Мутило, к горлу подступала тошнота. На душе было скверно. Солнце заглядывало в комнату слева, значит, перевалило за полдень.
У его кровати с чашкою в руках стояла фрейлейн Денгельман, младшая из сестер, Вероника, с полной головой металлических трубочек.
— Стыд какой! — причитала она. — В шестнадцать лет напился как сапожник! Всю лестницу изгадил!
— Убирайтесь, — слабым голосом ответил Хольт. — Вы видите, я болен.
— Да ничуть вы не больны, просто вас развезло с похмелья, — злорадствовала Вероника.
— Закройте дверь с той стороны! — закричал Хольт. Оставшись один, он с наслаждением хлебнул горячей мятной настойки. Обрывки воспоминаний не складывались в ясную картину. Что мы натворили!
Он поднялся. Как я попал к себе в постель? Став у окна, он начал делать приседания. Но тут в дверь постучали. Вошел Петер Визе.
— Ну, как самочувствие? — спросил он.
— Спасибо, ничего, — буркнул Хольт. — Послушай, ты не скажешь мне, что вчера произошло?
— Все вы перепились, — отвечал Визе с чуть заметным упреком. — И надо же, чтобы на городской площади вы наткнулись на баннфюрера. Он вызвал полицию. Я случайно проходил мимо и вовремя тебя увел, в сутолоке никто и не заметил.
— Тебе еще небось досталось от меня? — спросил Хольт растерянно.
— Не беда. — Визе слабо улыбнулся. — Обычные комплименты. Симулянт, недоносок, недотепа.
— Мне очень жаль, — сказал Хольт.
— Да уж ладно. — Визе полез в боковой карман. — Ута Барним просила передать тебе письмо.
Хольт подошел к окну и повернулся спиной к Визе. В письме, написанном энергичным почерком, стояло: «Милый Вернер, я вчера не хотела вас обидеть, напрасно вы так внезапно убежали. Сегодня я узнала о вашем призыве. Если у вас в ваш последний свободный день не предвидится ничего лучшего, предлагаю вам поехать со мной в субботу к нам на дачу. Погода обещает быть теплой. У нас в лесу тоже чудесно, правда, там нет пещеры… — Хольт рассмеялся. Ее шутки радовали его. — Приходите же в субботу не позже двенадцати, ответ передайте через Визе».
— Что ей сказать? — спросил Петер.
— Скажи, что приду.
Визе простился. Хольт размышлял: нужно добыть цветов. Розами, астрами и гвоздиками ее не удивишь. Он вспомнил об орхидеях доктора Цикеля в школьном садоводстве. Придется туда забраться, решил Хольт… Но когда он через час заглянул за ограду питомника, там работали человек десять, а наведавшись вечером, застал большущего бульдога. Отравлю собаку, решил он, а орхидеи достану.
В субботу утром он снова заглянул туда; на этот раз ему повезло, путь был свободен.
Вещи он уложил заблаговременно, так как все семиклассники получили приглашение явиться в понедельник утром «на торжественный, сбор перед отбытием на военную службу».
Школьная оранжерея находилась далеко за чертой города. Хольт перемахнул через забор. Низко согнувшись, он мимо высоких гряд спаржи пробрался к питомнику орхидей.
В воздухе носился удушливый запах. С потолка свисали лыковые корзины с пышно разросшимися причудливыми растениями; на гниловатых сучьях среди мхов и папоротников сверкали чудесные соцветия… Хольт вытащил из кармана нож и срезал лучшие цветы на высоких стеблях — белоснежные звезды с нежно-розовой сердцевиной. «Paphiopedilum villosum, Our King», — прочел он на табличке. Он вышел из оранжереи и, никем не замеченный, выбрался на улицу.
Перед воротами барнимовского особняка остановилась открытая охотничья коляска. Кучер подвесил обеим гнедым лошадкам на шею мешки с овсом. Хольт нетерпеливо позвонил. Поднимаясь, он шагал через две ступеньки. Ута стояла перед зеркалом. Не говоря ни слова, он протянул ей орхидеи.
— Ничего прекраснее я в жизни не видывала, — сказала она и быстро отвернулась. Она причесывалась. Он смотрел, как она укладывает тяжелые косы вокруг головы и скрепляет их шпильками.
Они вышли на улицу. Старенький щуплый кучер влез на козлы и хлестнул лошадей. Коляска тронулась по тенистой аллее, свернула за последними домами на проселок и покатила мимо сжатых полей, то поднимаясь в гору, то ныряя под уклон. Целый час они ехали смешанным лесом. Ута рассказывала. Когда ее отца перевели в местный гарнизон, он снял для семьи городской особняк и эту отдаленную усадьбу. Их лошади и экипажи — коляска и дрожки — стоят у крестьянина в соседней деревне. Ее родина — Шварцвальд.
Коляска подкатила к двухэтажному бревенчатому дому на фундаменте из дикого камня, стоявшему у лесной опушки. Кругом высился густой бор. Хольт последовал за Утой в сени. Угрюмая старуха служанка отвела его в комнату на втором этаже, где стояла только железная кровать, умывальник и шкаф. Дубы и сосны протягивали свои ветви в распахнутые окна. Служанка тут же ушла.
Из спальни напротив показалась Ута. Потом они сидели друг против друга за накрытым столом и обедали. Служанка принесла им картофель в мундире и миску сметаны. Ветер, колебавший верхушки деревьев, доносил шум леса в открытую дверь, выходившую прямо на лесную тропу.
Они вышли из дому. В долине меж полей ютилась деревенька. Тихий ясный день склонялся к вечеру. На листьях папоротника и шиповника искрилась паутина, в воздухе носились серебряные нити.
Ута шла немного впереди. Выйдя на опушку, она присела. Заросли ежевики и лещинника оставляли свободным вид на запад, где небо над горами отливало всеми цветами радуги, Ветер с ближней вырубки обдавал их ароматом душистого сена. Он обнял ее за плечи, и она откинулась на траву. Потом они сидели рядом, и он следил за тем. как медленно меркнет радужное сияние на горизонте. Домой они вернулись, когда совсем стемнело.
На столе их ждал ужин. Ута принесла корзину свежих помидоров. Она вдруг вернулась к их старому разговору.
— То, что ты рассказал мне об отце, очень меня заинтересовало. Он не побоялся отказаться от работы военного назначения, хотя понимал, конечно, чем это грозит
Хольт посмотрел на нее с удивлением. Его поразили в ее голосе какие-то незнакомые серьезные нотки.
— Жаль, что у нас мало таких людей, — продолжала Ута.
— Я тебя не понимаю, — сказал он беспомощно.
В уголках ее рта снова заиграла ироническая улыбка.
— Неужели мало Сталинграда, чтобы открыть тебе глаза?
Он досадливо тряхнул головой, но решил сдержаться.
— Не понимаю я тебя, — повторил он. — А как же Германия? — И, не совладав с собой, крикнул: — Что будет с Германией?
Ута устремила на него долгий, внимательный взгляд.
— Забудь, что я тебе сказала. — Она отодвинула тарелку. — Выкинь это из головы. Ты идешь на войну. Бог весть, сколько она еще продлится. — Ута смотрела словно сквозь него, в пространство. — Вашему брату трудно примириться с жестокой правдой, что все жертвы напрасны. — Ее взгляд смущал и приказывал. — Да и вообще забудь эту нашу поездку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
У его кровати с чашкою в руках стояла фрейлейн Денгельман, младшая из сестер, Вероника, с полной головой металлических трубочек.
— Стыд какой! — причитала она. — В шестнадцать лет напился как сапожник! Всю лестницу изгадил!
— Убирайтесь, — слабым голосом ответил Хольт. — Вы видите, я болен.
— Да ничуть вы не больны, просто вас развезло с похмелья, — злорадствовала Вероника.
— Закройте дверь с той стороны! — закричал Хольт. Оставшись один, он с наслаждением хлебнул горячей мятной настойки. Обрывки воспоминаний не складывались в ясную картину. Что мы натворили!
Он поднялся. Как я попал к себе в постель? Став у окна, он начал делать приседания. Но тут в дверь постучали. Вошел Петер Визе.
— Ну, как самочувствие? — спросил он.
— Спасибо, ничего, — буркнул Хольт. — Послушай, ты не скажешь мне, что вчера произошло?
— Все вы перепились, — отвечал Визе с чуть заметным упреком. — И надо же, чтобы на городской площади вы наткнулись на баннфюрера. Он вызвал полицию. Я случайно проходил мимо и вовремя тебя увел, в сутолоке никто и не заметил.
— Тебе еще небось досталось от меня? — спросил Хольт растерянно.
— Не беда. — Визе слабо улыбнулся. — Обычные комплименты. Симулянт, недоносок, недотепа.
— Мне очень жаль, — сказал Хольт.
— Да уж ладно. — Визе полез в боковой карман. — Ута Барним просила передать тебе письмо.
Хольт подошел к окну и повернулся спиной к Визе. В письме, написанном энергичным почерком, стояло: «Милый Вернер, я вчера не хотела вас обидеть, напрасно вы так внезапно убежали. Сегодня я узнала о вашем призыве. Если у вас в ваш последний свободный день не предвидится ничего лучшего, предлагаю вам поехать со мной в субботу к нам на дачу. Погода обещает быть теплой. У нас в лесу тоже чудесно, правда, там нет пещеры… — Хольт рассмеялся. Ее шутки радовали его. — Приходите же в субботу не позже двенадцати, ответ передайте через Визе».
— Что ей сказать? — спросил Петер.
— Скажи, что приду.
Визе простился. Хольт размышлял: нужно добыть цветов. Розами, астрами и гвоздиками ее не удивишь. Он вспомнил об орхидеях доктора Цикеля в школьном садоводстве. Придется туда забраться, решил Хольт… Но когда он через час заглянул за ограду питомника, там работали человек десять, а наведавшись вечером, застал большущего бульдога. Отравлю собаку, решил он, а орхидеи достану.
В субботу утром он снова заглянул туда; на этот раз ему повезло, путь был свободен.
Вещи он уложил заблаговременно, так как все семиклассники получили приглашение явиться в понедельник утром «на торжественный, сбор перед отбытием на военную службу».
Школьная оранжерея находилась далеко за чертой города. Хольт перемахнул через забор. Низко согнувшись, он мимо высоких гряд спаржи пробрался к питомнику орхидей.
В воздухе носился удушливый запах. С потолка свисали лыковые корзины с пышно разросшимися причудливыми растениями; на гниловатых сучьях среди мхов и папоротников сверкали чудесные соцветия… Хольт вытащил из кармана нож и срезал лучшие цветы на высоких стеблях — белоснежные звезды с нежно-розовой сердцевиной. «Paphiopedilum villosum, Our King», — прочел он на табличке. Он вышел из оранжереи и, никем не замеченный, выбрался на улицу.
Перед воротами барнимовского особняка остановилась открытая охотничья коляска. Кучер подвесил обеим гнедым лошадкам на шею мешки с овсом. Хольт нетерпеливо позвонил. Поднимаясь, он шагал через две ступеньки. Ута стояла перед зеркалом. Не говоря ни слова, он протянул ей орхидеи.
— Ничего прекраснее я в жизни не видывала, — сказала она и быстро отвернулась. Она причесывалась. Он смотрел, как она укладывает тяжелые косы вокруг головы и скрепляет их шпильками.
Они вышли на улицу. Старенький щуплый кучер влез на козлы и хлестнул лошадей. Коляска тронулась по тенистой аллее, свернула за последними домами на проселок и покатила мимо сжатых полей, то поднимаясь в гору, то ныряя под уклон. Целый час они ехали смешанным лесом. Ута рассказывала. Когда ее отца перевели в местный гарнизон, он снял для семьи городской особняк и эту отдаленную усадьбу. Их лошади и экипажи — коляска и дрожки — стоят у крестьянина в соседней деревне. Ее родина — Шварцвальд.
Коляска подкатила к двухэтажному бревенчатому дому на фундаменте из дикого камня, стоявшему у лесной опушки. Кругом высился густой бор. Хольт последовал за Утой в сени. Угрюмая старуха служанка отвела его в комнату на втором этаже, где стояла только железная кровать, умывальник и шкаф. Дубы и сосны протягивали свои ветви в распахнутые окна. Служанка тут же ушла.
Из спальни напротив показалась Ута. Потом они сидели друг против друга за накрытым столом и обедали. Служанка принесла им картофель в мундире и миску сметаны. Ветер, колебавший верхушки деревьев, доносил шум леса в открытую дверь, выходившую прямо на лесную тропу.
Они вышли из дому. В долине меж полей ютилась деревенька. Тихий ясный день склонялся к вечеру. На листьях папоротника и шиповника искрилась паутина, в воздухе носились серебряные нити.
Ута шла немного впереди. Выйдя на опушку, она присела. Заросли ежевики и лещинника оставляли свободным вид на запад, где небо над горами отливало всеми цветами радуги, Ветер с ближней вырубки обдавал их ароматом душистого сена. Он обнял ее за плечи, и она откинулась на траву. Потом они сидели рядом, и он следил за тем. как медленно меркнет радужное сияние на горизонте. Домой они вернулись, когда совсем стемнело.
На столе их ждал ужин. Ута принесла корзину свежих помидоров. Она вдруг вернулась к их старому разговору.
— То, что ты рассказал мне об отце, очень меня заинтересовало. Он не побоялся отказаться от работы военного назначения, хотя понимал, конечно, чем это грозит
Хольт посмотрел на нее с удивлением. Его поразили в ее голосе какие-то незнакомые серьезные нотки.
— Жаль, что у нас мало таких людей, — продолжала Ута.
— Я тебя не понимаю, — сказал он беспомощно.
В уголках ее рта снова заиграла ироническая улыбка.
— Неужели мало Сталинграда, чтобы открыть тебе глаза?
Он досадливо тряхнул головой, но решил сдержаться.
— Не понимаю я тебя, — повторил он. — А как же Германия? — И, не совладав с собой, крикнул: — Что будет с Германией?
Ута устремила на него долгий, внимательный взгляд.
— Забудь, что я тебе сказала. — Она отодвинула тарелку. — Выкинь это из головы. Ты идешь на войну. Бог весть, сколько она еще продлится. — Ута смотрела словно сквозь него, в пространство. — Вашему брату трудно примириться с жестокой правдой, что все жертвы напрасны. — Ее взгляд смущал и приказывал. — Да и вообще забудь эту нашу поездку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153