– Я хочу только мою обезьянку.
Чисто автоматически я сняла обезьянку с банановой грозди, где та сидела, и отдала ее Шотоми. Женщины рассмеялись. – Если ты станешь обращаться с мужем как надо, он у тебя и будет, как обезьянка, – хохоча, сказала одна из них.
– Не говорите девочке таких вещей, – упрекнула их старая Хайяма и с улыбкой повернулась к Шотоми: – Мой сын хороший человек, – утешила она девочку. – Тебе нечего будет бояться. – И Хайяма стала расточать похвалы своему сыну, особо подчеркивая достоинства Матуве как охотника и добытчика.
В день свадьбы Шотоми тихо плакала. Хайяма придвинулась к ней поближе. – Не надо больше плакать.
Мы тебя украсим. Ты сегодня будешь такой красавицей, что все рты разинут от восхищения. – Она взяла Шотоми за руку и жестом позвала остальных женщин последовать за ними в лес через боковой выход.
Сев на пенек, Шотоми вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она взглянула Хайяме в лицо, и на губах ее появилась лукавая улыбка, после чего она с готовностью позволила женщинам хлопотать над собой. Ей коротко обрезали волосы и выбрили тонзуру. В мочки ушей были вдеты пучки пышных белых перьев. Они резко контрастировали с ее черными волосами, придавая неземную красоту тонкому лицу. Дырочки в уголках рта и нижней губе были украшены красными перьями попугая. В перегородку между ноздрями Ритими вставила очень тоненькую, почти белую отполированную палочку.
– Какая же ты красавица! – воскликнули мы, когда Шотоми поднялась перед нами во весь рост.
– Мама, я готова идти, – торжественно сказала она.
Ее темные раскосые глаза блестели, кожа, казалось, горела от пасты оното. Она коротко улыбнулась, показав крепкие, ровные белые зубы, и направилась обратно в шабоно. И всего на мгновение, перед самым выходом на поляну в глазах ее, устремленных на мать, промелькнула немая мольба.
С высоко поднятой головой, ни на кого не глядя, Шотоми медленно обошла деревенскую площадь, выказывая полное безразличие к восхищенным словам и взглядам мужчин. Она вошла в хижину отца и села перед корытом, полным бананового пюре. Первым она угостила супом Арасуве, потом своих дядьев, братьев и, наконец, всех мужчин шабоно. Угостив женщин, она отправилась в хижину Хайямы, села в гамак и принялась есть дичь, приготовленную мужем, которому была обещана еще до своего появления на свет.
Мои воспоминания были прерваны словами Тутеми: – Ты будешь есть бананы здесь или у Хайямы? – Лучше там, – ответила я, улыбнувшись бабке Ритими, уже поджидавшей меня в соседней хижине.
Когда я вошла, меня встретила улыбкой Шотоми. Она очень изменилась. И дело вовсе не в том, что она прибавила в весе, выйдя из заточения. Скорее стало взрослым ее поведение, ее брошенный на меня взгляд, то, как она угощала меня бананами. И я подумала, не связано ли это с тем, что девочки, в отличие от мальчиков, детство которых далеко заходит в отрочество, уже с шести-восьми лет привлекаются матерями к выполнению домашних работ – сбору топлива для очагов, прополке огородов, присмотру за младшими детьми. К тому времени, как мальчик начинает считаться взрослым, девочка того же возраста нередко уже замужем и имеет одного двух детей.
После еды мы с Тутеми и Шотоми несколько часов проработали на огородах, а потом, освежившись купанием в реке, вернулись в шабоно. На площади тесной кучкой сидело несколько мужчин с раскрашенными черной краской лицами и телами. Кое-кто сдирал кору с толстых веток.
– Кто эти люди? – спросила я.
– Ты их разве не узнаешь? – рассмеялась Тутеми. – Это же Ирамамове и мужчины, которые уходили с ним вчера в лес.
– А почему они такие черные? – Ирамамове! – крикнула Тутеми. – Белая Девушка хочет знать, почему у вас черные лица? – спросила она и убежала в хижину.
– Хорошо, что ты убегаешь, – сказал, поднимаясь, Ирамамове. – Ребенок в твоем чреве мог бы добавить воды в мамукори. и ослабить его. – И он, нахмурившись, повернулся к нам с Шотоми. Не дав ему ничего сказать, Шотоми втащила меня за руку в хижину Этевы.
То и дело прыская от смеха, Шотоми пояснила, что никому, кто побывал в этот день в воде, не полагается даже подходить к мужчинам, занятым приготовлением кураре.
Считалось, что вода ослабляет яд. – Если мамукори не подействует как надо, он обвинит в этом тебя.
– А я так хотела посмотреть, как они будут готовить мамукори, –разочарованно протянула я.
– Очень надо смотреть на такое! – сказала, садясь, Ритими. – Я тебе и так расскажу, что они будут делать. – Она зевнула, потянулась, собрала в кучку банановые листья, на которых спала, и постелила на земле свежие. – Мужчины раскрашены в черное, потому что мамукори годится не только для охоты, но и для войны, – сказала Ритими, приглашая меня сесть рядом. Очистив банан, она с полным ртом рассказала, как мужчины кипятят лиану мамукори, пока та не превратится в темное варево. Потом для густоты добавляется высушенная лиана ашукамаки.
Когда смесь в достаточной степени уваривается, ею можно смазывать наконечники стрел.
Махнув на все рукой, я стала помогать Тутеми готовить табачные листья для просушки. Следуя ее подробным наставлениям, я разрывала каждый лист вдоль жилки снизу вверх, так что он слегка закручивался, а потом целыми связками подвешивала их к стропилам. С того места, где я сидела, мне не было видно, что происходит перед хижиной Ирамамове. Вокруг работающих мужчин столпились ребятишки в надежде, что их попросят помочь. Нечего и удивляться, что никто из детей не купался сегодня в реке.
– Принеси-ка воды из ручья, – велел Ирамамове малышу Сисиве. – Да смотри не замочи ноги. Ступай по стволам, корням или камням. Если промокнешь, придется мне послать кого-нибудь другого.
День уже клонился к вечеру, когда Ирамамове заканчивал смешивание и уваривание кураре. – Вот теперь мамукори набирает силу. Я чувствую, как у меня засыпают руки. – Монотонным голосом он медленно запел заклинания духам яда, продолжая помешивать кураре.
На другой день, незадолго до полудня Ирамамове влетел в шабоно. – От мамукори никакого проку! Я подстрелил обезьяну, а она не умерла. Она убежала с торчащей в лапе бесполезной стрелой. – Ирамамове носился от хижины к хижине, ругая мужчин, помогавших ему готовить кураре. – Говорил же я вам, что нельзя было спать с женщинами. А теперь мамукори не действует. Если бы на нас сейчас напали враги, вы не смогли бы даже защитить своих женщин. Вы думаете, что вы храбрые воины. А толку от вас не больше, чем от ваших стрел. Корзины вам таскать, а не оружие! На мгновение, когда Ирамамове уселся на землю посреди деревенской площади, мне показалось, что он заплачет. – Я сам буду готовить яд. А вы все бестолочь, – бубнил он до тех пор, пока злость не выкипела и сам он совершенно не выдохся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Чисто автоматически я сняла обезьянку с банановой грозди, где та сидела, и отдала ее Шотоми. Женщины рассмеялись. – Если ты станешь обращаться с мужем как надо, он у тебя и будет, как обезьянка, – хохоча, сказала одна из них.
– Не говорите девочке таких вещей, – упрекнула их старая Хайяма и с улыбкой повернулась к Шотоми: – Мой сын хороший человек, – утешила она девочку. – Тебе нечего будет бояться. – И Хайяма стала расточать похвалы своему сыну, особо подчеркивая достоинства Матуве как охотника и добытчика.
В день свадьбы Шотоми тихо плакала. Хайяма придвинулась к ней поближе. – Не надо больше плакать.
Мы тебя украсим. Ты сегодня будешь такой красавицей, что все рты разинут от восхищения. – Она взяла Шотоми за руку и жестом позвала остальных женщин последовать за ними в лес через боковой выход.
Сев на пенек, Шотоми вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она взглянула Хайяме в лицо, и на губах ее появилась лукавая улыбка, после чего она с готовностью позволила женщинам хлопотать над собой. Ей коротко обрезали волосы и выбрили тонзуру. В мочки ушей были вдеты пучки пышных белых перьев. Они резко контрастировали с ее черными волосами, придавая неземную красоту тонкому лицу. Дырочки в уголках рта и нижней губе были украшены красными перьями попугая. В перегородку между ноздрями Ритими вставила очень тоненькую, почти белую отполированную палочку.
– Какая же ты красавица! – воскликнули мы, когда Шотоми поднялась перед нами во весь рост.
– Мама, я готова идти, – торжественно сказала она.
Ее темные раскосые глаза блестели, кожа, казалось, горела от пасты оното. Она коротко улыбнулась, показав крепкие, ровные белые зубы, и направилась обратно в шабоно. И всего на мгновение, перед самым выходом на поляну в глазах ее, устремленных на мать, промелькнула немая мольба.
С высоко поднятой головой, ни на кого не глядя, Шотоми медленно обошла деревенскую площадь, выказывая полное безразличие к восхищенным словам и взглядам мужчин. Она вошла в хижину отца и села перед корытом, полным бананового пюре. Первым она угостила супом Арасуве, потом своих дядьев, братьев и, наконец, всех мужчин шабоно. Угостив женщин, она отправилась в хижину Хайямы, села в гамак и принялась есть дичь, приготовленную мужем, которому была обещана еще до своего появления на свет.
Мои воспоминания были прерваны словами Тутеми: – Ты будешь есть бананы здесь или у Хайямы? – Лучше там, – ответила я, улыбнувшись бабке Ритими, уже поджидавшей меня в соседней хижине.
Когда я вошла, меня встретила улыбкой Шотоми. Она очень изменилась. И дело вовсе не в том, что она прибавила в весе, выйдя из заточения. Скорее стало взрослым ее поведение, ее брошенный на меня взгляд, то, как она угощала меня бананами. И я подумала, не связано ли это с тем, что девочки, в отличие от мальчиков, детство которых далеко заходит в отрочество, уже с шести-восьми лет привлекаются матерями к выполнению домашних работ – сбору топлива для очагов, прополке огородов, присмотру за младшими детьми. К тому времени, как мальчик начинает считаться взрослым, девочка того же возраста нередко уже замужем и имеет одного двух детей.
После еды мы с Тутеми и Шотоми несколько часов проработали на огородах, а потом, освежившись купанием в реке, вернулись в шабоно. На площади тесной кучкой сидело несколько мужчин с раскрашенными черной краской лицами и телами. Кое-кто сдирал кору с толстых веток.
– Кто эти люди? – спросила я.
– Ты их разве не узнаешь? – рассмеялась Тутеми. – Это же Ирамамове и мужчины, которые уходили с ним вчера в лес.
– А почему они такие черные? – Ирамамове! – крикнула Тутеми. – Белая Девушка хочет знать, почему у вас черные лица? – спросила она и убежала в хижину.
– Хорошо, что ты убегаешь, – сказал, поднимаясь, Ирамамове. – Ребенок в твоем чреве мог бы добавить воды в мамукори. и ослабить его. – И он, нахмурившись, повернулся к нам с Шотоми. Не дав ему ничего сказать, Шотоми втащила меня за руку в хижину Этевы.
То и дело прыская от смеха, Шотоми пояснила, что никому, кто побывал в этот день в воде, не полагается даже подходить к мужчинам, занятым приготовлением кураре.
Считалось, что вода ослабляет яд. – Если мамукори не подействует как надо, он обвинит в этом тебя.
– А я так хотела посмотреть, как они будут готовить мамукори, –разочарованно протянула я.
– Очень надо смотреть на такое! – сказала, садясь, Ритими. – Я тебе и так расскажу, что они будут делать. – Она зевнула, потянулась, собрала в кучку банановые листья, на которых спала, и постелила на земле свежие. – Мужчины раскрашены в черное, потому что мамукори годится не только для охоты, но и для войны, – сказала Ритими, приглашая меня сесть рядом. Очистив банан, она с полным ртом рассказала, как мужчины кипятят лиану мамукори, пока та не превратится в темное варево. Потом для густоты добавляется высушенная лиана ашукамаки.
Когда смесь в достаточной степени уваривается, ею можно смазывать наконечники стрел.
Махнув на все рукой, я стала помогать Тутеми готовить табачные листья для просушки. Следуя ее подробным наставлениям, я разрывала каждый лист вдоль жилки снизу вверх, так что он слегка закручивался, а потом целыми связками подвешивала их к стропилам. С того места, где я сидела, мне не было видно, что происходит перед хижиной Ирамамове. Вокруг работающих мужчин столпились ребятишки в надежде, что их попросят помочь. Нечего и удивляться, что никто из детей не купался сегодня в реке.
– Принеси-ка воды из ручья, – велел Ирамамове малышу Сисиве. – Да смотри не замочи ноги. Ступай по стволам, корням или камням. Если промокнешь, придется мне послать кого-нибудь другого.
День уже клонился к вечеру, когда Ирамамове заканчивал смешивание и уваривание кураре. – Вот теперь мамукори набирает силу. Я чувствую, как у меня засыпают руки. – Монотонным голосом он медленно запел заклинания духам яда, продолжая помешивать кураре.
На другой день, незадолго до полудня Ирамамове влетел в шабоно. – От мамукори никакого проку! Я подстрелил обезьяну, а она не умерла. Она убежала с торчащей в лапе бесполезной стрелой. – Ирамамове носился от хижины к хижине, ругая мужчин, помогавших ему готовить кураре. – Говорил же я вам, что нельзя было спать с женщинами. А теперь мамукори не действует. Если бы на нас сейчас напали враги, вы не смогли бы даже защитить своих женщин. Вы думаете, что вы храбрые воины. А толку от вас не больше, чем от ваших стрел. Корзины вам таскать, а не оружие! На мгновение, когда Ирамамове уселся на землю посреди деревенской площади, мне показалось, что он заплачет. – Я сам буду готовить яд. А вы все бестолочь, – бубнил он до тех пор, пока злость не выкипела и сам он совершенно не выдохся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73