Затем, отступив на шаг и окинув взглядом все сооружение, он нашел, что оно выглядит превосходно: никто не усомнился бы в том, что все эти предметы провели здесь не один десяток лет в таком тесном соседстве. На мгновение Диксон закрыл глаза, улыбнулся и тут же возвратился к будничной действительности.
Маргарет ждала его в дверях своей спальни. Один уголок ее рта был чуть-чуть опущен – кривая усмешка, столь хорошо знакомая ему. Кристина Кэллегэн исчезла.
– Так что же все это значит, Джеймс?
Он притворил за собой дверь и принялся объяснять. И пока он говорил – и устроенный им пожар, и меры, принятые, чтобы скрыть его последствия, впервые предстали ему в смешном виде. Уж, конечно, Маргарет, большая любительница такого рода историй, найдет случившееся смешным, тем более что сама она никак в этом не замешана. Примерно такие соображения он и высказал, заканчивая свое повествование.
Но Маргарет все с той же кривой усмешкой возразила:
– Да, я вижу, что вы и та особа очень веселились.
– А почему бы и нет?
– Сделайте одолжение. И вообще, при чем здесь я? Просто мне все это кажется довольно ребячливым и глупым, больше ничего.
Сделав над собой усилие, он сказал:
– Послушайте, Маргарет, я понимаю, как вам все это представляется. Но поймите и вы: ведь дело в том, что я не хотел сжечь эти проклятые одеяла. А раз уж так получилось, нужно было что-то предпринять, верно?
– А пойти к миссис Уэлч и извиниться вы, разумеется, никак не могли?
– Разумеется. Разумеется, не мог. Я вылетел бы из университета в одну секунду. – Он достал две сигареты, закурил и предложил Маргарет, стараясь припомнить, советовала ли приятельница Бертрана пойти и покаяться во всем миссис Уэлч. «Нет, кажется, не советовала», – подумал он и удивился.
– Вы еще быстрее вылетите из университета, если только миссис Уэлч обнаружит эту тумбочку в чулане.
– Никогда она ее не обнаружит, – сказал он запальчиво, принимаясь шагать из угла в угол.
– А как же одеяла? Вы говорите, что Кристина Кэллегэн посоветовала вам перестлать постель?
– Ну и что? При чем здесь одеяла?
– Вы, кажется, теперь поладили с ней куда лучше, чем вчера вечером.
– Да. Ведь это хорошо, правда?
– Между прочим, я считаю, что она была чудовищно груба сейчас.
– Как это так?
– Ввязалась в наш разговор и приказала вам, как мальчишке, убрать тумбочку.
Удивленный тем, что его самостоятельность взята под сомнение, Диксон сказал:
– Вы все это выдумали, Маргарет. Она была абсолютно права – кто-нибудь из Уэлчей мог в любую минуту нагрянуть сюда. И уж если кто ввязался в разговор, так это вы, а не она. – Еще не договорив до конца, он уже пожалел об этих словах.
Маргарет смотрела на него во все глаза, рот ее приоткрылся. Затем она резко отвернулась.
– Очень сожалею. Больше никогда не буду «ввязываться в ваши разговоры».
– Послушайте, Маргарет, вы же знаете, что я совсем не то хотел сказать. Не глупите. Я ведь только…
Повысив голос и с видимым усилием сохраняя самообладание, она сказала:
– Пожалуйста, уходите.
Диксон попытался прогнать неотвязную мысль о том, что Маргарет совсем не плохо справляется с ролью да и поставлена сцена недурно, но у него ничего не вышло, и он рассердился на себя. Стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее и прочувствованнее, он произнес:
– Вы не должны гак к этому относиться. Я сказал страшную, чудовищную глупость, признаю. Но я ведь не в том смысле сказал, что вы ввязались в разговор, совсем не в том… Вы сами понимаете…
– О, я очень хорошо вас понимаю, Джеймс. Отлично понимаю. – На этот раз голос се звучал ровно, бесцветно.
На Маргарет был яркий утренний туалет с некоторой претензией на артистичность: пестрая блуза, юбка с гофрированным подолом и очень большим нашивным карманом, туфли без каблуков и деревянные бусы. Серовато-голубой дымок сигареты вился в солнечном луче над ее обнаженным плечом. Диксон подошел к ней ближе и заметил, что она только что вымыла и Уложила волосы. Тусклые сухие завитки плотно прилегали к затылку. Совершенно неожиданно в этих завитках ему почудилось что-то бесконечно женственное – куда более женственное, чем светлый, коротко подстриженный и словно лакированный затылок Кристины Кэллегэн. «Бедняжка Маргарет», – подумал он и участливо, как ему казалось, положил руку ей на плечо.
Но она сбросила его руку прежде, чем он успел открыть рот, отошла к окну и заговорила таким тоном, что Диксон сразу понял: между ними происходит сцена, и развивается она крещендо.
– Убирайтесь вон! Как вы смеете? Перестаньте хватать меня руками. Что вы о себе возомнили? Вы даже не нашли нужным извиниться за вчерашний вечер. Вы вели себя отвратительно, позорно! Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что от вас разило пивом, как из бочки? Я никогда не давала вам ни малейшего повода… Почему вы вообразили, что можете безнаказанно все себе позволять? За кого, черт побери, вы меня принимаете? И ведь вы знали, что пришлось мне пережить, да еще так недавно. Это непереносимо, абсолютно непереносимо. Я не желаю этого терпеть. Вы не могли не знать, что я чувствую.
Она продолжала говорить в таком же роде, а Диксон, как завороженный, не сводил с нее глаз. Он был искренне напуган, и испуг его с каждой минутой возрастал. Маргарет как-то странно вздрагивала всем телом, голова ее дергалась на худой длинной шее, и деревянные бусы подпрыгивали на пестром вороте блузы. Диксон поймал себя на мысли о том, что этот претенциозный утренний наряд находится в странном несоответствии с ее поведением. Те, кто так одевается, не должны придавать значения некоторым вещам и уж во всяком случае не должны реагировать на них столь бурно. Нельзя одеваться и вести себя так, словно ты женщина без предрассудков, а на самом деле только и думать что о приличиях. Но, с другой стороны, с Кэчпоулом это как будто ее не очень беспокоило. Нет, так рассуждать не годится. Очень скверно, что раздражение против Маргарет опять – в который уже раз! – заставило его забыть о главном: Маргарет истерична и только что перенесла тяжелый удар. Конечно, она, в сущности, права, хотя и не в том смысле, как ей это кажется. Он поступил скверно, он был нечуток и нетактичен. Теперь надо думать только о том, как бы ее умилостивить. Он с ожесточением отогнал неизвестно откуда взявшуюся мысль, что Маргарет, несмотря на все волнения и переживания, ни разу не повысила голос больше, чем следует.
– Еще вчера, только вчера я думала о том, как хорошо складываются наши отношения. Мне казалось – это что-то по-настоящему хорошее, ценное. Но то были глупые мысли, не гак ли? Я ошиблась, страшно ошиблась, я…
– Нет, вы теперь ошибаетесь, а тогда вы были правы, – перебил он. – Все это не может оборваться так просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Маргарет ждала его в дверях своей спальни. Один уголок ее рта был чуть-чуть опущен – кривая усмешка, столь хорошо знакомая ему. Кристина Кэллегэн исчезла.
– Так что же все это значит, Джеймс?
Он притворил за собой дверь и принялся объяснять. И пока он говорил – и устроенный им пожар, и меры, принятые, чтобы скрыть его последствия, впервые предстали ему в смешном виде. Уж, конечно, Маргарет, большая любительница такого рода историй, найдет случившееся смешным, тем более что сама она никак в этом не замешана. Примерно такие соображения он и высказал, заканчивая свое повествование.
Но Маргарет все с той же кривой усмешкой возразила:
– Да, я вижу, что вы и та особа очень веселились.
– А почему бы и нет?
– Сделайте одолжение. И вообще, при чем здесь я? Просто мне все это кажется довольно ребячливым и глупым, больше ничего.
Сделав над собой усилие, он сказал:
– Послушайте, Маргарет, я понимаю, как вам все это представляется. Но поймите и вы: ведь дело в том, что я не хотел сжечь эти проклятые одеяла. А раз уж так получилось, нужно было что-то предпринять, верно?
– А пойти к миссис Уэлч и извиниться вы, разумеется, никак не могли?
– Разумеется. Разумеется, не мог. Я вылетел бы из университета в одну секунду. – Он достал две сигареты, закурил и предложил Маргарет, стараясь припомнить, советовала ли приятельница Бертрана пойти и покаяться во всем миссис Уэлч. «Нет, кажется, не советовала», – подумал он и удивился.
– Вы еще быстрее вылетите из университета, если только миссис Уэлч обнаружит эту тумбочку в чулане.
– Никогда она ее не обнаружит, – сказал он запальчиво, принимаясь шагать из угла в угол.
– А как же одеяла? Вы говорите, что Кристина Кэллегэн посоветовала вам перестлать постель?
– Ну и что? При чем здесь одеяла?
– Вы, кажется, теперь поладили с ней куда лучше, чем вчера вечером.
– Да. Ведь это хорошо, правда?
– Между прочим, я считаю, что она была чудовищно груба сейчас.
– Как это так?
– Ввязалась в наш разговор и приказала вам, как мальчишке, убрать тумбочку.
Удивленный тем, что его самостоятельность взята под сомнение, Диксон сказал:
– Вы все это выдумали, Маргарет. Она была абсолютно права – кто-нибудь из Уэлчей мог в любую минуту нагрянуть сюда. И уж если кто ввязался в разговор, так это вы, а не она. – Еще не договорив до конца, он уже пожалел об этих словах.
Маргарет смотрела на него во все глаза, рот ее приоткрылся. Затем она резко отвернулась.
– Очень сожалею. Больше никогда не буду «ввязываться в ваши разговоры».
– Послушайте, Маргарет, вы же знаете, что я совсем не то хотел сказать. Не глупите. Я ведь только…
Повысив голос и с видимым усилием сохраняя самообладание, она сказала:
– Пожалуйста, уходите.
Диксон попытался прогнать неотвязную мысль о том, что Маргарет совсем не плохо справляется с ролью да и поставлена сцена недурно, но у него ничего не вышло, и он рассердился на себя. Стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее и прочувствованнее, он произнес:
– Вы не должны гак к этому относиться. Я сказал страшную, чудовищную глупость, признаю. Но я ведь не в том смысле сказал, что вы ввязались в разговор, совсем не в том… Вы сами понимаете…
– О, я очень хорошо вас понимаю, Джеймс. Отлично понимаю. – На этот раз голос се звучал ровно, бесцветно.
На Маргарет был яркий утренний туалет с некоторой претензией на артистичность: пестрая блуза, юбка с гофрированным подолом и очень большим нашивным карманом, туфли без каблуков и деревянные бусы. Серовато-голубой дымок сигареты вился в солнечном луче над ее обнаженным плечом. Диксон подошел к ней ближе и заметил, что она только что вымыла и Уложила волосы. Тусклые сухие завитки плотно прилегали к затылку. Совершенно неожиданно в этих завитках ему почудилось что-то бесконечно женственное – куда более женственное, чем светлый, коротко подстриженный и словно лакированный затылок Кристины Кэллегэн. «Бедняжка Маргарет», – подумал он и участливо, как ему казалось, положил руку ей на плечо.
Но она сбросила его руку прежде, чем он успел открыть рот, отошла к окну и заговорила таким тоном, что Диксон сразу понял: между ними происходит сцена, и развивается она крещендо.
– Убирайтесь вон! Как вы смеете? Перестаньте хватать меня руками. Что вы о себе возомнили? Вы даже не нашли нужным извиниться за вчерашний вечер. Вы вели себя отвратительно, позорно! Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что от вас разило пивом, как из бочки? Я никогда не давала вам ни малейшего повода… Почему вы вообразили, что можете безнаказанно все себе позволять? За кого, черт побери, вы меня принимаете? И ведь вы знали, что пришлось мне пережить, да еще так недавно. Это непереносимо, абсолютно непереносимо. Я не желаю этого терпеть. Вы не могли не знать, что я чувствую.
Она продолжала говорить в таком же роде, а Диксон, как завороженный, не сводил с нее глаз. Он был искренне напуган, и испуг его с каждой минутой возрастал. Маргарет как-то странно вздрагивала всем телом, голова ее дергалась на худой длинной шее, и деревянные бусы подпрыгивали на пестром вороте блузы. Диксон поймал себя на мысли о том, что этот претенциозный утренний наряд находится в странном несоответствии с ее поведением. Те, кто так одевается, не должны придавать значения некоторым вещам и уж во всяком случае не должны реагировать на них столь бурно. Нельзя одеваться и вести себя так, словно ты женщина без предрассудков, а на самом деле только и думать что о приличиях. Но, с другой стороны, с Кэчпоулом это как будто ее не очень беспокоило. Нет, так рассуждать не годится. Очень скверно, что раздражение против Маргарет опять – в который уже раз! – заставило его забыть о главном: Маргарет истерична и только что перенесла тяжелый удар. Конечно, она, в сущности, права, хотя и не в том смысле, как ей это кажется. Он поступил скверно, он был нечуток и нетактичен. Теперь надо думать только о том, как бы ее умилостивить. Он с ожесточением отогнал неизвестно откуда взявшуюся мысль, что Маргарет, несмотря на все волнения и переживания, ни разу не повысила голос больше, чем следует.
– Еще вчера, только вчера я думала о том, как хорошо складываются наши отношения. Мне казалось – это что-то по-настоящему хорошее, ценное. Но то были глупые мысли, не гак ли? Я ошиблась, страшно ошиблась, я…
– Нет, вы теперь ошибаетесь, а тогда вы были правы, – перебил он. – Все это не может оборваться так просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79