Де-юре. Но де-факто… Не знаю, отыщется ли такой человек, кто решится не уважить просьбу руководства. Впрочем, де-юре тоже не очень на моей стороне. День у меня ненормированный… С мрачным видом я устроился в кресле возле Фаиночкиного стола.
Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.
А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приёмной?..
В четверть седьмого мне стало тоскливо.
Звонить Наде бессмысленно — в пути.
При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.
На всякий случаи сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.
Тогда я спустился в приёмную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.
Но зампрокурора все не было. Я снова пошёл к себе.
Ещё в коридоре услышал звонок и бросился к двери.
Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.
Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.
— Игорь Андреевич, вы ещё у себя?
Я узнал голос Агнессы Петровны.
— Да, сижу как на иголках.
— У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут….
Знаю я её две минуты. Поэтому говорю:
— Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?
— Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер…
Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.
Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор ещё не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко её, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.
И ещё что-то— во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?
И вот решаюсь…
— Фаиночка, сделайте мне одно одолжение.
Машинка замолчала. Я никогда ни о чем не просил девушку,
— А смогу?
— Отлично справитесь. Сходите за меня в Большой театр…
Конечно, с моей стороны это было предательством.
Я разрушал нашу дружбу самым варварским способом.
И её мечты, быть может…
Протягиваю ей два билета.
Надевая пальтишко, которое явно куплено в «Детском мире», потому что такие размеры вряд ли продают в магазинах для взрослых, она, пряча от меня глаза, спросила:
— Как я найду… этого человека?
Боже мой! Вот действительно деликатная душа. Я чувствовал себя инквизитором.
— Крайняя колонна слева. Надежда Максимовна.
Стройная. Блондинка.
Фаиночка едва слышно повторила:
— Стройная, блондинка…
— Сестра… — соврал я отчаянно. И от этого у меня стало скверно на душе. Её каблучки затихли в конце коридора. В мыслях я шагал с ней вниз, по улице, у ЦУМа завернул к театру. Вот и я. Она не удивилась моему опозданию-такая у меня работа. Потом бегом (Надя ходит быстро, угнаться за ней трудно) направились в гардероб. Затем — по овальным коридорам.
Вот и ложа в третьем ярусе бельэтажа. Погасли люстры, медленно и торжественно. Сладостная минута тишины, натянутой, как струна. И вот-мир взрывается божественным фортиссимо увертюры. Распахнулся занавес и…
— А, это вы, Чикуров. — Иван Васильевич остановился посреди приёмной и некоторое время рассматривал меня, что-то соображая.
Он открыл дверь кабинета, прошёл первый. Я-следом.
Улетучился бог весть куда Моцарт. Я стоял у стола зампрокурора.
— Садитесь. — Иван Васильевич устало опустился на своё место. Он все ещё озабоченно морщил лоб.
Меня насторожило обращение на «вы». В устах зампрокурора оно звучало только тогда, когда он был не очень доволен подчинённым. Я смотрел на его волосы, переложенные с одной стороны плеши на другую так аккуратно, будто бы каждый волосок точно знал своё место, и думал, в чем же я мог провиниться. Но вдруг последовало неожиданно:
— Так что у тебя?
«Ты» — означало расположение.
— Не у меня, а у вас, — ответил я успокоенный.
— Да, да, да, да… — Он вынул из сейфа голубую папку, дело. Я прикинул: листов сто, не больше. — Вот, ознакомься.
— Срочно?
— Спешить, как говорят, людей смешить. Завтра с утра и садись. На свежую голову. Не очень занят?
— Нет.
— Добро, — сказал он своим тихим голосом и слегка склонил голову в знак того, что разговор окончен.
Я попрощался. Вышел. Больше указаний не последовало. Иван Васильевич всегда говорил один раз.
Я совсем забыл сказать ему, что завтра меня ждёт койка в больнице. Вспомнил об этом лишь тогда, когда зашвырнул в свои сейф голубую папку. Так в неё и не заглянув.
За окном совсем сгустилась ранняя осенняя чернота.
В стекле отражался мой наимоднейший парадный галстук, яркий, как бабочка-махаон. Подарок Нади.
Я понял, почему Иван Васильевич начал со мной так официально, на «вы». Он не любил, когда на работе появлялись одетыми не по форме. Хотя допускал, что вне стен прокуратуры каждый волен носить то, что пожелает. Был случай, когда он вогнал в слезы прежнюю секретаршу — она пришла на службу в коротеньком платье (было это ещё в пору мини-юбок). Помня выговор начальства, девушка даже в нерабочее время отказалась от моды.
Каково же было удивление, когда Иван Васильевич, высмеивая молодящихся женщин, обряженных в коротенькие платьица,сказал:
— Гале, например, это идёт, — секретаршу звали Галей. — А вот на некоторых это смешно.
Выходит, мой галстук его задел… Но знает ли он, как сам невольно наказал меня сегодня?
Когда я хочу успокоиться, я начинаю мыслить. Логически. Виноват ли, в сущности, Иван Васильевич? Его самого задержали. А те, кто задержал его, может быть, вынуждены были сделать это по каким-то обстоятельствам.
А эти обстоятельства…
Я рассмеялся. Логика иногда тоже мало помогает. Факты побеждают. Главное, я никогда в жизни не увижу сегодняшний спектакль. Он не повторится. Обиднее всего, что я пропустил его из-за дела, которое вполне может ждать до завтра.
Вечер у меня закончился, как у влюблённого юнца.
В то время, пока Надя и Фаиночка наслаждались оперой, я добросовестно, выстоял очередь в кафе, добросовестно съел ужин, закруглив холостяцкую посиделку чашечкой кофе.
А потом стоял в тени около входа в метро, стараясь не пропустить две женские фигуры: маленькую, почти девчоночью, Фаиночки и-чуть выше и стройнее-Нади.
Они промелькнули в толпе— зрителей, выходивших из театра. Я шмыгнул за ними, ориентируясь на красивую, пышную Надину голову. Появляться в обществе секретарши не смел: что, если Надя разоблачила уже мою ложь о нашем с ней мнимом родстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.
А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приёмной?..
В четверть седьмого мне стало тоскливо.
Звонить Наде бессмысленно — в пути.
При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.
На всякий случаи сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.
Тогда я спустился в приёмную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.
Но зампрокурора все не было. Я снова пошёл к себе.
Ещё в коридоре услышал звонок и бросился к двери.
Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.
Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.
— Игорь Андреевич, вы ещё у себя?
Я узнал голос Агнессы Петровны.
— Да, сижу как на иголках.
— У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут….
Знаю я её две минуты. Поэтому говорю:
— Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?
— Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер…
Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.
Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор ещё не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко её, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.
И ещё что-то— во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?
И вот решаюсь…
— Фаиночка, сделайте мне одно одолжение.
Машинка замолчала. Я никогда ни о чем не просил девушку,
— А смогу?
— Отлично справитесь. Сходите за меня в Большой театр…
Конечно, с моей стороны это было предательством.
Я разрушал нашу дружбу самым варварским способом.
И её мечты, быть может…
Протягиваю ей два билета.
Надевая пальтишко, которое явно куплено в «Детском мире», потому что такие размеры вряд ли продают в магазинах для взрослых, она, пряча от меня глаза, спросила:
— Как я найду… этого человека?
Боже мой! Вот действительно деликатная душа. Я чувствовал себя инквизитором.
— Крайняя колонна слева. Надежда Максимовна.
Стройная. Блондинка.
Фаиночка едва слышно повторила:
— Стройная, блондинка…
— Сестра… — соврал я отчаянно. И от этого у меня стало скверно на душе. Её каблучки затихли в конце коридора. В мыслях я шагал с ней вниз, по улице, у ЦУМа завернул к театру. Вот и я. Она не удивилась моему опозданию-такая у меня работа. Потом бегом (Надя ходит быстро, угнаться за ней трудно) направились в гардероб. Затем — по овальным коридорам.
Вот и ложа в третьем ярусе бельэтажа. Погасли люстры, медленно и торжественно. Сладостная минута тишины, натянутой, как струна. И вот-мир взрывается божественным фортиссимо увертюры. Распахнулся занавес и…
— А, это вы, Чикуров. — Иван Васильевич остановился посреди приёмной и некоторое время рассматривал меня, что-то соображая.
Он открыл дверь кабинета, прошёл первый. Я-следом.
Улетучился бог весть куда Моцарт. Я стоял у стола зампрокурора.
— Садитесь. — Иван Васильевич устало опустился на своё место. Он все ещё озабоченно морщил лоб.
Меня насторожило обращение на «вы». В устах зампрокурора оно звучало только тогда, когда он был не очень доволен подчинённым. Я смотрел на его волосы, переложенные с одной стороны плеши на другую так аккуратно, будто бы каждый волосок точно знал своё место, и думал, в чем же я мог провиниться. Но вдруг последовало неожиданно:
— Так что у тебя?
«Ты» — означало расположение.
— Не у меня, а у вас, — ответил я успокоенный.
— Да, да, да, да… — Он вынул из сейфа голубую папку, дело. Я прикинул: листов сто, не больше. — Вот, ознакомься.
— Срочно?
— Спешить, как говорят, людей смешить. Завтра с утра и садись. На свежую голову. Не очень занят?
— Нет.
— Добро, — сказал он своим тихим голосом и слегка склонил голову в знак того, что разговор окончен.
Я попрощался. Вышел. Больше указаний не последовало. Иван Васильевич всегда говорил один раз.
Я совсем забыл сказать ему, что завтра меня ждёт койка в больнице. Вспомнил об этом лишь тогда, когда зашвырнул в свои сейф голубую папку. Так в неё и не заглянув.
За окном совсем сгустилась ранняя осенняя чернота.
В стекле отражался мой наимоднейший парадный галстук, яркий, как бабочка-махаон. Подарок Нади.
Я понял, почему Иван Васильевич начал со мной так официально, на «вы». Он не любил, когда на работе появлялись одетыми не по форме. Хотя допускал, что вне стен прокуратуры каждый волен носить то, что пожелает. Был случай, когда он вогнал в слезы прежнюю секретаршу — она пришла на службу в коротеньком платье (было это ещё в пору мини-юбок). Помня выговор начальства, девушка даже в нерабочее время отказалась от моды.
Каково же было удивление, когда Иван Васильевич, высмеивая молодящихся женщин, обряженных в коротенькие платьица,сказал:
— Гале, например, это идёт, — секретаршу звали Галей. — А вот на некоторых это смешно.
Выходит, мой галстук его задел… Но знает ли он, как сам невольно наказал меня сегодня?
Когда я хочу успокоиться, я начинаю мыслить. Логически. Виноват ли, в сущности, Иван Васильевич? Его самого задержали. А те, кто задержал его, может быть, вынуждены были сделать это по каким-то обстоятельствам.
А эти обстоятельства…
Я рассмеялся. Логика иногда тоже мало помогает. Факты побеждают. Главное, я никогда в жизни не увижу сегодняшний спектакль. Он не повторится. Обиднее всего, что я пропустил его из-за дела, которое вполне может ждать до завтра.
Вечер у меня закончился, как у влюблённого юнца.
В то время, пока Надя и Фаиночка наслаждались оперой, я добросовестно, выстоял очередь в кафе, добросовестно съел ужин, закруглив холостяцкую посиделку чашечкой кофе.
А потом стоял в тени около входа в метро, стараясь не пропустить две женские фигуры: маленькую, почти девчоночью, Фаиночки и-чуть выше и стройнее-Нади.
Они промелькнули в толпе— зрителей, выходивших из театра. Я шмыгнул за ними, ориентируясь на красивую, пышную Надину голову. Появляться в обществе секретарши не смел: что, если Надя разоблачила уже мою ложь о нашем с ней мнимом родстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80