Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники…
То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.
Несколько озадачил его вид: авоська, в ней — пара бутылок кефира, кулёчки, батон белого хлеба.
Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда сдержанного, необычно.
Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?
Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?
Грозного «Ива-Ва»?
— Ну, как трудимся?
— Трудимся, — сказал я, косясь на авоську. — Вчера прилетел из Барнаула… Ответ держать…
Что я ему объясняю? Ему лучше знать, зачем меня вызвали.
— Закончил дело? — Он подхватил меня под руку. Задержал перед автомобилем, сворачивающим в проулок.
— Вот, хочу доложить…
— Доложить… Зайдём ко мне, если есть время.
— Конечно. — Я был сбит с толку и покорно двинулся за ним, свернувшим вслед за машиной.
А квартира у него действительно в двух шагах. Мы поднялись на третий этаж одного из старинных домов, что приютились в небольших двориках, выходящих на улицу Кирова. Он порылся в карманах. Незло выругался:
— Вот непутёвая башка… — И позвонил.
Открыла нам аккуратная старушка в стёганом халате, однако претендующем на шик: атласные отвороты, обшлага…
— Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.
Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет, шесть лет…
Старушка протянула мне сухую тёплую ручку:
— Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.
Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.
Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем — незаконченный холст. Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую работу, и приложил палец к губам:
— Над ней она сейчас работает. Только — тс-с-с.
— Кто? — спросил я.
— Мама.
Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:
— Ванюша, а простокваши не было?
— Нет, мамуля, только кефир. — Он испуганно прикрыл картину и шёпотом предложил пройти в другую комнату.
Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.
Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.
— Ну рассказывай, — предложил Иван Васильевич, когда мы присели на диване.
Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания в Североозерском районе и Вышегодске.
Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.
Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдёшь до него по большому кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание, сколь большой властью облечён этот человек и как ничтожен ты caм со, своими делами и полномочиями.
И ещё меня всегда подавляла манера Ивана Васильевича говорить по телефону.
Находясь в круговерти дел, частенько знаешь, с какой просьбой, по какому делу ему звонят. Ведь иногда одно слово, полфразы могут пролить свет на суть разговора.
Иван Васильевич никогда не произносил «нет». Но по дальнейшему ходу событий я мог изредка узнавать, что он никогда не делал того, что хоть ничтожно противоречило закону или не касалось служебных дел…
Выслушав меня, Иван Васильевич сказал своим ровным, тихим голосом:
— Скушное дело, не правда ли?
Он попал почти в точку. Но я не хотел сдаваться:
— Пока сказать трудно. Я не собрал ещё достаточно фактов.
Зампрокурора медленно встал с дивана, подошёл к стеллажу. Достал пожелтевшую от времени книжицу, перелистал её:
— Вот послушай. «Ты — следователь. Государство доверило тебе ответственный участок судебно-прокурорской работы. Ты призван для борьбы с преступностью. Ты первый сталкиваешься с преступлением. Ты первый должен атаковать преступника. От тебя, от твоего умения, энергии, быстроты, настойчиьости, инициативы зависит многое… Ты-следователь. Завтра в твоё производство может поступить дело, которое доставит тебе много хлопот.
Ты будешь проверять одну версию за другой, и ты наконец можешь устать. Дело тебе надоест. Тебе покажется, что раскрыть его нельзя, что ты уже исчерпал все свои силы, все догадки, все возможности. Тебе захочется в бессилии опустить руки и сдать это дело в архив. Преодолей усталость, не опускай рук, не складывай оружия. Ты не имеешь на это права, потому что ты — следователь, ты поставлен на передний край, откуда не отступают…»
Он захлопнул брошюрку. Поставил на место. И снова сел рядом со мной.
— Неплохо сказано. Несколько по-военному. Это за счёт того времени, когда написаны эти строки. Тогда была война. Лев Шейнин…
Иван Васильевич замолчал. Признаться, на меня цитата произвела сильное впечатление. Особенно в контрасте е негромким голосом зампрокурора.
Мне показалось, что Иван Васильевич хочет настроить меня по-боевому. С одной стороны, понятно — новый ход крылатовскому делу дал он. А может, он действительно видит в нем какие-то другие пласты и повороты, чем первый следователь?
В любом случае его настойчивость и настрой подействовали на меня.
— Что ты намерен предпринять дальше? — спросил Иван Васильевич.
— Хочу встретиться с Залесским. Он должен приехать в Крылатое. — Я посмотрел на Ивана Васильевича, но он никак не отреагировал. — И ещё, я не очень удовлетворён экспертизой, проведённой медиками.
— Говорил с судмедэкспертом?
— Говорил.
Иван Васильевич сложил руки на животе. Я впервые отметил, что животик у него заметно выдаётся. Ловко сшитая генеральская форма обычно скрадывала это.
— Ну и что?
— Объяснить трудно. Надо провести эксгумацию трупа.
А там посмотрим. Если повторное заключение судмедэкспертизы совпадёт с первым… — Я развёл руками. — Трудно сказать тогда, какую версию отрабатывать.
— Да, слепо доверять экспертам не следует. — Он задумался. — На наше воображение часто действует бумага.
А если ещё с печатью… — Иван Васильевич усмехнулся. — Бумаги ведь пишутся людьми. Но я одному человеку очень доверяю. Запиши. — Я достал авторучку, записную книжку. — Яшин, Вячеслав Сергеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.
Несколько озадачил его вид: авоська, в ней — пара бутылок кефира, кулёчки, батон белого хлеба.
Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда сдержанного, необычно.
Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?
Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?
Грозного «Ива-Ва»?
— Ну, как трудимся?
— Трудимся, — сказал я, косясь на авоську. — Вчера прилетел из Барнаула… Ответ держать…
Что я ему объясняю? Ему лучше знать, зачем меня вызвали.
— Закончил дело? — Он подхватил меня под руку. Задержал перед автомобилем, сворачивающим в проулок.
— Вот, хочу доложить…
— Доложить… Зайдём ко мне, если есть время.
— Конечно. — Я был сбит с толку и покорно двинулся за ним, свернувшим вслед за машиной.
А квартира у него действительно в двух шагах. Мы поднялись на третий этаж одного из старинных домов, что приютились в небольших двориках, выходящих на улицу Кирова. Он порылся в карманах. Незло выругался:
— Вот непутёвая башка… — И позвонил.
Открыла нам аккуратная старушка в стёганом халате, однако претендующем на шик: атласные отвороты, обшлага…
— Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.
Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет, шесть лет…
Старушка протянула мне сухую тёплую ручку:
— Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.
Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.
Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем — незаконченный холст. Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую работу, и приложил палец к губам:
— Над ней она сейчас работает. Только — тс-с-с.
— Кто? — спросил я.
— Мама.
Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:
— Ванюша, а простокваши не было?
— Нет, мамуля, только кефир. — Он испуганно прикрыл картину и шёпотом предложил пройти в другую комнату.
Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.
Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.
— Ну рассказывай, — предложил Иван Васильевич, когда мы присели на диване.
Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания в Североозерском районе и Вышегодске.
Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.
Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдёшь до него по большому кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание, сколь большой властью облечён этот человек и как ничтожен ты caм со, своими делами и полномочиями.
И ещё меня всегда подавляла манера Ивана Васильевича говорить по телефону.
Находясь в круговерти дел, частенько знаешь, с какой просьбой, по какому делу ему звонят. Ведь иногда одно слово, полфразы могут пролить свет на суть разговора.
Иван Васильевич никогда не произносил «нет». Но по дальнейшему ходу событий я мог изредка узнавать, что он никогда не делал того, что хоть ничтожно противоречило закону или не касалось служебных дел…
Выслушав меня, Иван Васильевич сказал своим ровным, тихим голосом:
— Скушное дело, не правда ли?
Он попал почти в точку. Но я не хотел сдаваться:
— Пока сказать трудно. Я не собрал ещё достаточно фактов.
Зампрокурора медленно встал с дивана, подошёл к стеллажу. Достал пожелтевшую от времени книжицу, перелистал её:
— Вот послушай. «Ты — следователь. Государство доверило тебе ответственный участок судебно-прокурорской работы. Ты призван для борьбы с преступностью. Ты первый сталкиваешься с преступлением. Ты первый должен атаковать преступника. От тебя, от твоего умения, энергии, быстроты, настойчиьости, инициативы зависит многое… Ты-следователь. Завтра в твоё производство может поступить дело, которое доставит тебе много хлопот.
Ты будешь проверять одну версию за другой, и ты наконец можешь устать. Дело тебе надоест. Тебе покажется, что раскрыть его нельзя, что ты уже исчерпал все свои силы, все догадки, все возможности. Тебе захочется в бессилии опустить руки и сдать это дело в архив. Преодолей усталость, не опускай рук, не складывай оружия. Ты не имеешь на это права, потому что ты — следователь, ты поставлен на передний край, откуда не отступают…»
Он захлопнул брошюрку. Поставил на место. И снова сел рядом со мной.
— Неплохо сказано. Несколько по-военному. Это за счёт того времени, когда написаны эти строки. Тогда была война. Лев Шейнин…
Иван Васильевич замолчал. Признаться, на меня цитата произвела сильное впечатление. Особенно в контрасте е негромким голосом зампрокурора.
Мне показалось, что Иван Васильевич хочет настроить меня по-боевому. С одной стороны, понятно — новый ход крылатовскому делу дал он. А может, он действительно видит в нем какие-то другие пласты и повороты, чем первый следователь?
В любом случае его настойчивость и настрой подействовали на меня.
— Что ты намерен предпринять дальше? — спросил Иван Васильевич.
— Хочу встретиться с Залесским. Он должен приехать в Крылатое. — Я посмотрел на Ивана Васильевича, но он никак не отреагировал. — И ещё, я не очень удовлетворён экспертизой, проведённой медиками.
— Говорил с судмедэкспертом?
— Говорил.
Иван Васильевич сложил руки на животе. Я впервые отметил, что животик у него заметно выдаётся. Ловко сшитая генеральская форма обычно скрадывала это.
— Ну и что?
— Объяснить трудно. Надо провести эксгумацию трупа.
А там посмотрим. Если повторное заключение судмедэкспертизы совпадёт с первым… — Я развёл руками. — Трудно сказать тогда, какую версию отрабатывать.
— Да, слепо доверять экспертам не следует. — Он задумался. — На наше воображение часто действует бумага.
А если ещё с печатью… — Иван Васильевич усмехнулся. — Бумаги ведь пишутся людьми. Но я одному человеку очень доверяю. Запиши. — Я достал авторучку, записную книжку. — Яшин, Вячеслав Сергеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80