Знаешь, здесь ничего нет: ни мяса, ни масла, ни мебели, ни самовара…
Анелька ничего не отвечала. Ту боль, которая точила ее сердце, невозможно было излить ни в словах, ни в слезах.
Так изгнанники вселились в новое свое жилище.
Анелька пролежала еще день, слушая нытье матери и Юзека.
На завтрак Ягна принесла им молока и черного колючего хлеба. Юзек разревелся.
— Я не могу есть такой хлеб, ведь я больной.
— Но что же ты будешь есть, мой бедный мальчик, если ничего другого нет? Ах, этот Ясь! Сам верно, лакомится всякими вкусными вещами, а мы умираем с голоду! — вздыхала мать.
Пришлось поесть черного хлеба, что Юзек и сделал с брезгливой миной.
— Мама, — сказал он через некоторое время. — Мне сидеть не на чем.
— Так пойди погуляй, сынок! Выйди во двор.
— Я не могу ходить, — ведь я же слабенький.
— В самом деле, Юзек, — вмешалась Анелька, — ты бы погулял, от гулянья будешь здоровее.
— Нет, не буду здоровее! — сердито огрызнулся Юзек. — Правда, мама, я не буду здоровее?
Пани вздохнула:
— Ах, мальчик, разве я знаю? Может, гулянье на воздухе тебе и вправду полезно.
— А почему же дома ты меня никуда не пускала?
— Ну, то дома… А здесь — другое дело. Побегай немного, — сказала мать.
Юзек не сразу послушался. Однако сидеть было не на чем, а стоять — ногам больно, и он нерешительно переступил порог. В сенях он увидел кроликов, которые кинулись бежать от него. Заинтересованный, Юзек вышел за ними во двор и даже обошел кругом избу.
Из этой первой самостоятельной экскурсии он вернулся мрачный, надутый и улегся спать рядом с Анелькой. Но после обеда, состоявшего из картошки и мучной похлебки, вышел с матерью уже на более длительную прогулку. Они гуляли три четверти часа. Юзек как будто стал бодрее, но все еще хмурился, мать сильно утомилась. Перемена мальчику принесла пользу, а матери, видимо, необходима была постель и лекарства.
Анелька встала только на другой день. Она была несколько спокойнее, но все так же слаба. Ничего у нее не болело, она ощущала только страшную усталость и упадок сил. После всего пережитого ей следовало некоторое время побыть в условиях, которые укрепили бы ее здоровье, и среди веселых, жизнерадостных людей. А здесь не было ни того, ни другого.
В этой болотистой местности земля и воздух словно пропитались влагой. По ночам было очень холодно, днем — парно и душно. Да и картина была унылая: около дома ни единого деревца, ни кустика, речка некрасивая, с черным болотистым дном, испещрена мелями, заросла аиром. Черный лес за версту от хутора имел не менее мрачный вид, и в шуме его было что-то зловещее. Голоса птиц звучали странно. Крик выпи даже пугал Анельку. Холмы, обступившие хутор со всех сторон, заслоняли соседние деревни. К тому же деревни эти находились довольно далеко.
Все, что окружало Анельку, было так убого! Соломенная крыша дома совсем позеленела от времени, ветер проникал сквозь стены, ветхий амбар скособочился и, казалось, вот-вот повалится. В хлеву стояли только два вола и две коровы, в конюшне — одна лошадь. Все животные поражали своей худобой и понурым видом.
А люди наводили еще большую тоску. Мать вечно жаловалась, Юзек твердил, что он болен, жена приказчика все вспоминала о своих умерших детях, приказчик мало бывал дома, а вернувшись с поля, сидел и молчал.
Это был мужчина невысокого роста, коренастый, ходил он всегда в грубой, холщовой рубахе поверх таких же штанов и в лаптях из лыка, а отправляясь в поле, надевал еще соломенную шляпу с изломанными полями. У него было открытое лицо, глаза грустные и умные. Разговорчив он бывал только в те вечера, когда над болотом чудились ему «огненные духи». Фамилия его была Заяц.
На третий день приехал Шмуль и привез хлеб, булки, масло, сало, муку, сахар, чай и два стула. Его встретили как мессию.
— Ну, что нового? — воскликнула пани. — Рассказывай скорее!
— Да новостей много. Немцы уже в деревне. В усадьбе на пожарище они будут строить винокурню. Все очень жалеют вас, вельможная пани, и ксендз собирается послать вам кур и уток…
— А от мужа письма не было?
— Я заходил на почту, но письма нет. Зато пани Вейс велела вам кланяться.
Анелька побледнела.
— Какая пани Вейс?
— Это вдова одного начальника из интендантства, очень благородная дама. А богачка какая! И она мне наказала спросить у вас как-нибудь поделикатнее, не захотите ли вы, пани, пожить с детьми у нее. Она денег никаких не возьмет… И если вы согласны, так она приедет сюда в карете, чтобы познакомиться, и сама вас пригласит…
— Я с этой женщиной незнакома, — прервала его пани.
— Ну и что же такое? Она знакома с вельможным паном… и очень его любит.
Пани вдруг что-то припомнила.
— И не подумаю заводить знакомство с такими особами, — отрезала она. — Лучше умереть с голоду…
Анелька испытывала острую боль в сердце. Она не забыла подслушанного нечаянно разговора, когда Шмуль уговаривал ее отца жениться на пани Вейс после смерти матери. С тех пор она возненавидела эту женщину, хотя никогда ее не видела.
«Ах, эта пани Вейс!»
День прошел немного веселее, чем предыдущие. Правда, Шмуль скоро уехал, обещав вернуться и привезти письмо от отца. Но Ягна заварила им чай в горшочке, и Юзек, напившись, даже захлопал в ладоши и объявил, что пойдет в лес по ягоды. Мать улыбалась. И у Анельки как будто прибавилось сил, но ненадолго.
Впрочем, на другой день она была еще бодра и, узнав, что с ближнего холма видна какая-то деревня, пошла туда, чтобы взглянуть хоть на крыши.
Тогда-то она наткнулась на верного Каруся, и он умер у нее на руках.
Сперва она пыталась его привести в чувство, поднимала, трясла. Но тело собаки тяжело обвисало, голова валилась назад. Карусь был так худ и изранен, что девочка поняла — ему уже нет спасения, ничто его не воскресит.
Горько заплакала она над своим бедным другом и медленно побрела домой, ежеминутно оглядываясь. О смерти Каруся она не сказала матери, боясь ее огорчить.
С этих пор девочку томила тоска, какой она никогда раньше не испытывала. Часто она грезила наяву. Ей чудилось, что она дома, в их старой усадьбе, и вышла погулять. Карусик бежит за ней, потом куда-то прячется. А дома ждет ее панна Валентина, мать сидит в кресле, Юзек — на своем высоком стульчике.
Все такое же, как прежде: дом, сад, пруд. Стоит только обернуться, и увидишь все это, позвать — и прибежит Карусик.
Она оглядывалась — и видела тускло-зеленые островки на черной воде, слышала, как шумит аир.
Тогда нестерпимо ярко вставал в ее памяти обугленный дом без крыши. Окна наверху почернели от копоти, рамы висели, дикий виноград, которым увито было крыльцо, напоминал клубки черных змей. Беседка в саду была разрушена, комнаты засыпаны грудами обгоревших предметов какого-то нового, странного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Анелька ничего не отвечала. Ту боль, которая точила ее сердце, невозможно было излить ни в словах, ни в слезах.
Так изгнанники вселились в новое свое жилище.
Анелька пролежала еще день, слушая нытье матери и Юзека.
На завтрак Ягна принесла им молока и черного колючего хлеба. Юзек разревелся.
— Я не могу есть такой хлеб, ведь я больной.
— Но что же ты будешь есть, мой бедный мальчик, если ничего другого нет? Ах, этот Ясь! Сам верно, лакомится всякими вкусными вещами, а мы умираем с голоду! — вздыхала мать.
Пришлось поесть черного хлеба, что Юзек и сделал с брезгливой миной.
— Мама, — сказал он через некоторое время. — Мне сидеть не на чем.
— Так пойди погуляй, сынок! Выйди во двор.
— Я не могу ходить, — ведь я же слабенький.
— В самом деле, Юзек, — вмешалась Анелька, — ты бы погулял, от гулянья будешь здоровее.
— Нет, не буду здоровее! — сердито огрызнулся Юзек. — Правда, мама, я не буду здоровее?
Пани вздохнула:
— Ах, мальчик, разве я знаю? Может, гулянье на воздухе тебе и вправду полезно.
— А почему же дома ты меня никуда не пускала?
— Ну, то дома… А здесь — другое дело. Побегай немного, — сказала мать.
Юзек не сразу послушался. Однако сидеть было не на чем, а стоять — ногам больно, и он нерешительно переступил порог. В сенях он увидел кроликов, которые кинулись бежать от него. Заинтересованный, Юзек вышел за ними во двор и даже обошел кругом избу.
Из этой первой самостоятельной экскурсии он вернулся мрачный, надутый и улегся спать рядом с Анелькой. Но после обеда, состоявшего из картошки и мучной похлебки, вышел с матерью уже на более длительную прогулку. Они гуляли три четверти часа. Юзек как будто стал бодрее, но все еще хмурился, мать сильно утомилась. Перемена мальчику принесла пользу, а матери, видимо, необходима была постель и лекарства.
Анелька встала только на другой день. Она была несколько спокойнее, но все так же слаба. Ничего у нее не болело, она ощущала только страшную усталость и упадок сил. После всего пережитого ей следовало некоторое время побыть в условиях, которые укрепили бы ее здоровье, и среди веселых, жизнерадостных людей. А здесь не было ни того, ни другого.
В этой болотистой местности земля и воздух словно пропитались влагой. По ночам было очень холодно, днем — парно и душно. Да и картина была унылая: около дома ни единого деревца, ни кустика, речка некрасивая, с черным болотистым дном, испещрена мелями, заросла аиром. Черный лес за версту от хутора имел не менее мрачный вид, и в шуме его было что-то зловещее. Голоса птиц звучали странно. Крик выпи даже пугал Анельку. Холмы, обступившие хутор со всех сторон, заслоняли соседние деревни. К тому же деревни эти находились довольно далеко.
Все, что окружало Анельку, было так убого! Соломенная крыша дома совсем позеленела от времени, ветер проникал сквозь стены, ветхий амбар скособочился и, казалось, вот-вот повалится. В хлеву стояли только два вола и две коровы, в конюшне — одна лошадь. Все животные поражали своей худобой и понурым видом.
А люди наводили еще большую тоску. Мать вечно жаловалась, Юзек твердил, что он болен, жена приказчика все вспоминала о своих умерших детях, приказчик мало бывал дома, а вернувшись с поля, сидел и молчал.
Это был мужчина невысокого роста, коренастый, ходил он всегда в грубой, холщовой рубахе поверх таких же штанов и в лаптях из лыка, а отправляясь в поле, надевал еще соломенную шляпу с изломанными полями. У него было открытое лицо, глаза грустные и умные. Разговорчив он бывал только в те вечера, когда над болотом чудились ему «огненные духи». Фамилия его была Заяц.
На третий день приехал Шмуль и привез хлеб, булки, масло, сало, муку, сахар, чай и два стула. Его встретили как мессию.
— Ну, что нового? — воскликнула пани. — Рассказывай скорее!
— Да новостей много. Немцы уже в деревне. В усадьбе на пожарище они будут строить винокурню. Все очень жалеют вас, вельможная пани, и ксендз собирается послать вам кур и уток…
— А от мужа письма не было?
— Я заходил на почту, но письма нет. Зато пани Вейс велела вам кланяться.
Анелька побледнела.
— Какая пани Вейс?
— Это вдова одного начальника из интендантства, очень благородная дама. А богачка какая! И она мне наказала спросить у вас как-нибудь поделикатнее, не захотите ли вы, пани, пожить с детьми у нее. Она денег никаких не возьмет… И если вы согласны, так она приедет сюда в карете, чтобы познакомиться, и сама вас пригласит…
— Я с этой женщиной незнакома, — прервала его пани.
— Ну и что же такое? Она знакома с вельможным паном… и очень его любит.
Пани вдруг что-то припомнила.
— И не подумаю заводить знакомство с такими особами, — отрезала она. — Лучше умереть с голоду…
Анелька испытывала острую боль в сердце. Она не забыла подслушанного нечаянно разговора, когда Шмуль уговаривал ее отца жениться на пани Вейс после смерти матери. С тех пор она возненавидела эту женщину, хотя никогда ее не видела.
«Ах, эта пани Вейс!»
День прошел немного веселее, чем предыдущие. Правда, Шмуль скоро уехал, обещав вернуться и привезти письмо от отца. Но Ягна заварила им чай в горшочке, и Юзек, напившись, даже захлопал в ладоши и объявил, что пойдет в лес по ягоды. Мать улыбалась. И у Анельки как будто прибавилось сил, но ненадолго.
Впрочем, на другой день она была еще бодра и, узнав, что с ближнего холма видна какая-то деревня, пошла туда, чтобы взглянуть хоть на крыши.
Тогда-то она наткнулась на верного Каруся, и он умер у нее на руках.
Сперва она пыталась его привести в чувство, поднимала, трясла. Но тело собаки тяжело обвисало, голова валилась назад. Карусь был так худ и изранен, что девочка поняла — ему уже нет спасения, ничто его не воскресит.
Горько заплакала она над своим бедным другом и медленно побрела домой, ежеминутно оглядываясь. О смерти Каруся она не сказала матери, боясь ее огорчить.
С этих пор девочку томила тоска, какой она никогда раньше не испытывала. Часто она грезила наяву. Ей чудилось, что она дома, в их старой усадьбе, и вышла погулять. Карусик бежит за ней, потом куда-то прячется. А дома ждет ее панна Валентина, мать сидит в кресле, Юзек — на своем высоком стульчике.
Все такое же, как прежде: дом, сад, пруд. Стоит только обернуться, и увидишь все это, позвать — и прибежит Карусик.
Она оглядывалась — и видела тускло-зеленые островки на черной воде, слышала, как шумит аир.
Тогда нестерпимо ярко вставал в ее памяти обугленный дом без крыши. Окна наверху почернели от копоти, рамы висели, дикий виноград, которым увито было крыльцо, напоминал клубки черных змей. Беседка в саду была разрушена, комнаты засыпаны грудами обгоревших предметов какого-то нового, странного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47