Убийца, вытирая кровь с приклада, довольный собой, весело осклабился, гнусно подмигивая товарищам:
— А бабешка, того, аппетиктная! Можа попробуем? Вить всем достанется, да еще другой роте останется?
И не избежать бы Эмме надругательства, кабы в этот момент не появился красный командир с маузером на боку. Уснащая речь виртуозными ругательствами, он обрушил свой гнев на солдат, уклонившихся от какого-то задания.
Эмма, прижимая к груди Аннушку, поспешила скрыться.
…Испив до дна несказанную чашу мучений, она, наконец, добралась по железной дороге до Одессы. Здесь во Французском консульстве ей удалось раздобыть въездную визу во Францию.
Путь в столицу этого государства лежал через бурное осеннее Черное море — в Стамбул.
В трюме греческого пароходика, в гнусной тесноте, без самых элементарных удобств, среди узлов и чемоданов, Эмма добралась-таки до турецкого берега. Как удалось сохранить малютку-Аннушку, то ведает лишь Создатель! Из добра уцелели лишь небольшой узелок с детской одеждой да семейная шкатулка с реликвиями.
ЗАГРАНИЧНОЕ БЫТИЕ
В Париже жизнь поначалу показалась сказочной: никого не водили на допросы, никого не ставили к стенке, а в лавках было сколько угодно хлеба — пшеничного.
Поселилась Эмма на красавице Пасси, у своей тетушки, с незапамятных времен проживавшей на берегах Сены. У тетушки была небольшая рента, которой они кормились и жили, в общем, безбедно.
Впрочем, скука была ужасающей. Среди многочисленной русской эмиграции близких по духу людей не нашлось. Лишь порой попадался навстречу высокий синеглазый человек. Это был Иван Бунин, живший по соседству на улице Оффенбаха. Он уже раскланивался с Эммой, а однажды обратил внимание на Аннушку:
— Какая красивая девочка! Особенно прекрасны глаза — большие, темные, и уже сколько в них лукавства. Очень похожа на вас, сударыня.
Когда Аннушке исполнилось четыре года, Эмма стала учить ее игре на фортепьяно. У девчушки оказались хорошими слух и чувство ритма. Уже через год она свободно играла несложные пьесы.
Любила Аннушка рисовать в альбоме. Особенно удачно у нее получались цветы и птицы. Бабушка даже показывала рисунки своим знакомым и все удивлялись, что в столь раннем возрасте получается столь искусно.
По воскресеньям мать и дочь отправлялись гулять в Булонский лес. По аллеям текла оживленная праздничная толпа, и Аннушка порой восторженно замечала:
— Мамочка, какие красивые наряды. Когда я вырасту большой, то сошью себе такое, как вон на той даме — с оборками.
— Конечно, моя радость, — отвечала с нежной улыбкой Эмма, — ты будешь иметь много богатых платьев.
— А ты, маменька, видела, какое я сшила платье для куклы «Сони»? Даже маленький кружевной воротничок приделала. Только у меня нет нужной пуговки, следует впереди пришить. Ты, маменька, дашь мне пуговку?
— Дам, самую красивую! Какую сама, Аннушка, выберешь, ту и возьми.
…Когда вернулись домой, Эмма очень хвалила работу дочери:
— Прекрасное платьице! И голубой шелк идет этой кукле.
— А пуговку?
— Вот, розового цвета. Это от моего старого платья…
Малышка долго и старательно пришивала пуговку — вышло на славу.
ГОРСТЬ ЗЕМЛИ
Вся жизнь, весь мир Эммы сосредоточился на дочери. Она готова была отказывать себе в самом необходимом, лишь бы ее Аннушка была накормлена, напоена, здорова и хорошо одета.
Если с дочерью случалось легкое недомогание, то Эмма тут же вызывала домашнего врача, старого профессора, большого специалиста по детским болезням.
И профессор, чистенький, улыбчивый старичок, всегда оказывал необходимую помощь: ставил верный диагноз, выписывал те лекарства, которые могли в быстрейший срок поставить на ноги ребенка.
Но однажды профессор помочь не сумел. Бушевал зеленью май, воздух был напоен сладкими ароматами первых цветов. Вернувшись после очередной прогулки по Булонскому лесу, Аннушка отказалась от обеда и прилегла на козетку.
Эмма поначалу не придала всему этому никакого значения, полагая, что девочку утомила дальняя дорога. Но к вечеру Аннушка почувствовала себя совсем плохо: ее знобило, голова разламывалась от боли, температура подскочила под сорок градусов.
Пришел профессор, заглянул больной в рот, постучал по ребрам, померил пульс и заявил:
— Обычная простуда. Давайте побольше чая, лучше с медом или хотя бы с вареньем. Вот рецепт на лекарство. Завтра утром зайду. Температура должна упасть.
Утром, действительно, вновь пришел доктор. Он был бодренький, чистенький, довольный собой. Снимая макинтош, с улыбкой овседомился:
— Ну, как наша юная пациентка? Микстуру давали? Потела? Ей стало лучше?
Эмма с мольбой простерла к нему руки:
— Профессор, Аннушке стало совсем плохо! Придумайте что-нибудь. Моя милая девочка вся в огне, временами бредит. Прошу вас…
Доктор сразу стал серьезным. Тщательно вымыв с мылом руки, он поднял рубашечку девочки, пребывавшей в беспамятстве, вновь долго стучал ей по ребрам, узнавал температуру, прослушивал, задавал вопросы Эмме и вновь выписал какой-то рецепт:
— Попробуйте, мадам, дать это лекарство. Должно подействовать. Если станет совсем плохо, позвоните мне в любое время суток. До свидания. — Забрав гонорар в конверте, доктор надел свой макинтош и, постукивая тростью по ступеням, удалился.
…Ближе к полудню дыхание больной сделалось частым и прерывистым. В ее груди словно что-то клокотало, лихорадочное тело конвульсивно вздрагивало.
Эмма металась возле больной, но не знала, что предпринять. Она позвонила профессору, но того не было дома.
Вдруг Аннушка захрипела особенно громко, втянула в себя воздух и остановилась на половине вздоха. Все тело ее натянулось, и она умерла.
Хоронили ее на небольшом пригородном кладбище, где уже покоились останки французских родственников тетушки. Был послеобеденный час теплого летнего дня. Солнце разбрызгивало между крестов и памятников спокойный красноватый свет. Вокруг царила зачарованная тишина. Сладко пахло хвоей и травами.
Аннушка лежала в небольшом, обитым голубым шелком, гробу. Ее прекрасное детское личико было таким же спокойным и тихим, как этот полдень. Казалось, что ребенок всего лишь вкушает крепкий сон, если бы не выступающий желтый восковой лоб со словно приклееными темнорусыми волосами, навсегда потерявшими свою пышность.
После того, как священник отпел новопреставленного младенца Анну, несколько человек, сопровождавших гроб стали прощаться с усопшей. К Эмме подошел бледный узкоплечий человек лет 35-ти, одетый в несколько старомодный костюм, но сшитый из дорогого английского сукна. Он галантно поклонился и глуховатым голосом произнес:
— Я смотритель кладбища. Потрясен вашим горем. Примите мои соболезнования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89