— Пустая комедия, чистейшая симуляция! — говорил в таких случаях Вольцов. — Просто малый увиливает от фронта!
Он с первого дня возненавидел Кляге, так как сразу же с ним поругался. Вольцову надо было выйти к доске и решать задачу, а он сидел с таким видом, словно все это его не касается. Доктор Кляге, еще незнакомый с замашками своего ученика, стоял над самой его партой и настойчиво повторял:
— Пожалуйста, Вольцов, прошу вас…
— Отвяжитесь! — выкрикнул Вольцов и так стремительно вскочил со своего сиденья, что учитель испуганно отпрянул, инстинктивно приготовившись защищаться; при этом он невольно толкнул Вольцова в грудь.
— Вы что же, бить меня собираетесь? — заорал Вольцов. — Попробуйте только тронуть!
Хольт, сидевший сзади, схватил его за ремень:
— Брось, Гильберт, опомнись!
— Это что еще за мода — драться! — крикнул и Феттер из своего угла.
Вольцов, немного отрезвленный вмешательством Хольта, выбежал из барака со словами:
— Меня, лучшего заряжающего на всей батарее, вздумал бить какой-то учителишка!
Доктор Кляге пожаловался капитану. Но Кутшера отделывался в таких случаях своей любимой поговоркой: «Стрелять — важнее, чем зубрить латынь!» На сей раз он, правда, допросил для проформы свидетеля, но выбрал для этой роли не кого иного, как Феттера. На вечерней поверке он обратился к батарее со следующей речью:
— Слушать всем! Вольцов подрался с учителем — неслыханное безобразие! Я допросил одного свидетеля, тот все описывает по-своему и явно врет! Доктор Кляге описывает по-своему и тоже врет! Но когда обе стороны врут, правды не доищешься. Я вмешиваться не стану! — Сказав это, он посвистал собаку и удалился к себе.
Вольцов торжествовал:
— Наш шеф раскусил этого симулянта!
В начале декабря доктор Кляге явился на батарею в составе дружины ПВО. Была холодная ясная ночь, в небе высыпали звезды. Цише уволился на ночь, Рутшер лежал на медпункте с ангиной. Так как многие курсанты заболели, укомплектовано было только пять орудий. И вот к орудию «Антон» пожаловал доктор Кляге и учтиво поклонился: «Добрый вечер!» Все остолбенели. На Кляге лица не было — по-видимому, его опять схватили колики.
Вольцов быстро оправился от замешательства и, сняв рукавицу заряжающего, многозначительно протянул:
— Что ж, приступим! — Повернувшись к Шмидлингу, он сказал: — Сегодня я сильно зашиб себе локоть! — На этот раз он взял на себя обязанности командира орудия.
Батарея дала несколько залпов по эскадрилье скоростных бомбардировщиков. Во время перерыва огня Феттер шепнул Вольцову: «Кляге филонит: залез в блиндаж и там отсиживается».
— Превосходно! — обрадовался Вольцов. И сразу же крикнул: — А где у нас дружинник Кляге?
Кляге вышел из блиндажа, держась за живот.
— Вы, оказывается, прятались! Ну-ка, убрать стреляные гильзы!
— Вольцов, — сказал учитель, — я…
— Слушаться! — заорал на него Феттер. — Перед вами командир орудия!
— Десять раз вокруг орудия! — взревел Вольцов. — Шагом марш! — Хольт не успел вмешаться, как Кляге пробормотал что-то невразумительное и бросился на командирский пункт.
Но Кутшера не внял страдальцу. Капитан только что сам получил нагоняй от майора — какого дьявола его сто седьмая позволяет себе стрелять во время перерыва огня! «Противника — черт бы вас побрал! — атакуют наши истребители!» Кутшера пришел в дурное настроение, и тут под горячую руку ему подвернулся учитель:
— Да вы с ума сошли! — налетел он на него. — Невыполнение приказа… Неслыханное безобразие! Жаловаться будете завтра… по инстанции!
На радиолокаторе засекли приближение самолетов противника.
— Земцкий, — заорал Кутшера, — свяжитесь с подгруппой, доложите, что мы ничего не поняли! Готтескнехт, а теперь валяйте — огонь!
Вернувшись в орудийный окоп, Кляге сослепу оказался под стволом в момент первого выстрела. Несчастного ударило взрывной волной и отбросило в угол.
— Опять он прячется! — возмутился Вольцов. В опьянении властью он снова погнал бедного математика вокруг орудия. Хольт и Гомулка подносили патроны. Когда они увидели, что происходит, вмешаться, было уже поздно.
На следующий день доктор Кляге отправился к начальству с жалобой и добился перевода на другую батарею.
На Хольта этот случай произвел тяжелое впечатление, ему вспомнился Петер Визе…
— В сущности нашим учителям полагалось бы показывать нам пример, — заметил он как-то Гомулке.
Гомулка промолчал. А потом буркнул:
— Ну, знаешь, этот Вольцов… — Но тут же осекся и решительно стиснул губы.
Отношения Вольцова со старшими курсантами тем временем оставались напряженными. Впрочем, дело пока ограничивалось угрозами, и Вольцов посмеивался: «Они никак не решатся!»
Но тут произошло новое столкновение. Раз в году каждый курсант имел право на двухнедельный, так называемый большой отпуск. Кроме того, регулярно давались увольнения на день, а также на ночь — для тех, у кого поблизости жили родные. В дневной отпуск уходили с двух часов пополудни, в ночной — с шести вечера до семи утра. Новичкам полагалось увольнение с вечера или с полудня до двенадцати ночи.
Из-за увольнительных вечно спорили. Списки вел некий Вильде, из числа гамбуржцев, близкий нриятель Гюнше. Хольт вскоре обнаружил, что гамбуржцы выдают увольнительные главным образом себе. Вольцов решил навести порядок. Как-то, когда Цише освободился на ночь, в бараке держали совет. Феттер сказал:
— Насчет увольнительных поменьше трепитесь. Скоро сами станем старшими и тоже попользуемся!
Но Гомулка смотрел иначе.
— Если мне придется ведать списками, у меня не будет плутней! — сказал он.
И Хольт поддержал его. Решено было вывести Вильде на чистую воду. Три недели вели они учет, накапливая обвинительный материал. За это время Гюнше трижды получал увольнение, Хольт — раз, Пингель Отто — четыре раза, Кирш — два раза. Как-то вечером все курсанты расчета «Антон» написали жалобы. Коллективные претензии считались бунтом, запрещалось даже собирать индивидуальные жалобы и подавать их вместе. Поэтому каждый писал от себя, а потом они в течение полутора часов являлись в канцелярию и подавали заявления остолбеневшему дежурному. Текст заявлений почти совпадал, доказательства совпадали полностью. Жалобы поступили по инстанции к Готтескнехту, и этим же вечером он зашел к ним в барак. Сперва он для виду устроил проверку шкафчиков, перевернул все вверх дном и наложил на Вольцова и Феттера взыскание «за недозволенный смех при проверке личных шкафов» — двадцать пять приседаний. После чего поставил всем отлично «за догадливость».
Капитан не торопился с ответом. «Боится огорчить своих любимчиков», — комментировал его молчание Вольцов. Только на третий день на утренней поверке Кутшера объявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153