Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя надо. Грех — он всегда боком выйдет…
— Вы же сами говорили, что теперь, проще.
— Кому проще, а кому… Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у неё, наверное, тут было благополучно, — он повертел пальцем у виска.
— Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела…
— Не угодило вам нынешнее поколение, — улыбнулся я. — Ох, не угодило.
— Мне-то что. Я своё пожил. Пусть сами разбираются.
Нас все равно никто не слушает.
— А вы?
— Слушали. Попробуй я отцу слово поперёк сказать, Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены — мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово — закон. С малолетства приучена.
— Тоже не сладко. Горькая женская доля, — подзадорил я старика. — Рабство семейное, рабство общественное…
— Ишь, словечки понасочиняли, — усмехнулся ен. — Да вы-то почём знаете? Думаете, бабы только хрячили?
И веселиться не смели? Ещё как! На масленицу, на иванов день, на троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали… А нынче…
Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются» друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.
Всяк своё гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом…
(Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
— Интересный?.
— Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал… Ну, махонький, поперёк торчит…
— Бабочка?
— А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам шептались, вздыхали вс„… И что ей ещё надо было, не понимаю…
— Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?
— Он — мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.
— Не удостаивал?
— Говорят, шуры-амуры не крутил.
— А она внешне как?
— Что теперича толковать? Нету человека… Приятная была. Вежливая. Городская, одним словом. Жалко…
Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушёл в свой закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.
Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас — глубокая ночь.
Он вошёл прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова, бритая наголо, густые чёрные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе заправлены в хромовые сапоги.
— Мурзин, Емельян Захарович, — представился он. — Прошу извинить. Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь. Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная…
Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить, что мне надевать в первую очередь.
— Ничего, я понимаю… — пробормотал я, берясь то за рубашку, то за брюки, то за пиджак.
— Так вы ко мне сейчас зайдёте?
— Да-да, конечно.
…Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери, стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную лечебницу, В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна настежь. На столе — алый вымпел «За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края».
— Устроились ничего? — спросил он, когда я сел.
— Нормальнр.
— Правда, у нас не такой комфорт, как в городе… Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
— Правда, — кивнул я.
— Значит, с жильём в порядке?
— Да, конечно.
— Ну, тогда приступим к делу.
— Я слушаю.
— Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
— Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в прокуратуру… Какие?
Он хмыкнул, провёл пятернёй по гладкой голове-от затылка ко лбу и обратно.
— Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
— Вас не удовлетворили результаты проведённого следствия?
Мурзин покачал головой:
— С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права. Вы своё, я своё. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается. Верно я говорю?
— Все мы люди, — развёл я руками.
— Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же. Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто следователя подкупили… Который месяц пошёл со дня смерти Залесской, а все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я говорю? — Я кивнул. — Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка, парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия приедет — вроде гладко, другая приедет — все наоборот, сплошные непорядки. Верно я говорю? — Я опять кивнул. — И ещё. Руководитель совхоза кто?
Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в этом вопросе?
— Ну что ж, я вас понимаю…
— Погодите. Ну, несознательный элемент — это одно.
Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
— Вы можете сказать, кто именно приходил?
— Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. — Он загнул палец. — Воспитательница того же детсада Завражная, два. Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят, чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие, честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю, что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
Другой…
В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линёв осел в совхозе. Да и сам участковый выглядел очень молодо.
— Емельян Захарыч, район, — виновато произнесла она.
Мурзин сказал мне «извините» и схватил трубку одного из трех телефонов.
— Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там только что встали… Идёт нормально.
Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, — до сотых включительно. — Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Вы же сами говорили, что теперь, проще.
— Кому проще, а кому… Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у неё, наверное, тут было благополучно, — он повертел пальцем у виска.
— Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела…
— Не угодило вам нынешнее поколение, — улыбнулся я. — Ох, не угодило.
— Мне-то что. Я своё пожил. Пусть сами разбираются.
Нас все равно никто не слушает.
— А вы?
— Слушали. Попробуй я отцу слово поперёк сказать, Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены — мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово — закон. С малолетства приучена.
— Тоже не сладко. Горькая женская доля, — подзадорил я старика. — Рабство семейное, рабство общественное…
— Ишь, словечки понасочиняли, — усмехнулся ен. — Да вы-то почём знаете? Думаете, бабы только хрячили?
И веселиться не смели? Ещё как! На масленицу, на иванов день, на троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали… А нынче…
Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются» друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.
Всяк своё гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом…
(Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
— Интересный?.
— Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал… Ну, махонький, поперёк торчит…
— Бабочка?
— А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам шептались, вздыхали вс„… И что ей ещё надо было, не понимаю…
— Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?
— Он — мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.
— Не удостаивал?
— Говорят, шуры-амуры не крутил.
— А она внешне как?
— Что теперича толковать? Нету человека… Приятная была. Вежливая. Городская, одним словом. Жалко…
Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушёл в свой закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.
Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас — глубокая ночь.
Он вошёл прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова, бритая наголо, густые чёрные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе заправлены в хромовые сапоги.
— Мурзин, Емельян Захарович, — представился он. — Прошу извинить. Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь. Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная…
Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить, что мне надевать в первую очередь.
— Ничего, я понимаю… — пробормотал я, берясь то за рубашку, то за брюки, то за пиджак.
— Так вы ко мне сейчас зайдёте?
— Да-да, конечно.
…Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери, стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную лечебницу, В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна настежь. На столе — алый вымпел «За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края».
— Устроились ничего? — спросил он, когда я сел.
— Нормальнр.
— Правда, у нас не такой комфорт, как в городе… Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
— Правда, — кивнул я.
— Значит, с жильём в порядке?
— Да, конечно.
— Ну, тогда приступим к делу.
— Я слушаю.
— Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
— Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в прокуратуру… Какие?
Он хмыкнул, провёл пятернёй по гладкой голове-от затылка ко лбу и обратно.
— Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
— Вас не удовлетворили результаты проведённого следствия?
Мурзин покачал головой:
— С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права. Вы своё, я своё. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается. Верно я говорю?
— Все мы люди, — развёл я руками.
— Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же. Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто следователя подкупили… Который месяц пошёл со дня смерти Залесской, а все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я говорю? — Я кивнул. — Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка, парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия приедет — вроде гладко, другая приедет — все наоборот, сплошные непорядки. Верно я говорю? — Я опять кивнул. — И ещё. Руководитель совхоза кто?
Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в этом вопросе?
— Ну что ж, я вас понимаю…
— Погодите. Ну, несознательный элемент — это одно.
Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
— Вы можете сказать, кто именно приходил?
— Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. — Он загнул палец. — Воспитательница того же детсада Завражная, два. Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят, чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие, честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю, что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
Другой…
В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линёв осел в совхозе. Да и сам участковый выглядел очень молодо.
— Емельян Захарыч, район, — виновато произнесла она.
Мурзин сказал мне «извините» и схватил трубку одного из трех телефонов.
— Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там только что встали… Идёт нормально.
Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, — до сотых включительно. — Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80