Но тут хватающее за душу гудение моторов растворилось в пронзительном вое, вой постепенно нарастал и креп, переходя в оглушительный свист. Земля дрогнула, орудия закачались на своих лафетах, натягивая крепления, громовой удар на какую-то секунду расколол ясный день, грибовидное облако дыма и фонтаны земли взлетели в воздух, сгущаясь в сплошную пелену, погасившую солнце. Над орудийными окопами и командирским пунктом с визгом пронеслись осколки. А затем наступила тишина. И в тишине один за другим прокатились два выстрела, остальные пушки присоединились, снова заработал радиолокатор, и яростная, беспорядочная канонада еще долго провожала улетающие бомбардировщики.
Ни одно орудие не пострадало. Командирский пункт был изрядно помят, но и там ничего непоправимого не случилось. И только Земцкий, Фриц Земцкий лежал на земле мертвый.
Вечером Хольт обошел позиции, изрытые кратерами бомб. В бараках были разбиты все окна, повреждены крыши, повсюду возводили леса, пилили, стучали молотками. Рота солдат-зенитчиков, присланная из подгруппы, меняла телефонные провода.
Хольт стоял в бараке орудийного мастера. Среди инструментов и запасных частей лежал на полу Земцкий, старший курсант Фриц Земцкий, прикрытый одеялом. У Хольта жгло глаза. Ужасы бомбового ковра еще держали его в своей власти. Долго смотрел он на серый комочек. Со смешанным чувством страха и любопытства откинул одеяло. Вот он, Фриц Земцкий! Лицо ничуть не изменилось, оно такое же мальчишески задорное, как всегда. Но половина грудной клетки вырвана… Сердце больше не бьется… Когда оно еще билось, до чего же этот Земцкий, теперь такой неподвижный, забавно разыгрывал старика Грубера! «Позвольте мне! Позвольте! Хольта нельзя наказывать, он заговаривается, у него скарлатина мозга!» Вместе с Хольтом он скрывался в пещере и как-то воткнул себе за ремешок шляпы свиной хвостик. Его голубые глаза светились невинным лукавством и задором — задорным и невинным он прожил свой недолгий век. А теперь он мертв…
Скрипнула дверь. Это Гомулка искал Хольта. Он шагнул через порог, и лицо его искривилось, словно в гримасе отвращения. Выбитый зуб изменил его до неузнаваемости, и теперь даже самое легкое движение его губ напоминало гримасу. Хольт наклонился и прикрыл мертвеца одеялом.
— Первого июня ему исполнилось бы семнадцать, — сказал Гомулка.
— Да, — сказал Хольт, — исполнилось бы…
В орудийном окопе Хольт присел на станину. Гомулка остановился у входа в блиндаж. Оба закурили.
— Возможно, следующим буду я, — сказал Гомулка.
— Или я, — сказал Хольт.
Гомулка из-за выбитого зуба заметно шепелявил.
— Я просто понять не могу, как это они еще до нас не добрались, — продолжал он. — Мой двоюродный брат служит в Дармштадте. Там к началу года стояло четырнадцать тяжелых батарей — десять из состава ПВО и четыре войсковых. В окрестностях города у них танковый завод, американцы давно за ним охотились, но четырнадцать батарей так метко вели огонь по данным радиолокатора, что бомбардировщики все время били мимо цели. Тогда американцы начали бомбить батареи и бомбили две недели кряду. Они сбросили на каждую огневую позицию сотни бомб. Они разнесли вдребезги все радиолокаторы, и от четырнадцати батарей осталось только двадцать орудий. Треть курсантов выкосило, половину тяжело ранило. Завод они, конечно, тоже раздолбали. Им все нипочем. В Касселе им мешал полутораметровый прожектор, с помощью которого батареи вели ночную стрельбу без приборов, и, чтобы уничтожить этот единственный прожектор, они не пожалели трехсот центнеров фугасных бомб. Увидишь, придет и наш черед.
— От нас только мокрое место останется, — сказал Хольт.
— От всей Германии только мокрое место останется, — сказал Гомулка. Они долго молчали. И опять заговорил Гомулка:
— Русских пока не удалось остановить. Мы сдали Одессу. Если так будет продолжаться…
— Что-то должно произойти, и в самое ближайшее время, — сказал Хольт.
— Да, но что же?
— Не знаю, — ответил Хольт.
С командирского пункта кто-то закричал: «Проверка линии!» Гомулка надел наушники командира орудия. Больше они к этой теме не возвращались.
Зато в бараке чуть не весь вечер спорили, виновен майор в смерти Земцкого или не виновен.
— Учение о фюрере не допускает разлагающей критики, — кипятился Цише. — Где же ваша беззаветная преданность! Такие замечания по адресу командира подрывают нашу обороноспособность!
На этот раз на Гомулку обрушился и Вольцов.
— Хватит разговоров! — рявкнул он. — Это война! На войне каждого может стукнуть! — И он разложил на столе свои карты.
На следующий день, после тяжелой ночной стрельбы, батарею ждал сюрприз. Кутшера явился на утреннюю поверку одетый по всей форме.
— Хайль Гитлер, батарея! — гаркнул он. — Майор остался вами доволен. А также и господин генерал. А тут, кстати, дивизия, изучив представленные данные, установила, что из тридцати четырех сбитых в нашей зоне самолетов за время от сентября, четыре падают на нашу долю. Тише! Сохранять спокойствие! Эти четыре сбитых самолета нам официально присуждены. Если у вас есть белая краска, можете нарисовать на пушечных стволах четыре кольца.
Волнение в рядах не утихало. Кутшера с минуту наблюдал этот беспорядок, а потом рявкнул:
— Батарея смир-рно! Почтим память камрада Земцкого, павшего за фюрера и отечество!.. Вольно! Внимание! Наша батарея уже в Гамбурге понесла тяжелые потери. Смерть на войне — обычное дело. Земцкий совершил геройский поступок, и в признание его заслуг майор наградил его Железным крестом второй степени… Сохранять спокойствие! А теперь предупреждаю: если в бараках не прекратится болтовня насчет сигнального полотнища и так далее, я сам займусь бунтовщиками и засажу их в военную тюрьму! Где это слыхано, чтобы на войне не было жертв!
Четыре сбитых самолета! О Земцком уже не вспоминали. Особенно радовался Вольцов.
— Еще две сбитые машины, — и нам выдадут значки зенитчиков.
Хольт с Гомулкой в глубоком унынии возвращались в барак.
— Зепп! Четыре сбитых самолета — это просто нечистая совесть майора.
— Замечаешь? — сказал Гомулка. — Вчера все нос повесили, а смотри, что делается сегодня!
На уроке Хольт не мог сосредоточиться и ничего не понимал. Наконец он выскользнул в соседнюю комнату и бросился на койку. Если меня убьют, думал он, завтра ни одна душа обо мне не вспомнит!
Дверь распахнулась и на пороге показался Готтескнехт.
— И вам не стыдно, опять вы прогуливаете! — заворчал он. — Ступайте вызовите мне Гомулку. — Хольт пошел. — Пойдемте со мной оба! Вы ближе всех знали Земцкого, поможете мне составить письмо его матери. — В канцелярии он сказал Хольту: — Тут, кстати, одна дама звонила, спрашивала о вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Ни одно орудие не пострадало. Командирский пункт был изрядно помят, но и там ничего непоправимого не случилось. И только Земцкий, Фриц Земцкий лежал на земле мертвый.
Вечером Хольт обошел позиции, изрытые кратерами бомб. В бараках были разбиты все окна, повреждены крыши, повсюду возводили леса, пилили, стучали молотками. Рота солдат-зенитчиков, присланная из подгруппы, меняла телефонные провода.
Хольт стоял в бараке орудийного мастера. Среди инструментов и запасных частей лежал на полу Земцкий, старший курсант Фриц Земцкий, прикрытый одеялом. У Хольта жгло глаза. Ужасы бомбового ковра еще держали его в своей власти. Долго смотрел он на серый комочек. Со смешанным чувством страха и любопытства откинул одеяло. Вот он, Фриц Земцкий! Лицо ничуть не изменилось, оно такое же мальчишески задорное, как всегда. Но половина грудной клетки вырвана… Сердце больше не бьется… Когда оно еще билось, до чего же этот Земцкий, теперь такой неподвижный, забавно разыгрывал старика Грубера! «Позвольте мне! Позвольте! Хольта нельзя наказывать, он заговаривается, у него скарлатина мозга!» Вместе с Хольтом он скрывался в пещере и как-то воткнул себе за ремешок шляпы свиной хвостик. Его голубые глаза светились невинным лукавством и задором — задорным и невинным он прожил свой недолгий век. А теперь он мертв…
Скрипнула дверь. Это Гомулка искал Хольта. Он шагнул через порог, и лицо его искривилось, словно в гримасе отвращения. Выбитый зуб изменил его до неузнаваемости, и теперь даже самое легкое движение его губ напоминало гримасу. Хольт наклонился и прикрыл мертвеца одеялом.
— Первого июня ему исполнилось бы семнадцать, — сказал Гомулка.
— Да, — сказал Хольт, — исполнилось бы…
В орудийном окопе Хольт присел на станину. Гомулка остановился у входа в блиндаж. Оба закурили.
— Возможно, следующим буду я, — сказал Гомулка.
— Или я, — сказал Хольт.
Гомулка из-за выбитого зуба заметно шепелявил.
— Я просто понять не могу, как это они еще до нас не добрались, — продолжал он. — Мой двоюродный брат служит в Дармштадте. Там к началу года стояло четырнадцать тяжелых батарей — десять из состава ПВО и четыре войсковых. В окрестностях города у них танковый завод, американцы давно за ним охотились, но четырнадцать батарей так метко вели огонь по данным радиолокатора, что бомбардировщики все время били мимо цели. Тогда американцы начали бомбить батареи и бомбили две недели кряду. Они сбросили на каждую огневую позицию сотни бомб. Они разнесли вдребезги все радиолокаторы, и от четырнадцати батарей осталось только двадцать орудий. Треть курсантов выкосило, половину тяжело ранило. Завод они, конечно, тоже раздолбали. Им все нипочем. В Касселе им мешал полутораметровый прожектор, с помощью которого батареи вели ночную стрельбу без приборов, и, чтобы уничтожить этот единственный прожектор, они не пожалели трехсот центнеров фугасных бомб. Увидишь, придет и наш черед.
— От нас только мокрое место останется, — сказал Хольт.
— От всей Германии только мокрое место останется, — сказал Гомулка. Они долго молчали. И опять заговорил Гомулка:
— Русских пока не удалось остановить. Мы сдали Одессу. Если так будет продолжаться…
— Что-то должно произойти, и в самое ближайшее время, — сказал Хольт.
— Да, но что же?
— Не знаю, — ответил Хольт.
С командирского пункта кто-то закричал: «Проверка линии!» Гомулка надел наушники командира орудия. Больше они к этой теме не возвращались.
Зато в бараке чуть не весь вечер спорили, виновен майор в смерти Земцкого или не виновен.
— Учение о фюрере не допускает разлагающей критики, — кипятился Цише. — Где же ваша беззаветная преданность! Такие замечания по адресу командира подрывают нашу обороноспособность!
На этот раз на Гомулку обрушился и Вольцов.
— Хватит разговоров! — рявкнул он. — Это война! На войне каждого может стукнуть! — И он разложил на столе свои карты.
На следующий день, после тяжелой ночной стрельбы, батарею ждал сюрприз. Кутшера явился на утреннюю поверку одетый по всей форме.
— Хайль Гитлер, батарея! — гаркнул он. — Майор остался вами доволен. А также и господин генерал. А тут, кстати, дивизия, изучив представленные данные, установила, что из тридцати четырех сбитых в нашей зоне самолетов за время от сентября, четыре падают на нашу долю. Тише! Сохранять спокойствие! Эти четыре сбитых самолета нам официально присуждены. Если у вас есть белая краска, можете нарисовать на пушечных стволах четыре кольца.
Волнение в рядах не утихало. Кутшера с минуту наблюдал этот беспорядок, а потом рявкнул:
— Батарея смир-рно! Почтим память камрада Земцкого, павшего за фюрера и отечество!.. Вольно! Внимание! Наша батарея уже в Гамбурге понесла тяжелые потери. Смерть на войне — обычное дело. Земцкий совершил геройский поступок, и в признание его заслуг майор наградил его Железным крестом второй степени… Сохранять спокойствие! А теперь предупреждаю: если в бараках не прекратится болтовня насчет сигнального полотнища и так далее, я сам займусь бунтовщиками и засажу их в военную тюрьму! Где это слыхано, чтобы на войне не было жертв!
Четыре сбитых самолета! О Земцком уже не вспоминали. Особенно радовался Вольцов.
— Еще две сбитые машины, — и нам выдадут значки зенитчиков.
Хольт с Гомулкой в глубоком унынии возвращались в барак.
— Зепп! Четыре сбитых самолета — это просто нечистая совесть майора.
— Замечаешь? — сказал Гомулка. — Вчера все нос повесили, а смотри, что делается сегодня!
На уроке Хольт не мог сосредоточиться и ничего не понимал. Наконец он выскользнул в соседнюю комнату и бросился на койку. Если меня убьют, думал он, завтра ни одна душа обо мне не вспомнит!
Дверь распахнулась и на пороге показался Готтескнехт.
— И вам не стыдно, опять вы прогуливаете! — заворчал он. — Ступайте вызовите мне Гомулку. — Хольт пошел. — Пойдемте со мной оба! Вы ближе всех знали Земцкого, поможете мне составить письмо его матери. — В канцелярии он сказал Хольту: — Тут, кстати, одна дама звонила, спрашивала о вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153