Эти неучтивые мужланы-влахи тут проявили человечность и отвели казнимого, то есть меня, то есть принца, в повстречавшуюся канаву. А сами отошли в сторону, чтобы не оскорблять свой слух, а паче свое обоняние, извините. «Извините», конечно, это не пиши.
Принц, довольный своим рассказом, взглянул через колоннаду в сад и увидел, что погода улучшилась. Возникло жаркое южное солнышко, и стали заметны не только мокрые кусты или сырой туман, но и пышные хризантемы, порхающие бабочки, поющие птички. Стали выходить нарядно одетые господа, прогуливаться по посыпанным толченым кирпичом дорожкам, поглядывать в сторону трудящегося в своем кабинете Андроника.
Ага, это приезжие персоны. Давно ли в скучном зимнем Энейоне трудно было душу живую встретить? Теперь как военный лагерь кипит в имении и вокруг него, только что полевых кухонь не хватает. Верный Каллах в восторге и непрестанно подбадривает: «Всещедрейший! Столица вас ждет!» Андроник же обливает его ледяным душем осторожности: «Сколько тебе лет, Каллах? Тридцать пять? Мне в два раза больше. Поэтому я в десять раз лучше тебя знаю, как можно, надеясь захватить немногое, нечаянно потерять все!» Иногда он даже говорит: сидим мы с тобой в Энейоне и сидим. Чего у нас нет? Только птичьего молочка!
Принц встал с кушетки, чтобы в полный рост представиться зрителям, которые смотрят на него из сада. И сам еще раз взглянул на себя в венецианское зеркало, и с его вечным скептицизмом стало ему сугубо весело: конечно, складки на одеянии наверчены по всем правилам античной науки. Наверное, так тщательно и Юлий Цезарь не занимался своей одеждой, когда диктовал «Комментарии», точно так же в присутствии своих придворных и почитателей. Но взглянуть на себя трезво — старенький, горбатенький, косенький, лысенький. Господи, куда тебе в Юлии Цезари!
Тут Евматий не совсем вежливо спросил:
— Мы что ж, сегодня больше не будем писать? Принц прикинул по тени у гномоса — солнечных часов. До обеда не меньше часа. Если не заниматься диктовкой, то забавлять этих господ разговорами — бр-р!
— Пиши, пиши, — кивнул он нотарию, а сам снова присел на кушетку. — Итак, плененный принц, оставшись в относительном одиночестве, быстро отыскал сломанный сук, воткнул его в землю, стащил с себя воинский сагум и набросил на этот сук, сверху водрузил свой красивый пернатый шлем. А сам под прикрытием этого чучела бежал в сторону леса. Премудрые же влахи, занятые беседой друг с другом и доглядывая в сторону сагума и пышного шлема, остались с носом.
Принц захохотал, вновь переживая свой триумф тридцатилетней давности.
— Ну как? — спросил он у нотария. — Ведь все это истинная правда.
— Правда-то правда… — Евматий напустил на себя постное выражение лица.
— Что ты хочешь сказать? — переспросил Андроник. — Ну говори, заранее дарую тебе милость.
— У Юлия Цезаря и поступки все высокие — сикамбров усмирил, Лугдун завоевал. А у вас все дела со смазливыми племянницами или в отхожей яме.
— Что? — вскричал принц, вскакивая и чувствуя, как холодеет от гнева. Но тут же сообразил, что глупо выглядит в глазах нотария, да и на виду наблюдающих из сада господ. Он всю жизнь постигал науку «властвовать собой» и знал, что лучший метод этой науки — над собою смеяться. И он рассмеялся, успокаиваясь.
— Ты прав, как всегда, Евматий, твое блаженство! Но что же делать, что же делать — такова современность по сравнению с древностью. Нет великих дел, их нет!
Однако мемуарописание рано или поздно надо было кончать, и Андроник с ближней свитой перешли в гардеробную. Там принц снял философскую свою хламиду, и ее повесили в шкаф до лучших времен, а вот выбрать другое было несколько затруднительным. Гостей множество — надеть ради этого придворную далматику из парчи? Но принц официально еще не реабилитирован, следовательно, нет у него никаких чинов, а самовольничать в этом деле, значит, давать новый повод к новым кривотолкам. Пожалуйста, выбирайте, ваше высочество: стола — белое льняное платье без всяких украшений; палла, похожее на женское платье длиннополое, с богатой вышивкой по кайме; гиматий, летний балахон спортивного типа, хорош для домашних приемов и малых выходов…
По утрам в гардеробной у принца собиралось нечто вроде современной пятиминутки или планерки — определялись всем дела на весь день, сам принц тоже мог получить себе задание. И сейчас присутствовали кроме прочих Цинциллук, его главный домоправитель, Дасиот, заведующий гардеробом. Между прочим, все они соответствовали таким же чинам в царском дворце, только не имели пышных титулов римского происхождения. Но были готовы полностью перенять всю власть и при престоле и таким образом являлись, опять же выражаясь нашей терминологией, теневым кабинетом оппозиции.
Из них только Каллах не принимал участия в разговоре, он глядел на клепсидру — водяные часы, ожидая, когда истекут последние капли в стеклянном цилиндре и надо будет его перевернуть и ударить в гонг — полдень!
— Эй, ребята, ребята! — встревожился Андроник, тоже глядя на часы. — Сейчас ударит полдень, все они хлынут в триклиний, гости, а мы еще не готовы. Пожалуй, надену вот это простое, льняное белое. Они все шикарно облачены в золото и серебро, а принц будет в простом, как песня!
Все захлопали удачному выражению сюзерена. Пока он одевается, мы несколько слов скажем по поводу выражения «ребята». Даже при особе Александра Македонского были эти самые «ребята» — этеры, синэтайры, близкие соратники, компаньоны, один из них, Дамокл, как известно, и на троне царском посидел, другие стали диадохами при разделе монархии… Так что чему ж удивляться, если Андроник, во всем следовавший классическим образцам, своих ближних, которые таскались за ним по всем походам и ссылкам, называл просто — ребята?
— А это кто там в саду возле Исаака рыжего длинный такой и с головой как огурец? — спросил принц, переодеваясь.
— Это Андроник Ангел, ваш тезка и троюродный братец, разве вы не узнали? Прибыл со вчерашним конвоем.
— О, святой Георгий, это же действительно он. Вот кого не ожидал я здесь встретить. Знать, у Ксении-Марии и ее красавчика протосеваста дела плохи, раз такие ангелы к нам слетаются. А это кто рядом с ним, такой благостный и глазками помаргивает?
— Это его новый нотарий Никита Акоминат, брат того писателя, знаете, который теперь архиепископ в Афинах. Он историк, говорят, что пишет хронику.
— Что ж, он действительно ученый человек? И тут в разговор вмешался нотарий принца диакон Евматий.
— Ничего особенного. Я с ним учился вместе в философской школе во Студитах. Так, способности ниже среднего. Сухарь!
— Ого-го! — засмеялся принц, с ним все синэтеры. — Евматий наш ревнует! Значит, он действительно чем-то интересен, этот Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
Принц, довольный своим рассказом, взглянул через колоннаду в сад и увидел, что погода улучшилась. Возникло жаркое южное солнышко, и стали заметны не только мокрые кусты или сырой туман, но и пышные хризантемы, порхающие бабочки, поющие птички. Стали выходить нарядно одетые господа, прогуливаться по посыпанным толченым кирпичом дорожкам, поглядывать в сторону трудящегося в своем кабинете Андроника.
Ага, это приезжие персоны. Давно ли в скучном зимнем Энейоне трудно было душу живую встретить? Теперь как военный лагерь кипит в имении и вокруг него, только что полевых кухонь не хватает. Верный Каллах в восторге и непрестанно подбадривает: «Всещедрейший! Столица вас ждет!» Андроник же обливает его ледяным душем осторожности: «Сколько тебе лет, Каллах? Тридцать пять? Мне в два раза больше. Поэтому я в десять раз лучше тебя знаю, как можно, надеясь захватить немногое, нечаянно потерять все!» Иногда он даже говорит: сидим мы с тобой в Энейоне и сидим. Чего у нас нет? Только птичьего молочка!
Принц встал с кушетки, чтобы в полный рост представиться зрителям, которые смотрят на него из сада. И сам еще раз взглянул на себя в венецианское зеркало, и с его вечным скептицизмом стало ему сугубо весело: конечно, складки на одеянии наверчены по всем правилам античной науки. Наверное, так тщательно и Юлий Цезарь не занимался своей одеждой, когда диктовал «Комментарии», точно так же в присутствии своих придворных и почитателей. Но взглянуть на себя трезво — старенький, горбатенький, косенький, лысенький. Господи, куда тебе в Юлии Цезари!
Тут Евматий не совсем вежливо спросил:
— Мы что ж, сегодня больше не будем писать? Принц прикинул по тени у гномоса — солнечных часов. До обеда не меньше часа. Если не заниматься диктовкой, то забавлять этих господ разговорами — бр-р!
— Пиши, пиши, — кивнул он нотарию, а сам снова присел на кушетку. — Итак, плененный принц, оставшись в относительном одиночестве, быстро отыскал сломанный сук, воткнул его в землю, стащил с себя воинский сагум и набросил на этот сук, сверху водрузил свой красивый пернатый шлем. А сам под прикрытием этого чучела бежал в сторону леса. Премудрые же влахи, занятые беседой друг с другом и доглядывая в сторону сагума и пышного шлема, остались с носом.
Принц захохотал, вновь переживая свой триумф тридцатилетней давности.
— Ну как? — спросил он у нотария. — Ведь все это истинная правда.
— Правда-то правда… — Евматий напустил на себя постное выражение лица.
— Что ты хочешь сказать? — переспросил Андроник. — Ну говори, заранее дарую тебе милость.
— У Юлия Цезаря и поступки все высокие — сикамбров усмирил, Лугдун завоевал. А у вас все дела со смазливыми племянницами или в отхожей яме.
— Что? — вскричал принц, вскакивая и чувствуя, как холодеет от гнева. Но тут же сообразил, что глупо выглядит в глазах нотария, да и на виду наблюдающих из сада господ. Он всю жизнь постигал науку «властвовать собой» и знал, что лучший метод этой науки — над собою смеяться. И он рассмеялся, успокаиваясь.
— Ты прав, как всегда, Евматий, твое блаженство! Но что же делать, что же делать — такова современность по сравнению с древностью. Нет великих дел, их нет!
Однако мемуарописание рано или поздно надо было кончать, и Андроник с ближней свитой перешли в гардеробную. Там принц снял философскую свою хламиду, и ее повесили в шкаф до лучших времен, а вот выбрать другое было несколько затруднительным. Гостей множество — надеть ради этого придворную далматику из парчи? Но принц официально еще не реабилитирован, следовательно, нет у него никаких чинов, а самовольничать в этом деле, значит, давать новый повод к новым кривотолкам. Пожалуйста, выбирайте, ваше высочество: стола — белое льняное платье без всяких украшений; палла, похожее на женское платье длиннополое, с богатой вышивкой по кайме; гиматий, летний балахон спортивного типа, хорош для домашних приемов и малых выходов…
По утрам в гардеробной у принца собиралось нечто вроде современной пятиминутки или планерки — определялись всем дела на весь день, сам принц тоже мог получить себе задание. И сейчас присутствовали кроме прочих Цинциллук, его главный домоправитель, Дасиот, заведующий гардеробом. Между прочим, все они соответствовали таким же чинам в царском дворце, только не имели пышных титулов римского происхождения. Но были готовы полностью перенять всю власть и при престоле и таким образом являлись, опять же выражаясь нашей терминологией, теневым кабинетом оппозиции.
Из них только Каллах не принимал участия в разговоре, он глядел на клепсидру — водяные часы, ожидая, когда истекут последние капли в стеклянном цилиндре и надо будет его перевернуть и ударить в гонг — полдень!
— Эй, ребята, ребята! — встревожился Андроник, тоже глядя на часы. — Сейчас ударит полдень, все они хлынут в триклиний, гости, а мы еще не готовы. Пожалуй, надену вот это простое, льняное белое. Они все шикарно облачены в золото и серебро, а принц будет в простом, как песня!
Все захлопали удачному выражению сюзерена. Пока он одевается, мы несколько слов скажем по поводу выражения «ребята». Даже при особе Александра Македонского были эти самые «ребята» — этеры, синэтайры, близкие соратники, компаньоны, один из них, Дамокл, как известно, и на троне царском посидел, другие стали диадохами при разделе монархии… Так что чему ж удивляться, если Андроник, во всем следовавший классическим образцам, своих ближних, которые таскались за ним по всем походам и ссылкам, называл просто — ребята?
— А это кто там в саду возле Исаака рыжего длинный такой и с головой как огурец? — спросил принц, переодеваясь.
— Это Андроник Ангел, ваш тезка и троюродный братец, разве вы не узнали? Прибыл со вчерашним конвоем.
— О, святой Георгий, это же действительно он. Вот кого не ожидал я здесь встретить. Знать, у Ксении-Марии и ее красавчика протосеваста дела плохи, раз такие ангелы к нам слетаются. А это кто рядом с ним, такой благостный и глазками помаргивает?
— Это его новый нотарий Никита Акоминат, брат того писателя, знаете, который теперь архиепископ в Афинах. Он историк, говорят, что пишет хронику.
— Что ж, он действительно ученый человек? И тут в разговор вмешался нотарий принца диакон Евматий.
— Ничего особенного. Я с ним учился вместе в философской школе во Студитах. Так, способности ниже среднего. Сухарь!
— Ого-го! — засмеялся принц, с ним все синэтеры. — Евматий наш ревнует! Значит, он действительно чем-то интересен, этот Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162