Сами понимаете. В парикмахерскую специально ходила, платье лучшее своё надела… Ну, мои девчонки собрались на подарок, купили картину. Красивая. А Екатерина Прохоровна посмотрела на неё и говорит: «Это что, все твоё приданое?» Я думала, она шутит. Какие там шутки, все всерьёз. Я чуть не расплакалась, но сдержалась. Все ещё надеялась: Федя другой, мне ведь с ним жить…
Рябинина долго молчала. Я почувствовал: говорить ей тяжело и больно.
— Ну и дальше? — попросил я осторожно.
— Дальше… У них вся квартира в коврах. Хрусталь, ложки-вилки-ножи серебряные… Екатерина Прохоровна распорядилась ковры убрать: не дай бог попортят. А серебро унесли к её сестре. Не понимаю зачем? — воскликнула девушка. — Ведь единственного сына женят, все должно быть празднично, красиво! А у Екатерины Прохоровны вообще все рассчитано: куда кого посадить, что перед кем На стол поставить… Прямо при мне, не стесняясь, подкрашивала самогон. Это для тех гостей, кто попроще, не такой видный. А для начальства
— коньяк дорогой, икра чёрная. Но главное — Федя! Нет чтобы постыдиться за мать, какой там, во всем с ней согласен. Смотрю я и думаю: ну и порядочки в семье. И мне жить с таким человеком! Я привыкла у тёти с дядей: кто бы ни пришёл — колхозный конюх или сам председатель — встречают одинаково. Сажают на лучшее место, угощают самым вкусным, что есть в доме. Хотя какие доходы? Тётя Клава одна работает, дядя Аким на пенсии и все больше болеет. Но все равно, они прежде всего — люди! — Рябинина передохнула. — Хотела я все с Федей поговорить. Так приятно было бы услышать от него ласковое, ободряющее слово. Я бы ни на что не стала обращать внимания… А он так и не сказал мне ничего тёплого, ласкового… Шуруй, говорит, видишь, все вкалывают. С отцом вдруг сцепился из-за чего-то. А выражения! Я сама простая, из деревни, но такого не слышала. Даже стыдно пересказывать… В письмах одно, а в жизни другое. — Она покачала головой. — Подошло время ехать в загс, а у меня на душе чёрным-черно. Сели в машину. Федя за руль, рядом с ним — моя подруга Катя, она здесь, в Зорянске, живёт. А на заднем сиденье я, этот самый Степан, который приезжал с Федей в Лосиноглебск, и ещё один друг Феди — Павел. Приехали. Стали выходить из машины, Павел нечаянно прижёг мне сигаретой свадебное платье. Синтетика. Дырочка маленькая, в общем, в складках не видно. Но Федя так на него накинулся! Павел говорит: все равно ведь в сундуке всю жизнь лежать будет. Это понятно, так принято… Вон тётя во время войны выходила, подвенечное платье дешёвенькое, из штапеля, а до сих пор хранится. А Федя заявляет Павлу, что Екатерина Прохоровна уже кому-то обещала это платье продать. Павел удивился: как это — подвенечное платье с чужого плеча? А Федя ему: мало ли дур на свете. Я не знаю, куда глаза от стыда девать. И Катя здесь… Короче, Федя говорит Павлу: мы с тобой в расчёте. Оказывается, Павел икру на свадьбу достал, а деньги ему ещё не отдали. Это было для меня последней каплей. Все, думаю, надо как-то с этим кончать, изменить. Не хочу идти замуж за Федю. Сказать прямо боюсь. Перед нами было ещё пары четыре, а загс работает до шести. Час оставался до закрытия… Тут Степан достаёт из кармана бутылку водки, стаканчик, говорит: раздавим бутылек для сугреву… Это перед регистрацией?! Я отказалась. А ребята выпили и Катю заставили. Я все на часы поглядываю. В голове одна-единственная мысль бьётся: не хочу быть его женой, не хочу, что делать? Шепнула я тихо Кате: миленькая, придумай что-нибудь, чтобы оттянуть время, не хочу, мол, раздумала. Этот Степан то ли услышал, то ли догадался. Отводит меня в сторонку. Ну и тип, скажу я вам! На руках татуировка. На каждом пальце по букве — С.Т.п.П.А. — и повыше — солнце… Значит, отводит он меня в сторонку и говорит: «Смотри, сука, не вздумай рыпаться, пришью!» Представляете, так и сказал! Мы, говорит, Шныря в обиду не дадим. А сам нож мне показывает. Шнырь — это они так Федота между собой называли.
Рябинина с округлившимися глазами схватилась обеими руками за своё лицо, словно все, что она рассказывала, происходило сейчас…
— А что было потом — как в тумане… Не помню, как я расписывалась, что говорила. Как домой поехали… И началась пьянка! Слова красивого никто из гостей не сказал. «Дёрнем» да «поехали» — вот и все тосты. Или как заорут: «Горько!» А мне на жениха смотреть противно, не то что целоваться… — При этих словах она невольно вытерла платочком рот. — Екатерина Прохоровна все толкует: возьму невестку, то есть меня, к себе на овощехранилище. Место тёпленькое, лишняя копейка в доме пригодится. Да и на её глазах, мол, все время буду. А сама смотрит на меня ехидно так и многозначительно… Господи, как можно обижать подозрениями человека, если совсем не знаешь его? Да ещё при посторонних! Я не знала куда глаза девать… Короче, еле-еле дождалась, когда гости разойдутся. Федя пьяный в стельку, храпит прямо за столом. Голова чуть ли не в тарелке. На щеке салат, изо рта слюна течёт. Так мне не по себе стало. Ну как, думаю, с таким наедине?.. — Она смущённо провела рукой по лбу. — В постель… На меня прямо ужас напал… И этот человек писал про музыку, про художников! Слова Станиславского приводил, какими должны быть люди! Тут на меня нахлынули воспоминания: кто-то кричит, ругается… Наверное, отец припомнился, когда пьяный приходил. Я, правда, совсем маленькая была, а вот запомнилось однако же!.. В общем, решилась я. Накинула пальто и пешком на вокзал. Дождалась первого поезда, поехала в Лосиноглебск. В общежитие не пошла: искать ведь будут. Поселилась временно у подруги… Днём позвонила к Бурмистровым.
Рябинина закончила свою исповедь. За окном густел октябрьский вечер. Мы давно уже сидели со светом. В прокуратуре, кроме нас, никого не было. Я поинтересовался, что она думает делать дальше.
— Не знаю… Но с Федотом жить не буду ни за что!.. А деньги за свадьбу я им выплачу! — вдруг решительно заявила она.
«Каким образом? — подумал я. — С её-то зарплатой…»
Рябинина, словно угадав мои мысли, упрямо повторила:
— Выплачу, честное слово! Буду брать дополнительные дежурства.
Мне не хотелось ей ничего говорить. Вернее, поучать. Однако же не удержался и спросил, как все-таки она могла решиться на брак, зная человека заочно.
— А что? — удивилась Валентина. — Сколько я читала: люди начинают переписываться, не зная друг друга, а потом женятся. И все у них хорошо, они счастливы. Знаете, как тётя Клава и дядя Аким познакомились? Во время войны она связала рукавицы и вложила туда письмецо: бей, мол, солдат, фашистских гадов, и пусть моё тепло согревает тебя… Дядя Аким ответил. Стали они писать друг другу. Потом вдруг письма от него перестали приходить. Тётя Клава думала, что он погиб. А точно кто сообщит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Рябинина долго молчала. Я почувствовал: говорить ей тяжело и больно.
— Ну и дальше? — попросил я осторожно.
— Дальше… У них вся квартира в коврах. Хрусталь, ложки-вилки-ножи серебряные… Екатерина Прохоровна распорядилась ковры убрать: не дай бог попортят. А серебро унесли к её сестре. Не понимаю зачем? — воскликнула девушка. — Ведь единственного сына женят, все должно быть празднично, красиво! А у Екатерины Прохоровны вообще все рассчитано: куда кого посадить, что перед кем На стол поставить… Прямо при мне, не стесняясь, подкрашивала самогон. Это для тех гостей, кто попроще, не такой видный. А для начальства
— коньяк дорогой, икра чёрная. Но главное — Федя! Нет чтобы постыдиться за мать, какой там, во всем с ней согласен. Смотрю я и думаю: ну и порядочки в семье. И мне жить с таким человеком! Я привыкла у тёти с дядей: кто бы ни пришёл — колхозный конюх или сам председатель — встречают одинаково. Сажают на лучшее место, угощают самым вкусным, что есть в доме. Хотя какие доходы? Тётя Клава одна работает, дядя Аким на пенсии и все больше болеет. Но все равно, они прежде всего — люди! — Рябинина передохнула. — Хотела я все с Федей поговорить. Так приятно было бы услышать от него ласковое, ободряющее слово. Я бы ни на что не стала обращать внимания… А он так и не сказал мне ничего тёплого, ласкового… Шуруй, говорит, видишь, все вкалывают. С отцом вдруг сцепился из-за чего-то. А выражения! Я сама простая, из деревни, но такого не слышала. Даже стыдно пересказывать… В письмах одно, а в жизни другое. — Она покачала головой. — Подошло время ехать в загс, а у меня на душе чёрным-черно. Сели в машину. Федя за руль, рядом с ним — моя подруга Катя, она здесь, в Зорянске, живёт. А на заднем сиденье я, этот самый Степан, который приезжал с Федей в Лосиноглебск, и ещё один друг Феди — Павел. Приехали. Стали выходить из машины, Павел нечаянно прижёг мне сигаретой свадебное платье. Синтетика. Дырочка маленькая, в общем, в складках не видно. Но Федя так на него накинулся! Павел говорит: все равно ведь в сундуке всю жизнь лежать будет. Это понятно, так принято… Вон тётя во время войны выходила, подвенечное платье дешёвенькое, из штапеля, а до сих пор хранится. А Федя заявляет Павлу, что Екатерина Прохоровна уже кому-то обещала это платье продать. Павел удивился: как это — подвенечное платье с чужого плеча? А Федя ему: мало ли дур на свете. Я не знаю, куда глаза от стыда девать. И Катя здесь… Короче, Федя говорит Павлу: мы с тобой в расчёте. Оказывается, Павел икру на свадьбу достал, а деньги ему ещё не отдали. Это было для меня последней каплей. Все, думаю, надо как-то с этим кончать, изменить. Не хочу идти замуж за Федю. Сказать прямо боюсь. Перед нами было ещё пары четыре, а загс работает до шести. Час оставался до закрытия… Тут Степан достаёт из кармана бутылку водки, стаканчик, говорит: раздавим бутылек для сугреву… Это перед регистрацией?! Я отказалась. А ребята выпили и Катю заставили. Я все на часы поглядываю. В голове одна-единственная мысль бьётся: не хочу быть его женой, не хочу, что делать? Шепнула я тихо Кате: миленькая, придумай что-нибудь, чтобы оттянуть время, не хочу, мол, раздумала. Этот Степан то ли услышал, то ли догадался. Отводит меня в сторонку. Ну и тип, скажу я вам! На руках татуировка. На каждом пальце по букве — С.Т.п.П.А. — и повыше — солнце… Значит, отводит он меня в сторонку и говорит: «Смотри, сука, не вздумай рыпаться, пришью!» Представляете, так и сказал! Мы, говорит, Шныря в обиду не дадим. А сам нож мне показывает. Шнырь — это они так Федота между собой называли.
Рябинина с округлившимися глазами схватилась обеими руками за своё лицо, словно все, что она рассказывала, происходило сейчас…
— А что было потом — как в тумане… Не помню, как я расписывалась, что говорила. Как домой поехали… И началась пьянка! Слова красивого никто из гостей не сказал. «Дёрнем» да «поехали» — вот и все тосты. Или как заорут: «Горько!» А мне на жениха смотреть противно, не то что целоваться… — При этих словах она невольно вытерла платочком рот. — Екатерина Прохоровна все толкует: возьму невестку, то есть меня, к себе на овощехранилище. Место тёпленькое, лишняя копейка в доме пригодится. Да и на её глазах, мол, все время буду. А сама смотрит на меня ехидно так и многозначительно… Господи, как можно обижать подозрениями человека, если совсем не знаешь его? Да ещё при посторонних! Я не знала куда глаза девать… Короче, еле-еле дождалась, когда гости разойдутся. Федя пьяный в стельку, храпит прямо за столом. Голова чуть ли не в тарелке. На щеке салат, изо рта слюна течёт. Так мне не по себе стало. Ну как, думаю, с таким наедине?.. — Она смущённо провела рукой по лбу. — В постель… На меня прямо ужас напал… И этот человек писал про музыку, про художников! Слова Станиславского приводил, какими должны быть люди! Тут на меня нахлынули воспоминания: кто-то кричит, ругается… Наверное, отец припомнился, когда пьяный приходил. Я, правда, совсем маленькая была, а вот запомнилось однако же!.. В общем, решилась я. Накинула пальто и пешком на вокзал. Дождалась первого поезда, поехала в Лосиноглебск. В общежитие не пошла: искать ведь будут. Поселилась временно у подруги… Днём позвонила к Бурмистровым.
Рябинина закончила свою исповедь. За окном густел октябрьский вечер. Мы давно уже сидели со светом. В прокуратуре, кроме нас, никого не было. Я поинтересовался, что она думает делать дальше.
— Не знаю… Но с Федотом жить не буду ни за что!.. А деньги за свадьбу я им выплачу! — вдруг решительно заявила она.
«Каким образом? — подумал я. — С её-то зарплатой…»
Рябинина, словно угадав мои мысли, упрямо повторила:
— Выплачу, честное слово! Буду брать дополнительные дежурства.
Мне не хотелось ей ничего говорить. Вернее, поучать. Однако же не удержался и спросил, как все-таки она могла решиться на брак, зная человека заочно.
— А что? — удивилась Валентина. — Сколько я читала: люди начинают переписываться, не зная друг друга, а потом женятся. И все у них хорошо, они счастливы. Знаете, как тётя Клава и дядя Аким познакомились? Во время войны она связала рукавицы и вложила туда письмецо: бей, мол, солдат, фашистских гадов, и пусть моё тепло согревает тебя… Дядя Аким ответил. Стали они писать друг другу. Потом вдруг письма от него перестали приходить. Тётя Клава думала, что он погиб. А точно кто сообщит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88