Он ко мне присматривался. И я пытался понять, что ему от меня надо. Интересно, по каким моментам моего поведения пролегает маршрут его задания?..
— По поводу праздности, — начал он. — В нашу редакцию поступило письмо. От лица, в известной степени заинтересованного в том, как вы ведёте расследование.
— От кого же, если не секрет? — перебил я его.
— Это не важно. И если хотите, пока — секрет.
— Я считаю, честный человек даёт и принимает бой открыто.
— Это честный, уважаемый человек, — поспешно сказал журналист. — И между прочим, прекрасно разбирающийся во всех тонкостях вашей работы и знающий досконально букву закона…
Я уже догадывался, кто написал письмо. Но в чем меня обвиняли?
— Хорошо. Редакция разделяет опасения имярек по поводу методов моей работы?
— Видите ли, нам частенько приходится быть в роли третейских судей. Конечно, с нравственной точки зрения.
Бывают и такие письма, в которых имеются огульные обвинения. И просто-напросто ложь. Вот поэтому я и здесь, чтобы вникнуть в суть вопроса…
— Вы могли меня не застать, — усмехнулся я.
— Нет, не мог. Меня отлично информировало ваше руководство, и я знал, что вы здесь, в Крылатом.
Интересно, кто же его информировал? Эдуард Алексеевич, Иван Васильевич? И как они вообще отнеслись к такому «вниманию» со стороны прессы?
— Чем могу быть полезен?
— Чтобы вынести мнение и ответить автору, мне нужно знать само дело…
— То есть?
— Очень просто. Ознакомьте меня с материалами дела Залесской.
— До окончания следствия я этого не могу сделать, — сказал я твёрдо.
— Почему? — удивился он.
— Потому что это будет противозаконно.
— Я тоже уважаю закон. Но ведь он создан, чтобы уберегать прежде всего человека от несправедливости, чтобы помогать оступившемуся, лечить его социальные болезни.
Таким образом, все, что хорошо человеку, хорошо и закону…
— Ле луа се ле луа, как говорят в Париже, — попытался я отделаться от его просьбы шуткой.
— Понимаю, понимаю: закон есть закон. Но опять же, человек — превыше всего. Действенность законоположений проверяется их гуманизмом, их моральной отдачей.
— Совершенно с вами согласен, — улыбнулся я.
Златовратский тоже расплылся в ослепительной улыбке:
— Очень рад, что мы близки к взаимопониманию. Видите ли, Игорь Андреевич, пресса — это прежде всего общественное мнение. В какой-то степени у нас с вами одна задача: выявлять виновных и защищать невиновных. Я немного упрощаю, но суть остаётся. Вы меня поняли, надеюсь?
— Понял. А теперь поймите меня. Как мне кажется, вы хотите вынести на суд общественности ещё не законченное дело?
— Ну, если это будет крайне необходимо. Да и то, в самых общих чертах. Я же понимаю, что работа ваша тонкая.
Многое вы не имеете права разглашать.
— Как же общественность вынесет своё мнение, если она не знает конечного результата расследования?
— Я же вам говорю: общие черты, направление, в конце концов, моральная подоплёка случившегося. Потом, не обязательно материал всплывает на страницах печати. Мы посмотрим, может быть, автор письма не прав.
— Значит, вы хотите уже дать определённую оценку работе следователя?
— В какой-то мере.
— И как же мне после этого заниматься расследованием дальше?
— Ради бога, никто в ваши секреты не лезет.
— Я говорю не только о себе. Вообще. Как сохранить следователю объективность, если его берутся направлять, когда он ещё сам не дошёл до истины, и направлять люди некомпетентные?
— Позвольте, — запротестовал Златовратский. — Конечно, я не следователь. Но, если вы следите за центральными газетами, могли читать мои корреспонденции о судебных делах.
— Я читал.
— Ну и что скажете?
— После суда — пожалуйста. Когда вынесен вердикт:
виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До этого, на мой взгляд, — противозаконна. Вы законы знаете?
— Разумеется.
— Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех сложностях дела очень трудно.
Златовратский не хотел сдаваться:
— Но ведь никто не застрахован от ошибок,
— Верно.
— Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?
— А если ещё больше запутает?
Корреспондент пожал плечами:
— Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы немного абстрагировались от предмета разговора?
— Нисколько.
— Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь, или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в моё положение. — Он с мольбой посмотрел на меня. — Ведь это и в ваших интересах.
— Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?
— К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти мне навстречу, — настаивал корреспондент.
— Не могу. Поймите: это было бы против закона… Не говоря уже о тайне следствия. Нам вверяют судьбы людей…
— Так ведь и мы, журналисты, — перебил он, — тоже имеем дело не с деревяшками.
— Простите, ничем не могу в данном случае помочь…
Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне понять, что все равно своего добьётся.
Видимо, он «добивался», потому что в тот же день я получил телеграмму за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с категорическим вызовом в Москву «для объяснения».
Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.
Потому что чувствовал: её появление в Крылатом и визит Златовратского чем-то связаны.
На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.
Но когда после долгих гудков услышал её голос, у меня непроизвольно вырвалось:
— Надюша, милая, как ты?
И она — несколько взволнованней, чем обычно:
— Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?
— Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?
— Дурочка, — честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих рук. — Хотела сюрпризом… Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно отпуск без содержания пропадал.
— Ну и как?
— Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолёт…
— Ну спи. До завтра.
— До завтра.
После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому угодно поводу.
И все же, направляясь на следующий день на работу — а я вышел из метро на станции «Тургеневская», чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,
— я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее скребли на душе кошки.
Шёл мокрый, тяжёлый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое не успевали убирать дворники.
Я никого не замечал вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80