Затем Арасуве опустил ладони на поверхность воды и секунду подержал в руках лунное отражение.
Чем дальше мы шли, тем больше луна превращалась в затуманенное и едва различимое световое пятно. И я подумала, что, может быть, это облака стараются не отставать от нас, идущих навстречу рассвету. Мало-помалу смолкли птичьи и обезьяньи голоса, стих ночной ветерок, и я уже знала, что рассвет совсем рядом.
Мы пришли в шабоно в ту предрассветную пору сероватых сумерек, когда уже не ночь, но еще и не утро. Многие Итикотери еще спали. Те, кто уже был на ногах, приветствовали нас, удивляясь, как быстро мы вернулись.
Радуясь, что опасения Арасуве не оправдались, я улеглась в гамак.
Меня разбудила, подсев в мой гамак, Шотоми. – Съешь быстренько вот это, – велела она, подавая мне печеный банан. – Вчера я видела рыбу, которую ты больше всего любишь. – И, не дожидаясь, пока я скажу, что устала и не смогу пойти, она подала мой маленький лук и короткие стрелы. При мысли о том, что можно будет полакомиться рыбой вместо личинок, всю мою усталость как рукой сняло.
– Я тоже хочу пойти, – сказал малыш Сисиве, увязываясь за нами.
Мы направились вверх по течению, где река образовывала широкие заводи. Не слышно было ни шороха листвы, ни птиц, ни лягушек. Присев на камне, мы смотрели, как первые солнечные лучи просачиваются сквозь окутанный туманом лиственный шатер. Словно нити, продернутые в кисейной пелене, тонкие лучики пронизывали темные глубины речной заводи.
– Я что-то слышал, – прошептал Сисиве, схватив меня за руку. – Я слышал, как треснула ветка.
– Я тоже слышала, – тихо сказала Шотоми.
Я не сомневалась, что это не лесной зверь, а человек осторожно пробирался по лесу и остановился, наступив на ветку.
– Вот он! – крикнул Сисиве, показывая на другой берег. – Это враг, – добавил он и во всю прыть помчался в шабоно.
Вцепившись мне в руку, Шотоми потащила меня в сторону. Я оглянулась, но увидела на другом берегу только покрытые росой колючие заросли. В тот же момент Шотоми пронзительно вскрикнула. В ее ногу вонзилась стрела.
Теперь уже я потащила ее в кусты, окружавшие тропу, заставляя ползти все дальше, пока мы совершенно не скрылись в чаще.
– Мы подождем, пока не придут Итикотери и не выручат нас, – сказала я, осматривая ее ногу.
Шотоми утирала ладонью катящиеся по щекам слезы. – Если это набег, то мужчины останутся в шабоно.
чтобы защищать женщин и детей.
– Они придут, – сказала я с уверенностью, которой не испытывала. – Малыш Сисиве побежал за подмогой. – Зазубренный наконечник прошил ей икру насквозь. Я сломала стрелу, вытащила наконечник из страшновато выглядевшей раны, которая кровоточила с обеих сторон, и перевязала ей ногу своими трусиками. Кровь тут же стала просачиваться сквозь тонкий трикотаж. Испугавшись, что стрела может быть отравленной, я осторожно сняла импровизированную повязку и еще раз обследовала рану, чтобы убедиться, не почернела ли она. Ирамамове как-то объяснял мне, что рана, нанесенная отравленной стрелой, непременно чернеет. – Не думаю, чтобы наконечник был смазан мамукори, –сказала я.
– Да, я это тоже заметила, – сказала она, слабо улыбнувшись. Склонив голову набок, она знаком велела мне помолчать.
– По-твоему, он был не один? – прошептала я, услышав, как снова треснула ветка.
Шотоми подняла на меня расширенные от страха глаза. – Они обычно не ходят поодиночке.
– Не будем же мы сидеть здесь, как лягушки, – с этими словами я взяла лук и стрелы и тихонько подползла к тропе. – Эй, ты, покажись, трусливая обезьяна! Ты подстрелил женщину! – заорала я не своим голосом и добавила то, что сказал бы на моем месте всякий воин Итикотери: – Только попадись на глаза – убью на месте.
Примерно в двадцати футах от меня из-за листвы высунулась измазанная черной краской физиономия. Волосы этого типа были мокрые. На меня вдруг напал дурацкий смешок, – мне было совершенно ясно, что он не купался, а просто поскользнулся, переходя реку вброд, так как воды в ней было всего по пояс. Я прицелилась в него из лука и на минуту растерялась, не зная, что еще сказать. – Брось оружие на тропу, – наконец крикнула я и добавила: – Мои стрелы смазаны самым лучшим мамукори, какой делают Итикотери. Бросай оружие. Я целюсь тебе в живот, где гнездится смерть.
Широко раскрыв глаза, словно перед ним явилось привидение, человек вышел на тропу. Он был ненамного выше меня ростом, но более плотного телосложения. В руках он крепко сжимал лук и стрелы.
– Брось оружие на землю, – прикрикнула я, топнув ногой.
Медленно и настороженно мужчина положил лук и стрелы перед собой на тропу.
– Зачем ты стрелял в мою подругу? – спросила я, увидев, что Шотоми выползает из зарослей.
– Я не хотел стрелять в нее, – ответил тот, не сводя глаз с окровавленной рваной повязки на ноге Шотоми. – Я хотел попасть в тебя.
– В меня! – онемев от бессильной ярости, я несколько раз открыла и закрыла рот, не в силах выговорить ни слова.
Когда, наконец, ко мне вернулся дар речи, я разразилась мощным потоком брани на всех известных мне языках, в том числе и на языке Итикотери, богатом самыми сочными ругательствами.
Человек замер передо мной в полном оцепенении, явно потрясенный не столько нацеленной в него стрелой, сколько моей площадной руганью. Ни он, ни я даже не заметили подошедших Этеву и Арасуве.
– Трусливый Мокототери, – сказал Арасуве. – Мне бы надо убить тебя на месте.
– Он хотел убить меня, – прохрипела я. Вся моя отвага улетучилась, и меня заколотила дрожь. – Он ранил Шотоми в ногу.
– Я не хотел тебя убивать, – сказал Мокототери, умоляюще глядя на меня. – Я только хотел ранить тебя в ногу, чтобы ты не смогла убежать. – Он повернулся к Арасуве. – Ты можешь не сомневаться в моих добрых намерениях; на моих стрелах нет яда. – Тут он посмотрел на Шотоми. – Я ранил тебя случайно, когда ты потащила Белую Девушку в сторону, – пробормотал он, словно еще не веря, что промазал.
– Сколько вас здесь еще? – спросил Арасуве, ощупывая рану дочери, но ни на секунду не спуская глаз с Мокототери. И, выпрямившись, добавил: – Ничего страшного.
– Еще двое. – Мокототери издал крик какой-то птицы, и ответные крики не заставили себя ждать. – Мы хотели похитить Белую Девушку. Наш народ хочет, чтобы она жила у нас в шабоно.
– А как, по-вашему, я бы туда дошла, если бы вы меня ранили? – спросила я.
– Мы понесли бы тебя в гамаке, – не задумываясь ответил мужчина и улыбнулся.
Вскоре из зарослей вынырнули еще двое Мокототери.
При виде меня они заулыбались, нисколько не смущенные и не напуганные тем, что были пойманы с поличным.
– Вы давно здесь? – спросил Арасуве.
– Мы выслеживали Белую Девушку несколько дней, – ответил один из них. – Мы знаем, что она любит ходить с детьми охотиться на лягушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Чем дальше мы шли, тем больше луна превращалась в затуманенное и едва различимое световое пятно. И я подумала, что, может быть, это облака стараются не отставать от нас, идущих навстречу рассвету. Мало-помалу смолкли птичьи и обезьяньи голоса, стих ночной ветерок, и я уже знала, что рассвет совсем рядом.
Мы пришли в шабоно в ту предрассветную пору сероватых сумерек, когда уже не ночь, но еще и не утро. Многие Итикотери еще спали. Те, кто уже был на ногах, приветствовали нас, удивляясь, как быстро мы вернулись.
Радуясь, что опасения Арасуве не оправдались, я улеглась в гамак.
Меня разбудила, подсев в мой гамак, Шотоми. – Съешь быстренько вот это, – велела она, подавая мне печеный банан. – Вчера я видела рыбу, которую ты больше всего любишь. – И, не дожидаясь, пока я скажу, что устала и не смогу пойти, она подала мой маленький лук и короткие стрелы. При мысли о том, что можно будет полакомиться рыбой вместо личинок, всю мою усталость как рукой сняло.
– Я тоже хочу пойти, – сказал малыш Сисиве, увязываясь за нами.
Мы направились вверх по течению, где река образовывала широкие заводи. Не слышно было ни шороха листвы, ни птиц, ни лягушек. Присев на камне, мы смотрели, как первые солнечные лучи просачиваются сквозь окутанный туманом лиственный шатер. Словно нити, продернутые в кисейной пелене, тонкие лучики пронизывали темные глубины речной заводи.
– Я что-то слышал, – прошептал Сисиве, схватив меня за руку. – Я слышал, как треснула ветка.
– Я тоже слышала, – тихо сказала Шотоми.
Я не сомневалась, что это не лесной зверь, а человек осторожно пробирался по лесу и остановился, наступив на ветку.
– Вот он! – крикнул Сисиве, показывая на другой берег. – Это враг, – добавил он и во всю прыть помчался в шабоно.
Вцепившись мне в руку, Шотоми потащила меня в сторону. Я оглянулась, но увидела на другом берегу только покрытые росой колючие заросли. В тот же момент Шотоми пронзительно вскрикнула. В ее ногу вонзилась стрела.
Теперь уже я потащила ее в кусты, окружавшие тропу, заставляя ползти все дальше, пока мы совершенно не скрылись в чаще.
– Мы подождем, пока не придут Итикотери и не выручат нас, – сказала я, осматривая ее ногу.
Шотоми утирала ладонью катящиеся по щекам слезы. – Если это набег, то мужчины останутся в шабоно.
чтобы защищать женщин и детей.
– Они придут, – сказала я с уверенностью, которой не испытывала. – Малыш Сисиве побежал за подмогой. – Зазубренный наконечник прошил ей икру насквозь. Я сломала стрелу, вытащила наконечник из страшновато выглядевшей раны, которая кровоточила с обеих сторон, и перевязала ей ногу своими трусиками. Кровь тут же стала просачиваться сквозь тонкий трикотаж. Испугавшись, что стрела может быть отравленной, я осторожно сняла импровизированную повязку и еще раз обследовала рану, чтобы убедиться, не почернела ли она. Ирамамове как-то объяснял мне, что рана, нанесенная отравленной стрелой, непременно чернеет. – Не думаю, чтобы наконечник был смазан мамукори, –сказала я.
– Да, я это тоже заметила, – сказала она, слабо улыбнувшись. Склонив голову набок, она знаком велела мне помолчать.
– По-твоему, он был не один? – прошептала я, услышав, как снова треснула ветка.
Шотоми подняла на меня расширенные от страха глаза. – Они обычно не ходят поодиночке.
– Не будем же мы сидеть здесь, как лягушки, – с этими словами я взяла лук и стрелы и тихонько подползла к тропе. – Эй, ты, покажись, трусливая обезьяна! Ты подстрелил женщину! – заорала я не своим голосом и добавила то, что сказал бы на моем месте всякий воин Итикотери: – Только попадись на глаза – убью на месте.
Примерно в двадцати футах от меня из-за листвы высунулась измазанная черной краской физиономия. Волосы этого типа были мокрые. На меня вдруг напал дурацкий смешок, – мне было совершенно ясно, что он не купался, а просто поскользнулся, переходя реку вброд, так как воды в ней было всего по пояс. Я прицелилась в него из лука и на минуту растерялась, не зная, что еще сказать. – Брось оружие на тропу, – наконец крикнула я и добавила: – Мои стрелы смазаны самым лучшим мамукори, какой делают Итикотери. Бросай оружие. Я целюсь тебе в живот, где гнездится смерть.
Широко раскрыв глаза, словно перед ним явилось привидение, человек вышел на тропу. Он был ненамного выше меня ростом, но более плотного телосложения. В руках он крепко сжимал лук и стрелы.
– Брось оружие на землю, – прикрикнула я, топнув ногой.
Медленно и настороженно мужчина положил лук и стрелы перед собой на тропу.
– Зачем ты стрелял в мою подругу? – спросила я, увидев, что Шотоми выползает из зарослей.
– Я не хотел стрелять в нее, – ответил тот, не сводя глаз с окровавленной рваной повязки на ноге Шотоми. – Я хотел попасть в тебя.
– В меня! – онемев от бессильной ярости, я несколько раз открыла и закрыла рот, не в силах выговорить ни слова.
Когда, наконец, ко мне вернулся дар речи, я разразилась мощным потоком брани на всех известных мне языках, в том числе и на языке Итикотери, богатом самыми сочными ругательствами.
Человек замер передо мной в полном оцепенении, явно потрясенный не столько нацеленной в него стрелой, сколько моей площадной руганью. Ни он, ни я даже не заметили подошедших Этеву и Арасуве.
– Трусливый Мокототери, – сказал Арасуве. – Мне бы надо убить тебя на месте.
– Он хотел убить меня, – прохрипела я. Вся моя отвага улетучилась, и меня заколотила дрожь. – Он ранил Шотоми в ногу.
– Я не хотел тебя убивать, – сказал Мокототери, умоляюще глядя на меня. – Я только хотел ранить тебя в ногу, чтобы ты не смогла убежать. – Он повернулся к Арасуве. – Ты можешь не сомневаться в моих добрых намерениях; на моих стрелах нет яда. – Тут он посмотрел на Шотоми. – Я ранил тебя случайно, когда ты потащила Белую Девушку в сторону, – пробормотал он, словно еще не веря, что промазал.
– Сколько вас здесь еще? – спросил Арасуве, ощупывая рану дочери, но ни на секунду не спуская глаз с Мокототери. И, выпрямившись, добавил: – Ничего страшного.
– Еще двое. – Мокототери издал крик какой-то птицы, и ответные крики не заставили себя ждать. – Мы хотели похитить Белую Девушку. Наш народ хочет, чтобы она жила у нас в шабоно.
– А как, по-вашему, я бы туда дошла, если бы вы меня ранили? – спросила я.
– Мы понесли бы тебя в гамаке, – не задумываясь ответил мужчина и улыбнулся.
Вскоре из зарослей вынырнули еще двое Мокототери.
При виде меня они заулыбались, нисколько не смущенные и не напуганные тем, что были пойманы с поличным.
– Вы давно здесь? – спросил Арасуве.
– Мы выслеживали Белую Девушку несколько дней, – ответил один из них. – Мы знаем, что она любит ходить с детьми охотиться на лягушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73