуз:
— Доброе утро, Яков Давыдович! Поди, опять опаздываем? — и легко подсадил худощавого Рацера.
Тот, приваливаясь к удобной спинке сиденья, философски изрек:
— Если хорошо работать, то времени всегда хватать не будет.
— Стало быть, гоним с ветерком? — с готовностью ответил Терентий, вскакивая на облучок.
Рацер с легкой грустью улыбнулся:
— Да, братец, гони! Если однажды и повезут нас медленно, то лишь в последний путь.
Коляска двинулась.
Голова его от толчка откинулась слегка назад. Взгляд Рацера рассеянно скользнул по окнам дома: повсюду традиционные фуксии и герань, богатые тяжелые портьеры и изящные узором тюлевые шторы.
Вдруг взор Рацера выхватил такое, чего рассудок сразу переварить не мог. Терентий уже миновал арку, повернул на площадь. Несмотря на ранний час, жизнь на улицах старой столицы кипела вовсю. Дворники в светлых передниках подметали тротуары и поливали водой из шлангов. С лотками спешили афени — мелочные торгаши вразноску. Точильщик-татарин, перекинув через плечо свою машину с большим колесом и широкой педалью, занудно выкрикивал: «Ножи точу-у! Ножи точу-у!». Возле афишной тумбы суетился расклейщик, кистью размазывая клей на афише Художественного театра:
«Мольер. МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ. Эскиз и декорации А. Бенуа»…
Немного пришедший в себя Рацер хлопнул Терентия по спине:
— Стой! У нас на втором этаже… человек висит. Терентий, видимо, не понимая барина, лошадей припустил еще быстрее, лишь вполоборота повернув лицо:
— Это вы насчет чего?
Рацер, раздражаясь этой непонятливостью, а больше необычным и весьма тягостным происшествием, нарушавшим настроение, размашисто стукнул Терентия по спине:
— Да стой же, болван! — И уже чуть спокойнее: — Ты ничего не заметил в окне, где живет Абрамов?
Терентий помотал головой:
— Это который книжки собирает? Нет, не заметил.
Рацер замолчал, тяжело обдумывая: «Может мне померещилось? Я ведь вчера утром видел Льва Григорьевича, он хвалился новыми приобретениями. Говорил, что купил Острожскую библию 1581 года. Он был здоров и весел. Что делать?». Наконец, решился:
— Поворачивай обратно! Терентий буркнул:
— Это, как хотите, самое последнее дело — с дороги вертаться. Эх-ма! Ну, теперь пути не будет — как пить дать. Право, Яков Давыдович, вам померещилось, в глазах наваждение ложное. Зачем ему висеть? Поди, сидит за столом и чай дует из самовара с горячими кренделями от Филиппова.
— Хорошо, если так! А пока что делай, как тебе приказываю.
Терентий с неудовольствием махнул рукой, пропустил мчавшийся с трезвоном в колокол пожарный экипаж, и развернулся у Мясницких ворот, прямо напротив булочной Филиппова. Они вновь пересекли площадь и въехали во двор.
Вытянув шею, с напряженным вниманием и страхом посмотрели в окна второго этажа. За чисто вымытым стеклом, прямо под хрустальной люстрой, немного сместив ее в сторону, виднелась седая голова старика Абрамова. Под напором петли подбородок был вздернут вверх.
Пришедший едва ли не в обморочное состояние, Рацер едва слышно прошептал:
— К городовому, пошел! У нового почтамта стоит…
ВЕРСИЯ
Городовой, объемистый в талии муж с багровым глянцевитым лицом, не перебивая выслушал рассказ Рацера. Дежурство кончалось и городовому не хотелось валандаться с этим самоубийством. Он задумчиво промычал:
— Мм… Дело такое, что требуется отцам-командирам доложить. Пойду протелефоню в участок. А вы тут, господин, подождите.
Вскоре он вернулся мрачнее тучи:
— Велено охранять место происшествия. А вас, господин, просили обождать, — добавил городовой с плохо скрытым злорадством. — Потому как вы первый заметили. — Он тяжело поднялся на облучок и могучим задом несколько сдвинул Терентия: — Ну, трогай, чего ждешь!
…Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома — изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и табаком — Самуил Давыдович Гурлянд.
Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая, знает о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала:
— Мне доподлинно известно, почему наш жилец, Царство ему Небесное, — она завела глаза вверх, — наложил на себя руки. Он мне доверял во всем, делился самыми сокровенными мыслями.
Вот и вчера вечером, возле восьми часов, спускается покойный по лестнице, в руках два порожних баула держит. Я сразу догадалась:
«Это вы, Лев Григорьевич, опять за книгами собрались? Да еще на ночь глядючи?» — «Случай необыкновенный вышел, — отвечает Абрамов. — Сегодня утром в лавке Шибанова на Никольской познакомился с симпатичным молодым человеком. Он рассказал, что ему в наследство досталась громадная библиотека. Он завтра в Варшаву уезжает, а сегодня освободится лишь вечером. Вот мы решили, что я отберу все, что мне понравится. И список некоторых книг показал — большие редкости». И еще предупредил меня покойный, чтобы я не волновалась, коли он задержится. А я покойному резон: разве, дескать, можно с деньгами ехать к неизвестному лицу? А он засмеялся и отвечает: «Мы договорились расплатиться у меня дома. Ну, мне пора ехать! Молодой человек будет меня ждать в Черкизово у ворот Богородского кладбища». — «Фу, говорю, страсть какая! А почему он адрес не дал?» — «Страсти никакой нет, а адресок он мне дал. Вот, записан! Просто все: он любезно согласился меня встретить, чтоб я не плутал».
Толпа слушала, раскрыв рты. Городовой строго произнес:
— Ну а какое это отношение имеет к самоубийству?
Пятакова осадила его:
— Не запрягал, любезный, так и не нукай! Не глупее тебя. А отношение самое прямое. Вернулся домой покойный затемно. И очень сердитый! Ругается: «Ждал-ждал, а этот дядя так и не пришел! Поехал, дескать, по адресу, это 2-ая улица в селе Черкизово, дом Утенкова. А это вовсе не барский дом, а так, крестьянская хибара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Возле подъезда, в тихом дворе, уже ожидала коляска, запряженная парой. Жеребцы в богатой сбруе с серебряным набором нетерпеливо перебирали копытами, томясь своей силой и жаждая быстрого бега. Возле коляски, и тоже нетерпеливо, прохаживался кучер Терентий Хват (не кличка — фамилия). Это был парень невысокого роста, узкий в талии и плечах, но жилистый и необыкновенно ловкий, еще в юные годы успевший поработать в цирке А. И. Саламонского акробатом.
Терентий вежливо снял картуз:
— Доброе утро, Яков Давыдович! Поди, опять опаздываем? — и легко подсадил худощавого Рацера.
Тот, приваливаясь к удобной спинке сиденья, философски изрек:
— Если хорошо работать, то времени всегда хватать не будет.
— Стало быть, гоним с ветерком? — с готовностью ответил Терентий, вскакивая на облучок.
Рацер с легкой грустью улыбнулся:
— Да, братец, гони! Если однажды и повезут нас медленно, то лишь в последний путь.
Коляска двинулась.
Голова его от толчка откинулась слегка назад. Взгляд Рацера рассеянно скользнул по окнам дома: повсюду традиционные фуксии и герань, богатые тяжелые портьеры и изящные узором тюлевые шторы.
Вдруг взор Рацера выхватил такое, чего рассудок сразу переварить не мог. Терентий уже миновал арку, повернул на площадь. Несмотря на ранний час, жизнь на улицах старой столицы кипела вовсю. Дворники в светлых передниках подметали тротуары и поливали водой из шлангов. С лотками спешили афени — мелочные торгаши вразноску. Точильщик-татарин, перекинув через плечо свою машину с большим колесом и широкой педалью, занудно выкрикивал: «Ножи точу-у! Ножи точу-у!». Возле афишной тумбы суетился расклейщик, кистью размазывая клей на афише Художественного театра:
«Мольер. МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ. Эскиз и декорации А. Бенуа»…
Немного пришедший в себя Рацер хлопнул Терентия по спине:
— Стой! У нас на втором этаже… человек висит. Терентий, видимо, не понимая барина, лошадей припустил еще быстрее, лишь вполоборота повернув лицо:
— Это вы насчет чего?
Рацер, раздражаясь этой непонятливостью, а больше необычным и весьма тягостным происшествием, нарушавшим настроение, размашисто стукнул Терентия по спине:
— Да стой же, болван! — И уже чуть спокойнее: — Ты ничего не заметил в окне, где живет Абрамов?
Терентий помотал головой:
— Это который книжки собирает? Нет, не заметил.
Рацер замолчал, тяжело обдумывая: «Может мне померещилось? Я ведь вчера утром видел Льва Григорьевича, он хвалился новыми приобретениями. Говорил, что купил Острожскую библию 1581 года. Он был здоров и весел. Что делать?». Наконец, решился:
— Поворачивай обратно! Терентий буркнул:
— Это, как хотите, самое последнее дело — с дороги вертаться. Эх-ма! Ну, теперь пути не будет — как пить дать. Право, Яков Давыдович, вам померещилось, в глазах наваждение ложное. Зачем ему висеть? Поди, сидит за столом и чай дует из самовара с горячими кренделями от Филиппова.
— Хорошо, если так! А пока что делай, как тебе приказываю.
Терентий с неудовольствием махнул рукой, пропустил мчавшийся с трезвоном в колокол пожарный экипаж, и развернулся у Мясницких ворот, прямо напротив булочной Филиппова. Они вновь пересекли площадь и въехали во двор.
Вытянув шею, с напряженным вниманием и страхом посмотрели в окна второго этажа. За чисто вымытым стеклом, прямо под хрустальной люстрой, немного сместив ее в сторону, виднелась седая голова старика Абрамова. Под напором петли подбородок был вздернут вверх.
Пришедший едва ли не в обморочное состояние, Рацер едва слышно прошептал:
— К городовому, пошел! У нового почтамта стоит…
ВЕРСИЯ
Городовой, объемистый в талии муж с багровым глянцевитым лицом, не перебивая выслушал рассказ Рацера. Дежурство кончалось и городовому не хотелось валандаться с этим самоубийством. Он задумчиво промычал:
— Мм… Дело такое, что требуется отцам-командирам доложить. Пойду протелефоню в участок. А вы тут, господин, подождите.
Вскоре он вернулся мрачнее тучи:
— Велено охранять место происшествия. А вас, господин, просили обождать, — добавил городовой с плохо скрытым злорадством. — Потому как вы первый заметили. — Он тяжело поднялся на облучок и могучим задом несколько сдвинул Терентия: — Ну, трогай, чего ждешь!
…Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома — изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и табаком — Самуил Давыдович Гурлянд.
Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая, знает о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала:
— Мне доподлинно известно, почему наш жилец, Царство ему Небесное, — она завела глаза вверх, — наложил на себя руки. Он мне доверял во всем, делился самыми сокровенными мыслями.
Вот и вчера вечером, возле восьми часов, спускается покойный по лестнице, в руках два порожних баула держит. Я сразу догадалась:
«Это вы, Лев Григорьевич, опять за книгами собрались? Да еще на ночь глядючи?» — «Случай необыкновенный вышел, — отвечает Абрамов. — Сегодня утром в лавке Шибанова на Никольской познакомился с симпатичным молодым человеком. Он рассказал, что ему в наследство досталась громадная библиотека. Он завтра в Варшаву уезжает, а сегодня освободится лишь вечером. Вот мы решили, что я отберу все, что мне понравится. И список некоторых книг показал — большие редкости». И еще предупредил меня покойный, чтобы я не волновалась, коли он задержится. А я покойному резон: разве, дескать, можно с деньгами ехать к неизвестному лицу? А он засмеялся и отвечает: «Мы договорились расплатиться у меня дома. Ну, мне пора ехать! Молодой человек будет меня ждать в Черкизово у ворот Богородского кладбища». — «Фу, говорю, страсть какая! А почему он адрес не дал?» — «Страсти никакой нет, а адресок он мне дал. Вот, записан! Просто все: он любезно согласился меня встретить, чтоб я не плутал».
Толпа слушала, раскрыв рты. Городовой строго произнес:
— Ну а какое это отношение имеет к самоубийству?
Пятакова осадила его:
— Не запрягал, любезный, так и не нукай! Не глупее тебя. А отношение самое прямое. Вернулся домой покойный затемно. И очень сердитый! Ругается: «Ждал-ждал, а этот дядя так и не пришел! Поехал, дескать, по адресу, это 2-ая улица в селе Черкизово, дом Утенкова. А это вовсе не барский дом, а так, крестьянская хибара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89