— А нельзя без меня? Если вам все равно, пошлю Ильина. Будь здоров.
Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
— Объясняю… Кто это? — спросил он по телефону. — Николай Гордеевич у вас не объявлялся? Куда уехал? — Директор нажал на рычаг и снова стал набирать номер. — Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец успокоились. Верно я говорю? — Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим…
— Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу, надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофёр пьян в стельку. Кто его знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не беспокойся. — Он закончил телефонный разговор. — Вы спросите почему? Много я видел. И войну прошёл. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде всего жить.
Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки помирать не хочется. А тут… Или я чего-то не понимаю, или ненормальность какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит, человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
— Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. — Пока директор совхоза разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. — В настоящее время я знаю не больше», чем следователь, который вёл расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне понятны. По-человечески, по-граждански…
— А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я виноват. Обидел чем-то её. Не создал условии. Может, Иванов, Петров, Сидоров…
— Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?
— С просьбой — нет. А когда её выбрали в группу народного контроля, пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив поможет. А кто её знает, может, она кого обидела или её… Верно я говорю?
— Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или злоупотребление?
— Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
— И все-таки подробнее, пожалуйста.
— Я уж и не припомню всего.
— Выходит, у неё были враги?
— Не знаю. В этом как раз и следует разобраться…
В дверях появился заспанный, растрёпанный человек.
— Звали, Емельян Захарыч?
— Звал, Еремеев, звал. — Мурзин поморщился. — Причесался бы для порядку. Стыдно…
— Ладно уж, мои вороные-пристяжные не обидются…
— Перед людьми стыдно. Вот что, если опять из Песковского пруда будешь воду возить, поставлю навоз чистить!
— Так эвон какого кругаля давать…
— Надо будет, так и за двадцать вёрст ездить будешь!
Это тебе не свиньи, а люди! Верно я говорю?
Мужчина провёл рукой по взлохмаченной голове и медленно вышел из кабинета.
— Вот так работаем, — покачал головой директор совхоза. — Пока сам носом не ткнёшь, не слушаются… Ну, какие ещё у вас вопросы? Давайте уж вс„ выяснять.
Я улыбнулся:
— Ну, сразу так, наверное, не получится.
— Ясное дело.
— Залесская упоминала в предсмертном письме о своей связи с кем-то. Может быть, это был кто-то из работников совхоза. У вас нет никаких предположений?
Мурзин посуровел:
— Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным… Не везёт нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что?
— Почему?
— Болтают, что Залесская имела в виду именно его.
— Предположим, вдруг действительно он?
Мурзин ответил резко и категорически:
— Не верю!
— Тогда что ему бояться?
— Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?
Зачем человеку ронять авторитет?
— Возможно. Я Ильина не знаю… А он давно у вас работает?
— Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там другие, а я ему верю.
— Если не Ильин, как вы говорите, то значит — другой. У вас подозрений нет?
— Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом студенты помогали строить. Из Томска.
Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты — народ молодой, горячий. Ещё — механизаторы из других мест. Рабочих рук не хватает…
— Значит, местных, своих вы исключаете?
— Об этом я не говорю. Но если бы наш, пошли бы разговоры. Все знают друг друга…
— Вы же не доверяете сплетням…
Емельян Захарович усмехнулся:
— И то верно. Действительно. На чужой роток не накинешь платок. Короче, не знаю. Напраслину возводить не буду.
В конце нашей беседы Емельян Захарович поинтересовался:
— Вы где думаете свою резиденцию организовать? Понадобится небось помещение, чтоб с людьми говорить?
— Скорее всего, в комнате милиции… — неопределённо сказал я.
— Зачем вам там тесниться? Могу предложить рядом, через две двери, кабинет главного зоотехника. Пустует.
— Так сказать, зоотехник устроился поближе к производству…
— Кадры — больной вопрос. — Он вдруг улыбнулся: — Как следователь, помогите подыскать специалиста.
— Кого я обычно ищу, вам не подойдёт…
— Да, работа у вас не из весёлых…
Мурзин стал поглядывать на часы.
— За один раз нельзя объять необъятное, — поднялся я. — Надеюсь, у нас ещё будет время встретиться.
— У вас-то да. У меня оно на вес золота. Для меня самые подходящие часы или утром, часиков в пять, или вечером, где-то около двенадцати.
— Ночью?
— Мне ночью удобнее. Сами видели, все время отрывают. А нужна тихая, спокойная обстановка. Верно я говорю?
— Ладно, значит, ещё встретимся, — сказал я. — Кстати, оформим нашу беседу.
— Как вам нужно. Я от своих слов не отказываюсь…
Только, ради Христа, не сейчас. Спешу.
Емельян Захарович распорядился, чтобы мне открыли кабинет главного зоотехника. Секретарша директора вытерла пыль. Принесла горшок с цветами.
— Вечером, после работы, придёт уборщица и вымоет все основательно.
На небольшом письменном столе под стеклом — прошлогодний календарь. Со стены улыбается румяная девушка в белом халате и косынке. Из-под её полной руки сердито смотрит бурая корова. «Соблюдай чистоту на рабочем месте!» — призывает плакат.
Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами.
И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия, С закрытыми ставнями, с потёками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
— Объясняю… Кто это? — спросил он по телефону. — Николай Гордеевич у вас не объявлялся? Куда уехал? — Директор нажал на рычаг и снова стал набирать номер. — Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец успокоились. Верно я говорю? — Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим…
— Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу, надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофёр пьян в стельку. Кто его знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не беспокойся. — Он закончил телефонный разговор. — Вы спросите почему? Много я видел. И войну прошёл. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде всего жить.
Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки помирать не хочется. А тут… Или я чего-то не понимаю, или ненормальность какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит, человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
— Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. — Пока директор совхоза разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. — В настоящее время я знаю не больше», чем следователь, который вёл расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне понятны. По-человечески, по-граждански…
— А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я виноват. Обидел чем-то её. Не создал условии. Может, Иванов, Петров, Сидоров…
— Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?
— С просьбой — нет. А когда её выбрали в группу народного контроля, пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив поможет. А кто её знает, может, она кого обидела или её… Верно я говорю?
— Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или злоупотребление?
— Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
— И все-таки подробнее, пожалуйста.
— Я уж и не припомню всего.
— Выходит, у неё были враги?
— Не знаю. В этом как раз и следует разобраться…
В дверях появился заспанный, растрёпанный человек.
— Звали, Емельян Захарыч?
— Звал, Еремеев, звал. — Мурзин поморщился. — Причесался бы для порядку. Стыдно…
— Ладно уж, мои вороные-пристяжные не обидются…
— Перед людьми стыдно. Вот что, если опять из Песковского пруда будешь воду возить, поставлю навоз чистить!
— Так эвон какого кругаля давать…
— Надо будет, так и за двадцать вёрст ездить будешь!
Это тебе не свиньи, а люди! Верно я говорю?
Мужчина провёл рукой по взлохмаченной голове и медленно вышел из кабинета.
— Вот так работаем, — покачал головой директор совхоза. — Пока сам носом не ткнёшь, не слушаются… Ну, какие ещё у вас вопросы? Давайте уж вс„ выяснять.
Я улыбнулся:
— Ну, сразу так, наверное, не получится.
— Ясное дело.
— Залесская упоминала в предсмертном письме о своей связи с кем-то. Может быть, это был кто-то из работников совхоза. У вас нет никаких предположений?
Мурзин посуровел:
— Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным… Не везёт нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что?
— Почему?
— Болтают, что Залесская имела в виду именно его.
— Предположим, вдруг действительно он?
Мурзин ответил резко и категорически:
— Не верю!
— Тогда что ему бояться?
— Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?
Зачем человеку ронять авторитет?
— Возможно. Я Ильина не знаю… А он давно у вас работает?
— Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там другие, а я ему верю.
— Если не Ильин, как вы говорите, то значит — другой. У вас подозрений нет?
— Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом студенты помогали строить. Из Томска.
Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты — народ молодой, горячий. Ещё — механизаторы из других мест. Рабочих рук не хватает…
— Значит, местных, своих вы исключаете?
— Об этом я не говорю. Но если бы наш, пошли бы разговоры. Все знают друг друга…
— Вы же не доверяете сплетням…
Емельян Захарович усмехнулся:
— И то верно. Действительно. На чужой роток не накинешь платок. Короче, не знаю. Напраслину возводить не буду.
В конце нашей беседы Емельян Захарович поинтересовался:
— Вы где думаете свою резиденцию организовать? Понадобится небось помещение, чтоб с людьми говорить?
— Скорее всего, в комнате милиции… — неопределённо сказал я.
— Зачем вам там тесниться? Могу предложить рядом, через две двери, кабинет главного зоотехника. Пустует.
— Так сказать, зоотехник устроился поближе к производству…
— Кадры — больной вопрос. — Он вдруг улыбнулся: — Как следователь, помогите подыскать специалиста.
— Кого я обычно ищу, вам не подойдёт…
— Да, работа у вас не из весёлых…
Мурзин стал поглядывать на часы.
— За один раз нельзя объять необъятное, — поднялся я. — Надеюсь, у нас ещё будет время встретиться.
— У вас-то да. У меня оно на вес золота. Для меня самые подходящие часы или утром, часиков в пять, или вечером, где-то около двенадцати.
— Ночью?
— Мне ночью удобнее. Сами видели, все время отрывают. А нужна тихая, спокойная обстановка. Верно я говорю?
— Ладно, значит, ещё встретимся, — сказал я. — Кстати, оформим нашу беседу.
— Как вам нужно. Я от своих слов не отказываюсь…
Только, ради Христа, не сейчас. Спешу.
Емельян Захарович распорядился, чтобы мне открыли кабинет главного зоотехника. Секретарша директора вытерла пыль. Принесла горшок с цветами.
— Вечером, после работы, придёт уборщица и вымоет все основательно.
На небольшом письменном столе под стеклом — прошлогодний календарь. Со стены улыбается румяная девушка в белом халате и косынке. Из-под её полной руки сердито смотрит бурая корова. «Соблюдай чистоту на рабочем месте!» — призывает плакат.
Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами.
И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия, С закрытыми ставнями, с потёками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80