Дальше... Пафнутьев удивился звонку Колова... В самом деле, зачем тому звонить прокурору из-за какого-то убийства, если их на день случается по несколько? Мало ли, кого удавили, утопили, угробили...
"А, ерунда! — мысленно отмахнулся от собственных сомнений Анцыферов. — В конце концов, Пафнутьев он и есть Пафнутьев. И не более того. Специалист по семейным скандалам и отчаянный борец с самозастройщиками. Все! Иди, мальчик, гуляй! А может, позвонить Колову? Нет, совсем ни к чему. Он попросил об одолжении? Я выполнил просьбу. Назначил на расследование человека, который никогда убийствами не занимался. Так что и ты, Колов, иди гуляй. Все, отвалите! Надоели!” — произнеся мысленно эти слова, вытолкав из себя всех, кто внушал ему беспокойство, Анцыферов почувствовал уверенность. И чтобы окончательно избавиться от дурных предчувствий, решительно набрал номер парикмахерской.
* * *
Выйдя из кабинета прокурора, Пафнутьев постоял в растерянности, взлохматил шевелюру, поскольку думать мог только при взлохмаченных волосах, и вышел на улицу. Слепящее солнце набрало силу и день обещал быть таким же нестерпимо знойным, как и предыдущие. Почти две недели стояла изнуряющая жара и переносить ее становилось все труднее. Кто отсиживался дома, время от времени забираясь под холодный душ, кто ехал за город, и улицы выглядели свободнее, чем обычно. Но Пафнутьев не мог позволить себе даже снять пиджак — ему нужны были карманы для блокнота, удостоверения, ручки, проездного билета, ключей и всей той мелочи, которую служивые люди вынуждены таскать с собой повсюду. Единственное, что он сделал — снял и сунул в карман галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки, сразу из следователя превратившись в простого прохожего.
«Так, Павел Николаевич, — сказал он себе, заложив руки за спину и размеренно вышагивая по направлению к перекрестку. — Попробуем понять, что происходит... Спозаранку нашему Анцышке звонит генерал Колов и сообщает сведения, которые выглядят несколько преждевременными. Тем не менее, осведомленность Колова в общем-то легко объясняется... По своим каналам узнал. Хорошо, допустим...»
Пафнутьев остановился перед светофором, дождался, пока вспыхнет зеленый, пока промчатся отчаянные водители, испытывающие судьбу красным светом, и лишь после этого перешел улицу.
"Продолжим, Павел Николаевич... Как бы там ни было, убийству придается большое значение в высших кругах нашего города. Но что делает Анцышка! Он назначает следователя не просто неопытного, но и весьма недалекого, то есть тебя, Павел Николаевич”.
Пафнутьев не боялся употреблять по отношению к себе самые жесткие слова, его самолюбие это нисколько не затрагивало. Он прекрасно знал, что о нем думает тот или иной человек, как оценивает его умственные способности, как относится к его одежде, привычкам, внешности. Возможно, если интуиция пересиливала ум, а может быть, ум был замаскирован настолько тщательно, что никак не проявлял себя даже в самых необходимых случаях. Как бы там ни было, Пафнутьев после трех минут общения уже знал, что Анцыферов считает его если и не туповатым, то явно неспособным к, работе, требующей смекалки, хватки, быстроты. Но Пафнутьев никогда не пытался исправить впечатление о себе в чьих-то глазах. Ему доставляло удовольствие оставаться как бы неузнанным, непонятым. Может быть, именно эта черта характера и привела его когда-то в следственные коридоры. Во всяком случае, его не тревожило, как глубоко он пал в тех или иных представлениях, вполне довольствуясь тем, что сам к себе относился неплохо, кое за что даже уважал себя, принимал от себя поздравления, такое тоже случалось. Наверное, это было тщеславие.
«Что происходит... К расследованию Анцышка подключает не многоопытного Дубовика, не Чистякова, необычайно самолюбивого и гордого, а потому неутомимого, не разгорающуюся звезду Спицкого... Нет, он назначает тебя. Вывод? А вывод простой — у Анцышки появился свой человек... И ему требуется место. А ты, завалив расследование, такое место освободишь... Ох и умный ты, Павел Николаевич, до чего же ты все-таки умный!»
На месте убийства уже ничего не напоминало об утренних выстрелах. Спешили по своим делам прохожие, по тому месту, где лежал несчастный Пахомов несколько раз прошла поливальная машина, от горячего асфальта вода поднималась паром и высыхала прямо на глазах. Рядом прохаживался взмокший на жаре участковый, невдалеке, в тени деревьев, лакомились мороженым оперативники, присланные уголовным розыском. Ждали указаний. Едва взглянув на них, Пафнутьев утвердился в своих подозрениях — от него ждут провала. Оба они, Ерцев и Манякин, были известны нерасторопностью, если не сказать бестолковостью. Вряд ли о ком-то еще рассказывали столько забавных историй. “Компания, однако же, подбирается еще та... — подумал Пафнутьев. — Если явится Худолей в качестве эксперта, то можно сливать воду..."
— Привет, Паша! — раздался радостный возглас и кто-то хлопнул его сзади по плечу. Пафнутьев обернулся. Так и есть. Худолей. Длинный, с нервно искривленным ртом, в облаке легкого перегара, с какими-то по-бабьи несчастными глазами. Не то умолял понять и простить, не то пытался внушить сочувствие к своей незадавшейся судьбе, но оба предположения были ошибочными. Пафнутьев прекрасно знал, что за этим просящим выражением — Худолею наверняка не хватало на бутылку водки.
— Рад тебя видеть, — ответил Пафнутьев и направился к участковому. Тот, похоже, был здесь самым толковым человеком, но и от него ничего нового узнать не удалось. — Так, — проговорил Пафнутьев. — И это все? — поскольку Пахомов, отброшенный зарядом, упал на траву, на тротуаре были нарисованы лишь его ноги.
— Они даже не остановились. На ходу бабахнули и сразу в переулок. И ищи-свищи.
— Какой мотоцикл?
— А черт его знает! Я попытался опросить кое-кого... Говорят, старый. Как я понимаю, он был не столько старый, сколько грязный. И это не случайно, грязь оправдывала и то, что номера прочитать невозможно, и цвет не все увидят, и модель не рассмотрят... Готовились ребята, это однозначно.
— А седоки? — спросил Пафнутьев, уже догадываясь об ответах.
— Паша, ты знаешь, как они ездят... Шлем с очками закрывает все лицо. Единственное, что можно сказать — глушитель на мотоцикле не был снят. Нынешние пижоны его снимают, чтоб треску было больше, это треск приводит их в восторженное состояние. Так вот, здесь глушитель был на месте. Грамотно, в общем-то, зачем шум поднимать.
— Сколько было выстрелов?
— Знаешь, могу ошибиться, но кажется, дуплетом из двух стволов. Я видел этого парня, когда он еще здесь лежал... Тут в другом странность — участковый посмотрел на Пафнутьева, словно проверяя, готов ли тот воспринять то, что он скажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
"А, ерунда! — мысленно отмахнулся от собственных сомнений Анцыферов. — В конце концов, Пафнутьев он и есть Пафнутьев. И не более того. Специалист по семейным скандалам и отчаянный борец с самозастройщиками. Все! Иди, мальчик, гуляй! А может, позвонить Колову? Нет, совсем ни к чему. Он попросил об одолжении? Я выполнил просьбу. Назначил на расследование человека, который никогда убийствами не занимался. Так что и ты, Колов, иди гуляй. Все, отвалите! Надоели!” — произнеся мысленно эти слова, вытолкав из себя всех, кто внушал ему беспокойство, Анцыферов почувствовал уверенность. И чтобы окончательно избавиться от дурных предчувствий, решительно набрал номер парикмахерской.
* * *
Выйдя из кабинета прокурора, Пафнутьев постоял в растерянности, взлохматил шевелюру, поскольку думать мог только при взлохмаченных волосах, и вышел на улицу. Слепящее солнце набрало силу и день обещал быть таким же нестерпимо знойным, как и предыдущие. Почти две недели стояла изнуряющая жара и переносить ее становилось все труднее. Кто отсиживался дома, время от времени забираясь под холодный душ, кто ехал за город, и улицы выглядели свободнее, чем обычно. Но Пафнутьев не мог позволить себе даже снять пиджак — ему нужны были карманы для блокнота, удостоверения, ручки, проездного билета, ключей и всей той мелочи, которую служивые люди вынуждены таскать с собой повсюду. Единственное, что он сделал — снял и сунул в карман галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки, сразу из следователя превратившись в простого прохожего.
«Так, Павел Николаевич, — сказал он себе, заложив руки за спину и размеренно вышагивая по направлению к перекрестку. — Попробуем понять, что происходит... Спозаранку нашему Анцышке звонит генерал Колов и сообщает сведения, которые выглядят несколько преждевременными. Тем не менее, осведомленность Колова в общем-то легко объясняется... По своим каналам узнал. Хорошо, допустим...»
Пафнутьев остановился перед светофором, дождался, пока вспыхнет зеленый, пока промчатся отчаянные водители, испытывающие судьбу красным светом, и лишь после этого перешел улицу.
"Продолжим, Павел Николаевич... Как бы там ни было, убийству придается большое значение в высших кругах нашего города. Но что делает Анцышка! Он назначает следователя не просто неопытного, но и весьма недалекого, то есть тебя, Павел Николаевич”.
Пафнутьев не боялся употреблять по отношению к себе самые жесткие слова, его самолюбие это нисколько не затрагивало. Он прекрасно знал, что о нем думает тот или иной человек, как оценивает его умственные способности, как относится к его одежде, привычкам, внешности. Возможно, если интуиция пересиливала ум, а может быть, ум был замаскирован настолько тщательно, что никак не проявлял себя даже в самых необходимых случаях. Как бы там ни было, Пафнутьев после трех минут общения уже знал, что Анцыферов считает его если и не туповатым, то явно неспособным к, работе, требующей смекалки, хватки, быстроты. Но Пафнутьев никогда не пытался исправить впечатление о себе в чьих-то глазах. Ему доставляло удовольствие оставаться как бы неузнанным, непонятым. Может быть, именно эта черта характера и привела его когда-то в следственные коридоры. Во всяком случае, его не тревожило, как глубоко он пал в тех или иных представлениях, вполне довольствуясь тем, что сам к себе относился неплохо, кое за что даже уважал себя, принимал от себя поздравления, такое тоже случалось. Наверное, это было тщеславие.
«Что происходит... К расследованию Анцышка подключает не многоопытного Дубовика, не Чистякова, необычайно самолюбивого и гордого, а потому неутомимого, не разгорающуюся звезду Спицкого... Нет, он назначает тебя. Вывод? А вывод простой — у Анцышки появился свой человек... И ему требуется место. А ты, завалив расследование, такое место освободишь... Ох и умный ты, Павел Николаевич, до чего же ты все-таки умный!»
На месте убийства уже ничего не напоминало об утренних выстрелах. Спешили по своим делам прохожие, по тому месту, где лежал несчастный Пахомов несколько раз прошла поливальная машина, от горячего асфальта вода поднималась паром и высыхала прямо на глазах. Рядом прохаживался взмокший на жаре участковый, невдалеке, в тени деревьев, лакомились мороженым оперативники, присланные уголовным розыском. Ждали указаний. Едва взглянув на них, Пафнутьев утвердился в своих подозрениях — от него ждут провала. Оба они, Ерцев и Манякин, были известны нерасторопностью, если не сказать бестолковостью. Вряд ли о ком-то еще рассказывали столько забавных историй. “Компания, однако же, подбирается еще та... — подумал Пафнутьев. — Если явится Худолей в качестве эксперта, то можно сливать воду..."
— Привет, Паша! — раздался радостный возглас и кто-то хлопнул его сзади по плечу. Пафнутьев обернулся. Так и есть. Худолей. Длинный, с нервно искривленным ртом, в облаке легкого перегара, с какими-то по-бабьи несчастными глазами. Не то умолял понять и простить, не то пытался внушить сочувствие к своей незадавшейся судьбе, но оба предположения были ошибочными. Пафнутьев прекрасно знал, что за этим просящим выражением — Худолею наверняка не хватало на бутылку водки.
— Рад тебя видеть, — ответил Пафнутьев и направился к участковому. Тот, похоже, был здесь самым толковым человеком, но и от него ничего нового узнать не удалось. — Так, — проговорил Пафнутьев. — И это все? — поскольку Пахомов, отброшенный зарядом, упал на траву, на тротуаре были нарисованы лишь его ноги.
— Они даже не остановились. На ходу бабахнули и сразу в переулок. И ищи-свищи.
— Какой мотоцикл?
— А черт его знает! Я попытался опросить кое-кого... Говорят, старый. Как я понимаю, он был не столько старый, сколько грязный. И это не случайно, грязь оправдывала и то, что номера прочитать невозможно, и цвет не все увидят, и модель не рассмотрят... Готовились ребята, это однозначно.
— А седоки? — спросил Пафнутьев, уже догадываясь об ответах.
— Паша, ты знаешь, как они ездят... Шлем с очками закрывает все лицо. Единственное, что можно сказать — глушитель на мотоцикле не был снят. Нынешние пижоны его снимают, чтоб треску было больше, это треск приводит их в восторженное состояние. Так вот, здесь глушитель был на месте. Грамотно, в общем-то, зачем шум поднимать.
— Сколько было выстрелов?
— Знаешь, могу ошибиться, но кажется, дуплетом из двух стволов. Я видел этого парня, когда он еще здесь лежал... Тут в другом странность — участковый посмотрел на Пафнутьева, словно проверяя, готов ли тот воспринять то, что он скажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119